История регионов Франции
Шрифт:
В любом случае, горячее каталанское самосознание остается все еще живым, наперекор или благодаря таким модернизаторским импульсам к северу от пиренейского хребта; и сегодня, как и вчера, мы находим региональный темперамент во всей своей мощи, этот, можно сказать «ультраюжный» темперамент, в лучшем смысле этого неологизма, у Артура Конта, руссильонца как никто, чья интересная работа «Свободные люди» (326 страниц), что-то наподобие политического дневника, была, как нам говорит сам автор, «написана за две недели, печаталась по мере того, как сочинялась, появилась внезапно, как скала из снопа огня» [153] .
153
Четвертая страница обложки этой книги, Plon, 1973. На самом деле, обдумывание этой книги, очень интересной, было гораздо более долгим и разумным, чем отмечается в этом «горячем» тексте.
К чему пришло каталанское самосознание к началу XXI века? Регион, о котором здесь идет речь (Восточные Пиренеи, другими словами, Руссильон или еще Северная Каталония), насчитывает 392 000 жителей [154] , из которых чуть меньше половины — исконные каталонцы и менее 10 % — по-настоящему говорят по-каталански (20 000 человек, по подсчетам, которые требуют, естественно, более близкого рассмотрения и, возможно, уточнения). Три автономистские или националистические партии в этом департаменте собирают от 3 до 6 % голосов на выборах. Самая характерная из этих групп — не что иное, как партия «Unitat Catalana». Ее программа [155] — создание территориального сообщества в Северной Каталонии, «которое станет хозяином своей судьбы» и сольется, в далеком и неясном будущем, с Южной Каталонией. Разрыв с регионом Лангедок-Руссильон, но при этом поддержка субсидий, которые он выделяет (?). Принятие двух официальных языков — каталанского и французского; замена французского флага-триколора на каталонский флаг с четырьмя красными полосами на желтом фоне [156] . В данный момент, за неимением лучшего, стали проводить крупномасштабную акцию по приданию каталанского звучания названиям улиц в Перпиньяне (108 000 жителей)… и страдают от некоторого равнодушия со стороны большого каталанского региона, той Каталонии, которая находится на северо-востоке Испании (6 миллионов жителей, из них 1,6 миллионов живут в столице, в Барселоне). Безработица в Руссильоне затронула 18 % населения, поскольку средиземноморский климат, как и в Лангедоке, привлекает безработных. Иммигранты, прибывшие с крайнего Юга, как показалось, на некоторое время со своей стороны создали более благоприятные условия для Национального фронта. Это не обязательно оказались благоприятные факторы для распространения каталанского языка путем инициативы со стороны активистов [157] . Насилие и взрывы, по баскскому или корсиканскому образцу, в любом случае нисколько не являются злобой дня. «Говоря о культурной области», если мне позволят такое ужасное семантическое сочетание, на стороне каталанского языка предпочтения большинства или, по меньшей мере, значительного меньшинства символических «голосов». Но совсем не так обстоят дела, когда это касается вполне материальных и существующих избирательных урн, в избирательной политике и собственно политической жизни, в которой тот же самый «каталанизм» остается на данный момент «бедным родственником» по отношению к крупным партиям общефранцузского масштаба.
154
Figaro, 2000. 11 aout.
155
Ibid. По: Chirikoff I. de.
156
Ibid.
157
Последний пункт, возможно, спорный: мадам Марсе сожалеет, что я процитировал Филиппа Вольффа, который руководил изданием «Истории Каталонии», а не ее саму, которая действительно внесла важный вклад в эту работу. Но не общая ли это участь? Я сам тоже когда-то внес свой вклад в написание «половины толстого тома» «Экономической и социальной истории Франции», издававшейся под руководством моего учителя Фернана Броделя, который написал для нее всего несколько страниц, конечно, необычайно насыщенных информацией, как все, что выходило из-под его пера. Однако, когда эту работу цитируют, ссылаются всегда на имя Броделя и никогда на мое. Но я даже и не думал о том, чтобы на это пожаловаться. По правде говоря, я и сейчас об этом не думаю.
7.
Корсика
Люди на Корсике поселились сравнительно недавно. Первое серьезное, если не массовое заселение ее народами, хорошо изученными, датированное археологами и с помощью углеродного метода, относится всего лишь к VII и VI тысячелетиям до нашей эры. Жизнь первых поселенцев практически ничем не отличалась от того, что можно было увидеть в ту эпоху на континенте: собирательство, охота, рыболовство; точильные камни и дробилки; возделывание злаковых; разведение быков, коз, свиней. Деревни стоят на отрогах и обносятся оградой. Во II тысячелетии статуи менгиры (Филитоза) связывают культуру острова с мегалитическими цивилизациями; их можно было встретить и в других местах, по средиземноморскому побережью и даже на берегах Атлантики. Древние авторы описывали Корсику как лесной край. Лесов там было больше, чем сейчас! Это были большие деревья: дубы, буки. Много было и дичи: олени, кролики, дикие бараны; рыба в прудах… и ульи с пчелами. Кабаны кормились желудями под зелеными дубами. «Корси» (Corsi) (так называли местных жителей) были охотниками и скотоводами; они употребляли в пищу молоко, мясо, мед. Контакты во время миграций известны из каботажного плавания или из фольклора: некоторые корсиканцы осели у сардов; одна лигурийская женщина по имени Корса прибыла якобы на остров со стадом коров… В VI веке до нашей эры фокейцы основали греческую колонию Алерия; это эллинское поселение жило за счет продукции своего пригорода и торговли с местными жителя ми. Алерия — одна из точек проникновения внешнего влияния; колонии были как греческие, так и этрусские, карфагенские, иберийские, латинские. Все они не переставая устремлялись к этой гостеприимной земле; иногда считали, что там ненавидят иностранцев; на самом деле, Корсика была открыта для самых разнообразных веяний с континента. Иностранец на Корсике был одновременно «hospes» (гость) и «hostis» (враг).
Римское завоевание в III и II веках до нашей эры сопровождалось достаточно тяжелыми эпизодами. Корсиканцы, участвовавшие в местном «сопротивлении» и пленники, привезенные в Рим, исчислялись тысячами. Военные репарации, наложенные на остров, составляли десятки тонн воска. Численность населения, извлекшего пользу из мира с Римом, возросла с 30 000 или 50 000 жителей до завоевания примерно до 100 000 (?), как только туда переселились представители администрации и колоны с востока. Это гипотетические цифры.
При Римской империи, несмотря на некоторые пережитки, оставшиеся от иберийского языка (отмеченные Сенекой), Корсика идет по пути глубинной романизации. Последствия этого будут чувствоваться еще долго благодаря простому факту принятия на острове латинского языка, из которого впоследствии образовался тот язык, на котором говорят в наши дни на полуострове. Остров поставлял наемников в императорские войска. Он экспортировал вино, раковины, рыбу. Население разделялось на примерно двенадцать племен и около тридцати «сите» (другими словами, территорий). В большинстве своем они располагались вблизи берега. Первые признаки христианства появились в III веке в Алерии: рыба, вырезанная на камне, якорь в форме распятия, саркофаг Доброго Пастыря. На Корсике даже были свои мученики, более или менее легендарные, — святая Юлия, святая Девота, святая Реститута.
После апогея (или считавшегося таковым) римской античности, Корсика в период нашествий варваров переживала период упадка: один из главных ее городов, Алерия, полностью пришел в запустение с V века. На острове перестали чеканить монету: упадок городов и сокращение численности населения можно, вероятно, объяснить разрывом части связей и потерей торговых путей, связывавших остров с прибрежными странами западного Средиземноморья. Общий кризис морского хозяйства сыграл в этом такую же, если не большую роль, чем физическое вторжение нескольких шаек варваров (вандалов, готов и др.). В VI и VII веках «римляне» (на этот раз восточные), которых прославили имена Юстиниана и Велизария, подчинили Корсику себе, и отныне она стала принадлежать к Африканской провинции Византийской империи, но процветание прошлых времен к ней так и не вернулось в полной мере. Продвижение ислама начиная с VII–VIII веков создало небезопасную ситуацию на берегах, где регулярно высаживались мусульманские пираты; они вывозили оттуда рабов; они создавали там укрепленные поселения, служившие базами для последующих рейдов. Легендарный эпос впоследствии прославил деяния, частично вымышленные, семьи Колонна, которые в ту эпоху были вынуждены сражаться в защиту христианских позиций на острове. Местные жители, желая обрести защиту, бросятся ли они в руки франкской империи? На самом деле эта империя ограничилась тем, чтобы через тосканскую и лигурийскую марки, которые в большом количестве «поставляли» на остров крупных сеньоров, осуществлять смутную и далекую номинальную власть. Настоящей доминирующей силой на Корсике была папская власть, Церковь: обширные «вотчины святого Петра», активные и владеющие большими территориями монастыри; сеть разбросанных повсюду приходов и церковных округов, называемых «пьев»: они образовались со времен первой волны христианизации в течение первого тысячелетия. Главный понтифик возложил свою власть на епископство, а затем архиепископство Пизанское (конец XI века).
Городская и светская пизанская община доминировала на Корсике в течение некоторого времени. Она, в свою очередь, была связана с тосканской зоной: оттуда на рынок поставлялись вина с Мыса, то хорошие, то кислые или посредственного качества. В соответствии с правилами неравноценного обмена остров продавал сельскохозяйственную продукцию (зерно, скот, вино). С берегов Центральной Италии островитяне получали себе металлы и текстильную продукцию, часто прибывавшую издалека, иногда из Фландрии. Корсиканский «спутник» более или менее выходит из состояния хронического должника по отношению к пизанской метрополии благодаря морским пиратским кампаниям: они восстанавливают «коммерческий баланс» в стране. Диалекты латинского происхождения, насажденные еще давно, подвергаются, в свою очередь, тосканскому влиянию, обусловленному непрекращающимся потоком купцов, переселенцев и священников, приезжающих в страну, чтобы поселиться там временно или навсегда. Внешние «связи», будь они частичными или полными, соединили остров с Ватиканом, Пизой, а позже с Генуей; они характеризуют это пространство, окруженное водой, которое никогда не знало независимости. Эти связи составили цепь событий, описанных в хрониках; но основное движение, в плане внутреннего устройства, базировалось на совместной деятельности феодалов на вершине власти и кланов у основания.
Огромная туча сеньоров, «баронов, дворян и судей», как сказал позднее Джованни Делла Гросса, обрушилась на Корсику или образовалась там начиная с периода упадка империи Каролингов. Речь шла о «крупных хищниках» местного или тоскано-лигурийского происхождения. Под гранями феодальной пирамиды реальность системы тяготела к дроблению, «микробалканизации» острова. Судебную и военную власть держали в своих руках феодальные группировки, находившиеся в состоянии опасного соперничества. «Правосудие» должно было эффективно защищать, но при этом и эксплуатировать мелкий люд — крестьян и пастухов. И те, и другие платили за гарантии безопасности (частичные) в виде оброка; другими словами, они платили за свое половинчатое спокойствие, полученное таким образом, в обмен предоставляя сеньору, по его желанию, натуральный оброк в виде сельскохозяйственной продукции и скота. Враждебно настроенные по отношению к тирании этих феодальных каст, «официальные лица» время от времени восставали и быстро получили титул графов; в конце эпохи Средневековья в этом же русле появились «капралы»; как одни, так и другие вскоре стали вести себя как главы «мафиози», предоставлявшие услуги и требующие взамен повинности, по образцу тех тиранов, борцами с которыми они себя объявляли. В то время как архипелаг церковных округов уступил место россыпи деревень, высоты острова ощетинились замками, в которых после тысячного года укрывались старые и новые бароны, разделенные друг с другом непримиримой «вендеттой», родившейся из ревнивой и взаимной [158] зависти, или «invidia». Таким образом, на Корсике к классическому феодализму, распространенному по всей Европе, добавился отпечаток средиземноморской и клановой жестокости. На больших островах, находящихся у берегов Италии (Корсика, Сардиния и Сицилия) в течение долгого времени сохранились эти традиции, иногда преступные. Местные военачальники и знать не были способны на национальное единство, ни даже просто на единство в рамках острова; таким образом, они призывали власти извне, чтобы лучше защищать в рамках страны свои семейные и коллективные интересы в повседневной жизни: эта повседневная жизнь — это коммуна или церковный округ, объединенный примитивной солидарностью клана, которым давала некоторые гарантии дорогостоящая защита сеньоров или мафиози, а общественное благо не принималось в расчет.
158
Суровость корсиканской вендетты объясняется также изначально (согласно исследованиям англо-саксонских историков) тем фактом или поверьем, что душа умершего (душа жертвы), постоянно блуждающая и присутствующая, нуждается в отмщении и даже его требует.
Это хорошо поняли пизанцы, которые ограничились тем, что по образцу других колониальных держав (как затем поступит Англия по отношению к Индии…) возвысились над феодальной знатью: они установили свое дополнительное господство над местным сплетением страстей и интересов, не изменяя его. Крупные церковные сеньории (епископские, монастырские) оказались, плюс ко всему, в состоянии смягчить жесткие рамки системы, притом что они не стали сообщниками этой власти. Земледельцы и пастухи платили сеньорам оброк, но не отрабатывали барщину: она оставалась характерной только для Северной Франции или для севера Галлии. Огромное каролингское владение, и не без причины, никогда не распространяло своей власти и своих методов вплоть до острова, но также оно не делало этого и на окситанском Юге. Чисто корсиканские структуры обеспечивали местным жителям ряд выгодных условий, но с XIII века положение ухудшилось из-за постоянно возникавших гражданских войн: (а также перенаселенность острова) они вынудили многих людей покинуть свою родину и уехать в Пизу или Ливорно. В конце концов это привело к тому, что некоторые районы обезлюдели. С этой точки зрения можно сказать, что черная чума 1348 года (возможно, менее опустошительная, чем на континенте) не изменила ситуацию к лучшему.
Пизанское господство оставило после себя в XIV веке что-то наподобие длинного следа ностальгии по этому периоду относительного счастья. Пизанское владычество в своих прекрасных моментах совпало по времени с периодом подъема средневековой экономики на Средиземном море, во всей Европе — благословенный XII век! Пиза также представляла собой дух коммуны. Он понемногу распространялся на острове, где по контрасту с клановым феодализмом люди могли оценить его выгоды. Кроме того, Пиза сохранила свое присутствие на острове еще на долгое время благодаря своим купцам и филиалам больницы Милосердия около Бастии. Но судьба армии, рынка, финансов отныне направляется в сторону Генуи: поворот к северу.