История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века
Шрифт:
Вся богословская деятельность Меланхтона была главным образом направлена к тому, чтобы отстоять свободу воли. «Из ясных изречений Св. Писания видно, — писал он, — что человеческая воля не одарена такого рода свободою, чтобы она в силах была произвести правду христианскую или духовную… но она имеет свободу избрать то, что называется душевным , как-то: выбирать ту или другую пищу, а также производить правду плотскую или гражданскую; она может воздержать руку от убийства, от воровства, от посягательства на чужую жену» [203] . В другом сочинении он говорит: «Не надобно вносить в церковь безумные мечты о стоической судьбе или необходимости. В них нет ничего истинного и твердого, все эти чистые фантазии и софистические выдумки. Кроме того, ясно, как это мнение вредит благочестию и добрым нравам… От этих мыслей праведные должны отвращать ум и сердце… В природе человека, — пишет он далее, — остается суждение и некоторый выбор вещей, подлежащих разуму и чувству, остается и выбор внешних гражданских действий. Поэтому человеческая воля может собственными силами, без возрождения, совершать некоторым образом внешние дела закона. Прибавлю только, что эта свобода производить гражданскую правду часто побеждается естественною слабостью
203
Enarratio epistolae ad Colossenses // Ibid. III, ii. С 192, примеч.
204
Loci theologici: De humanis viribus seu de libera arbitrio // Ibid. С 193, примеч.
Отправляясь от этих начал, Меланхтон допускал некоторую деятельность человеческой воли и в получении благодати. Он ссылался на слова Златоуста, что Бог, направляющий человека, влечет только хотящего. «Некоторые древние учители, — писал он, — говорили, что свободная воля человека есть способность обращаться к благодати (liberum arbitrium in homine esse facultatem applicandi se ad gratiam), т. е. человек слышит благовествование и старается согласиться и отвергает грехи, противные совести». На этом основании Меланхтон признавал в спасении человека содействие трех причин: слова Божьего, Святого Духа и воли, воспринимающей благодать. Наконец, он допускал и необходимость добрых дел, не как заслугу перед Богом, а как естественное последствие оправдания верою [205] .
205
Ibid. С. 195, 224, 226, 234, примеч. Loci theologici, 1535 г.
Это учение, которое получило название синергизма, или содействия воли в деле спасения, встретило самые горячие возражения со стороны ревностных лютеран, доводивших начала учителя до крайних последствий. Пока жив был Лютер, он поддерживал Меланхтона, который, со своей стороны, обходил слишком резкое выражение начал синергизма. Но после смерти великого реформатора учение Меланхтона подверглось ожесточенным нападкам со стороны ультралютеранской школы, которой главным представителем был Флаций. Споры между филиппистами, т. е. последователями Меланхтона, и флацианцами, отрицавшими свободу воли и стоявшими за абсолютное предопределение Божие, долго занимали Лютеранскую церковь. Победа некоторое время склонялась на сторону флацианцев, но окончательно спор привел к не совсем последовательному отрицанию как содействия воли, так и абсолютного предопределения. Однако и учение Меланхтона постоянно сохраняло многочисленных приверженцев. Если оно не совсем удовлетворяло односторонней последовательности богословских начал, зато оно давало простор чисто человеческим элементам и открывало путь к развитию естественного права, которое без признания свободы воли немыслимо. Поэтому между юристами это учение превозмогло. При таком условии начало закона могло развиваться у лютеран с тем большею самостоятельностью в юридической и философской сфере, что оно почти совершенно изгонялось из области богословской или по крайней мере занимало в ней слишком незначительное место. Объявив веру единственным требованием религии, лютеране могли предоставить учение о законе светской науке. Однако в XVI веке еще невозможно было сделать такой решительный шаг. Религиозные воззрения до такой степени владели умами, что они неизбежно примешивались и к науке права.
Сам Меланхтон был первым лютеранским писателем по естественному праву, которое у него сливалось с нравственною философиею. Но в своем учении он является более богословом, нежели философом. Как средневековые схоластики включали в богословские суммы особый отдел о законе, так и у Меланхтона есть подобный отдел в знаменитом сочинении, которое послужило основанием всей лютеранской догматики, в «Общих местах богословия» (Loci communes rerum theologicarum). Вся сущность его взгляда содержится здесь. Свое богословское воззрение он перенес и в отдельное, более подробное изложение того же предмета, изданное под заглавием «Сокращение нравственной философии» (Epitome philosophiae moralis). К этому он прибавил толкование на пятую книгу Аристотелевой этики.
Меланхтон разделяет закон на три вида: Божий, естественный и человеческий. Под первым разумеется Откровение. Отличие от схоластического деления состоит единственно в том, что здесь исключается закон вечный, который представляется только как общее философское предположение, но не доступен человеческому разуму. Средневековая философия, старавшаяся обнять все мироздание, вводится здесь в более тесные границы.
Под именем естественного закона Меланхтон разумеет нравственные понятия, прирожденные человеку. Как свет глаза дан человеку Богом, говорит он, так есть известные понятия, которые Бог вложил в человеческий разум. Некоторые из них теоретические, как то: познание чисел, законы силлогизмов, начала геометрии, физики. Все признают, что они совершенно достоверны. Другие понятия — практические, как то: различие между добром и злом, обязанность повиноваться Богу и т. п. И эти начала должны бы быть столь же тверды и достоверны, как математика. Но вследствие грехопадения разум человека помрачился, а в сердце его возникли влечения, противные естественному закону. Поэтому прирожденные ему нравственные понятия перестали иметь для него полную достоверность. Они находятся в постоянной борьбе с неправдою и пороком. Видя такую нетвердость человеческих убеждений, некоторые философы усомнились даже в самом существовании нравственных начал. Они спрашивали: различаются ли добро и зло по самой природе или только по мнению людей? Но такое сомнение постыдно и преступно; это все равно что спрашивать: по природе или случайно дважды четыре составляют 8? Божественный свет разума следует не гасить, а поддерживать в человеке. Надобно утверждать дух, дабы он познал истинные практические начала и убедился, что они так же тверды и достоверны, как теоретические истины, и что те и другие составляют непреложное постановление Бога. Поэтому истинное определение естественного закона будет таково: это понятие о божественном законе, вложенное в человеческую природу. Человек создан по образу и подобию Божьему; поэтому в него первоначально были вложены понятия о Боге и о различии добра и зла. И хотя эти
Первый естественный закон состоит в познании верховной нравственной причины, без которой само различие добра и зла не могло бы существовать. Разум показывает человеку, что есть единый Бог, вечный Разум, мудрый, благой, праведный, создатель вещей, награждающий добрых и наказывающий злых, и что поэтому ему следует повиноваться. Этот закон совпадает с первою заповедью. К нему относятся все доводы языческих писателей, Ксенофона, Цицерона, и других, которые, следуя естественному разуму, защищали этот закон против безбожников.
Отсюда вытекают другие законы, касающиеся поклонения Богу и совпадающие с первою скрижалью завета. Однако эти предписания не так ясны, как следующие, которые говорят о гражданском порядке, ибо естественный разум скорее понимает практические потребности жизни, нежели отношения человека к Богу. Рассматривая человеческую природу, разум убеждается, что человек создан для законного общежития и что обществу нужны порядок и управление. Первым началом управления представляется власть родительская, по образцу которой власть передается и другим начальствующим. Сообразно с этим, первая заповедь второй скрижали требует повиновения родителям. Затем следуют другие заповеди, предписывающие воздержание от насилия, от нарушения брачного союза, от посягательства на чужую собственность, от лжи. Все это ясно доказывает совпадение естественного закона с десятью заповедями. Отсюда мы можем получить твердое убеждение, что сам естественный закон исходит от Бога [206] .
206
Loci theologici: De lege naturae.
Но кроме десяти заповедей Меланхтон принимал в руководство и этику Аристотеля. Мы видели, что он сам себя считал перипатетиком. Воспитанный под влиянием эпохи Возрождения, он сделался главным проводником классического образования у лютеран. Особенно высоко он ставил Аристотеля, к которому влекло его стремление примирять противоположное. Однако к классицизму он относился не как гуманист, а как ревностный протестант и богослов. Поэтому он и в отношении к Аристотелю стал почти на одинаковую точку зрения со средневековыми схоластиками. Он не усваивал себе, как последние, общей философской системы греческого мыслителя, его умозрительных категорий, но он хотел применить его нравственное учение к христианским началам. Меланхтон считал этику Аристотеля драгоценным сокровищем и упрекал великого философа единственно в том, что у него нравственные начала не возводятся к Богу. Как язычник, Аристотель ставил добродетель высшею целью практической деятельности человека; но, по учению церкви, верховная цель всех человеческих действий есть Бог, а философия, говорит Меланхтон, должна просвещаться религиею. Отсюда является и иное понятие о добре. По учению языческих философов, добром называется то, что сообразно с природою человека; но христианская вера дает началу добра высшее значение: верховное добро есть сам Бог и его святая воля. Это добро нравственное, а не естественное. В мире же добро состоит в установленном Богом порядке, устроенном сообразно с известными целями. Поэтому человек должен все относить к воле Божьей. Добродетель есть наклонность повиноваться разуму, Бога ради. В том же духе должны быть изменены и определения правды, которые даются языческими философами и юристами. Все они ограничиваются низшею областью. Истинное же определение правды состоит в том, что это врожденное человеку повиновение Богу на основании различия добра и зла, дабы человек почитал Бога и знал, что он обязан делать и от чего должен воздерживаться. Относя таким образом все к Божеству, мы повинуемся закону, не ввиду тех выгод, которые он нам доставляет, хотя он сам по себе доставляет нам многие выгоды, а из чисто нравственного побуждения, из любви к Богу.
Эти мысли Меланхтона показывают, что он хотел перевести чистый идеализм Аристотеля в идеализм нравственный посредством подчинения философских начал богословским. Дальнейшее изложение нравственного учения опять сводится к толкованию десяти заповедей, которые являются связью между помраченным разумом и естественным законом, точно так же, как вера в Христа Спасителя является примирением между бессильною свободою и высшею правдою.
От естественного закона отличается положительный. Первый есть правило божественной мудрости, а потому неизменен, второй же изменяется, смотря по человеческим потребностям. Поэтому в нем нет внутренней необходимости; основания здесь только возможные, ввиду известных обстоятельств. Положительный закон не должен, впрочем, противоречить естественному, ибо он не что иное, как определение последнего (determinatio juris naturalis). Он восполняет естественный закон, применяясь к условиям жизни. Издание положительного закона принадлежит правительству, которое установлено Богом на земле для охранения закона.
Мы видели, что Меланхтон, говоря о десяти заповедях, выставлял повиновение властям как первое предписание, касающееся взаимных отношений между людьми. Для лютеран этот вопрос имел существенную важность, ибо, с одной стороны, здесь являлись притязания Католической церкви, стремившейся подчинить себе гражданскую область, с другой стороны — учения сект, отвергавших всякое начальство. Между тем лютеранство, отрицая вмешательство церкви в светские дела, искало твердости законного порядка. Оно само водворялось под защитою светской власти. Поэтому уже Лютер проповедовал безусловное повиновение властям. Он всею силою своего красноречия восстал против возмутившихся крестьян, утверждая, что, как бы ни справедливы были их требования, но добывание их силою противно христианскому закону. Евангелие проповедует страдание и терпение, все остальное есть учение человеческое, а не Божие. Лютер объявил даже, что он всегда будет стоять на той стороне, которая терпит возмущение, как бы она ни была несправедлива, против той, которая его учиняет, как бы она ни была справедлива [207] . Меланхтон, систематизируя лютеранское учение, подверг подробному разбору вопрос о значении власти и о должном ей повиновении.
207
Schrift an den christlichen Adel deutscher Nation.