История политических учений
Шрифт:
Развитие этой идеи, выходя за рамки античной философии, ведет к христианству и первой форме христианской учености – патристике.
2.4. Морально-политические воззрения первых христиан. Латинская патристика
Политическая сила христианства была в новой морали. С одной стороны, эта мораль отличалась от ветхозаветных нравов своим космополитизмом: в ней «нет уже ни иудея, ни язычника» (Гал. 3:28) 18 . С другой стороны, мораль христиан была противоположна нравам имперского Рима, основанным, скорее, на культе силы и наслаждений, чем на традиционных римских добродетелях: свободе (libertas), справедливости (iustitia), честности (fides), почтении (pietas) и др. [Кнабе, 1986, c. 20–21]. Первоначальное христианство возносит «животворящий дух веры, действующей любовью», в противоположность мертвой букве ветхозаветной ритуальности и эллинской мудрости.
18
Здесь и далее при цитировании Нового Завета в скобках указывается сокращенное название Евангелия или Послания апостола Павла, а также номер его раздела согласно синодальному изданию.
Далее мораль христиан покоится на различии «внутреннего» (духовного) (Еф. 3:16) и «внешнего» (плотского) человека. Подлинная жизнь христианина – это жизнь «внутреннего человека», который «сораспялся Христу», а потому стал «новой тварью»: «уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2:21). Христианин может быть по-настоящему свободен только как «внутренний человек» («где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3:17)). Отсюда вытекает бессмысленность любого сопротивления рабству по закону: «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу, не с видимою только услужливостью, как человекоугодники, но как рабы Христовы» (Еф. 6:5–6).
Политические установки первых христиан зависели от их положения в Римской империи. Первые христиане (I–II в. н. э.), гонимые римскими властями, воспринимали Римское государство как «Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным» (Откр. 17:5). Ожидалось, что возмездие свыше уже не за горами, поэтому первые христиане не видели особого смысла в устойчивой церковной организации.
Но по мере того, как ожидания скорого пришествия Спасителя не оправдывались, а на сторону христианства переходило все больше представителей господствующего класса римского общества, «апостольская» церковь становится «епископальной»: место эгалитарно-демократического духа странствующих проповедников занимала церковная иерархия, монополизирующая право на толкование священного писания («вне церкви нет спасения»). Некогда единая община верующих раскалывается на клир и мирян, причем клир превращается в крупного собственника с политическими амбициями. Одновременно меняется положение христиан в римском обществе: из гонимой, или «страннической» церкви (Ессlesia peregrine) они превращаются в церковь «торжествующую» (Ecclesia triumpans).
Христианство начинает идеологически доминировать уже в лоне Римского государства. Параллельно с этим продвигалось признание христианской церкви имперской властью: в 313 г. император Константин (277–337 н. э.) издал Миланский эдикт, даровавший империи свободу вероисповедания и вернувший христианам все гражданские и религиозные права, а в 380 г. христианство становится государственной религией Рима («Эдикт о кафолической вере»). Идеологическому влиянию христианства способствовала и его внутренняя консолидация, выразившаяся в догматизации учения («Никейский символ веры»*) и становлении церковной иерархии. Причем христианство довольно быстро распространялось по всей территории империи. В западной ее части в период IV–VI вв. были христианизированы франки, вестготы, лангобарды, образовавшие свои варварские государства. И хотя христианство было альтернативой античному духу, выросло оно на культурной почве римской государственности, став формой сохранения и развития европейской цивилизации. Об этом, помимо прочего, свидетельствует сложный философско-идеологический синтез, образовавшийся в позднем античном обществе.
С одной стороны, это общество еще рождало высокие образцы собственно античной духовной культуры, к примеру, мощные философские школы стоиков, гностиков*, неоплатоников*. С другой же стороны, греческая ученость вступала в активное взаимодействие с быстро развивавшейся христианской философией. Это был период драматичных мировоззренческих решений, когда многие представители интеллектуальной элиты римского общества делали выбор в пользу христианства, сводя счеты со своим «языческим» образованием. «Исповедь» Аврелия Августина – одно из самых ярких свидетельств такого рода, как и судьба императора Константина, перед смертью обращенного в христианского «раба Божьего», но обожествленного по языческим традициям Рима.
Политическая культура Античности упраздняла себя постепенно: рядом с опустевшими театрами, этими ристалищами дерзкой политической мысли, возводились христианские храмы, где учили кротости и послушанию: «Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите» (1 Петр. 2:17). На смену античной соревновательности тел и умов приходили христианские подвиги укрощения плоти и вольного духа. Последние Олимпийские игры Античности состоялись в 395 г., а в 529 г. император Юстиниан закрывает афинскую Академию, просуществовавшую девять веков после ее основания великим Платоном.
На Западе Ромул Августул в 476 г. символически замыкает исторический цикл Древнего Рима, открытого легендарным Ромулом. И хотя на Востоке «ромейская» традиция продолжалась Византией, изнутри она уже покоилась на «подросшей» под нее христианской картине мира.
Историки отмечают «тот курьезный факт, что философия Средневековья не только начинается в Античном мире, но имеет в нем и свою классику – патристику» [Майоров, 1979, с. 9]. Патристикой (от лат. pater – отец) называют христианские учения «отцов церкви» периода II–VI вв., в которых осуществляется критическая переработка античного духовного наследия на доктринальной основе христианства.
В патристике выделяют отцов церкви, писавших по-гречески, и латинских авторов. О политических идеях в рамках греческой патристики подробнее будет сказано в разделе, посвященном политической мысли Византии. В целом же следует заметить, что «отцы церкви» решали двуединую задачу апологии и систематизации христианского учения. Соответственно, представителей патристики разделяют на «апологетов» и «систематиков».
На Востоке апологетика Марциана Аристида (вторая половина I – первая половина II в.) и Квадрата (Кодрата) (вторая половина I – первая половина II в.), Юстина (100–167) и Татиана (вторая половина II в.), Афинагора (вторая половина II в.) и Теофила (вторая половина II в.), Иринея (около 130 – около 202) и Ипполита (конец II – начало III в.) способствовала возникновению теологических спекуляций в Александрийской школе катехетов (Афанасий (около 295 – 373), Климент (около 150–215), Ориген (около 185 – 254)), а также в Каппадокийской школе (Василий Кесарийский (около 330 – 379), Григорий Назианзин (329–389), Григорий Нисский (около 335 – около 394)). В западной патристике первые латиноязычные апологеты в лице Минуция Феликса (между II и III вв.), Лактанция (около 250 – после 330) и Квинта Тертуллиана (около 160 – около 230) предшествовали теологическим построениям Амвросия Медиоланского (около 340–397), Иеронима Стридонского (342–419/420) и Аврелия Августина (354–430).
Апологеты защищали христианство на интеллектуальном поприще, доказывая его превосходство над языческой (античной) ученостью. При этом восточная христианская апологетика, в отличие от прагматически ориентированной западной патристики, была настроена к греческой философии в целом более благосклонно.
В частности, Юстин Философ (100– 167) в первой из двух своих «Апологий», адресованных императору Антонию, повторяет главный тезис платоновского диалога о власти философов как условии благоденствующего государства. Правда, способность к философствованию Юстин распространяет не только на отдельных правителей, но и на целые народы. В этом выражается демократизм первоначального христианства как идеологии социальных низов.
Данный сюжет получил развитие у Татиана (Tatianus) (вторая половина II в.), ученика Юстина. В своей «Речи, обращенной к грекам» Татиан противопоставляет античной мудрости христианское откровение, сближая его с романтизированной простотой «мудрости варваров». С этих позиций он критикует Аристотеля, который в своих этических трактатах отказывал простому люду (ремесленникам и земледельцам) в праве на счастье, а в «Политике» – в гражданских правах. Э. Жильсон усматривает в сочинениях Татиана идею политического освобождения посредством теократии* [Gilson, 1954, p. 15].