История российского терроризма
Шрифт:
«Каракозов, подойдите сюда»,— сказал председатель дрогнувшим голосом.
Каракозов подошел к столу и стал против председателя, не смотря, впрочем, ни на него, ни на кого другого прямо. Так он себя держал во всех заседаниях, подергивая, кроме того, свои усики и говоря обыкновенно сквозь зубы.
«Вы вызваны в суд,— сказал ему председатель,— для выдачи вам обвинительного акта о том страшном преступлении, в котором вы обвиняетесь. Допрос вам теперь не делается, но если вы сами желаете сделать показание, то оно будет принято».
Каракозов: «Преступление мое так велико, что не может быть оправдано даже тем
Каракозова обвиняли в покушении «на жизнь священной особы государя императора и в принадлежности к тайному революционному обществу».
Клиника Московского университета, освидетельствовав обвиняемого, определила, что его умственные способности нормальны, никаких припадков болезни, приводивших бы его в умоисступление, не обнаружены.
Суд постановил: именующегося дворянином, но не утвержденного в дворянстве Дмитрия Владимирова Каракозова, 25 лет, по лишении всех прав состояния, казнить смертью через повешение.
Каракозов стал писать прошение о помиловании, но никак не мог его кончить. Он исписал несколько листов бумаги. Наконец, его защитник убедил Каракозова написать коротко и сильно.
«Каракозов,— сказал князь Гагарин,— государь император повелел мне объявить вам, что его величество прощает вас, как христианин, но как государь простить не может».
Лицо Каракозова вдруг потемнело, стало мрачно. «Вы должны готовиться к смерти,— продолжал Гагарин,— подумайте о душе своей, покайтесь».
Несчастный стал говорить что-то о голосах и видениях, но Гагарин снова предложил ему готовиться, и Каракозова увели.
Ишутина, как зачинщика замыслов о цареубийстве, уличенного в незаявлении правительству о известном ему преступном намерении Каракозова и как основателя обществ, действия коих клонились к экономическому перевороту, с нарушением прав собственности и ниспровержением государственного устройства, решено было лишить всех прав и казнить смертью через повешение. Приговор в последнюю минуту заменили на каторжные работы.
Остальных сослали в Сибирь на поселение и в каторжные работы на рудниках, приговорили к различным тюремным срокам. Шестерых освободили.
Сосланного в Сибирь Ишутина внезапно вернули с дороги для дачи новых показаний. Брешко-Брешковская рисует такую картину:
«Раз ночью раздался шум в коридоре, загремели железные засовы, и в маленькой камере рядом с большой, где помещались каракозовцы, послышался таинственный шум, шептавшиеся голоса. Потом дверь затворилась, люди ушли, и снова тишина и безмолвие. Большую камеру от маленькой отделяла дощатая стена, плохо сколоченная. Молодые силачи стали сверлить дыры, прокладывая щели, но, когда они услышали в ответ на зов знакомый голос, быстро сообразили, как вынуть одну из досок, и через несколько минут стояли против Ишутина. Он задрожал, отскочил и закричал: «Это не вы, неправда, это не вы... вас давно нет в живых... вас замучили... неправда, это обман, вас нет, вас нет!» Бледный, измученный, с горящими глазами, он был страшен собственным ужасом, ужасом человека, увидевшего перед собой людей с того света. Мало-помалу ласковые слова товарищей, их приветливые лица успокоили Ишутина.
Он стал рассказывать, как его вернули с дороги, привезли в Шлиссельбургскую крепость, пустынную, мрачную, сырую; как заковали в кандалы и держали
Скончался он, почти сумасшедшим, в 1878 г. на Каре.
Последний день и последнюю ночь Каракозов о чем-то угрюмо думал, никаких писем родным писать не стал.
Утром 3 сентября 1866 г. его привезли из Петропавловской крепости на Смоленское поле.
Секретарь уголовного суда, обязанный по должности присутствовать при исполнении приговора, вспоминал:
«Несмотря на ранний час, улицы уже не были пустые, а на Васильевском острове сплошные массы народа шли и ехали по тому же направлению. При виде наших карет пешеходы просто начинали бежать, вероятно, из опасения опоздать. Смоленское поле буквально было залито несметною толпою народа.
Наконец мы подъехали к месту казни. Между необозримыми массами народа была оставлена широкая дорога, по которой мы и доехали до самого каре, образованного из войск. Здесь мы вышли из экипажа и вошли в каре. В центре был воздвигнут эшафот, в стороне поставлена виселица, против нее устроена низкая деревянная площадка для министра юстиции со свитой. Все выкрашено черною краской.
Скоро к эшафоту подъехала позорная колесница, на которой спиной к лошадям, прикованный к высокому сиденью, сидел Каракозов. Лицо его было сине и мертвенно. Исполненный ужаса и немого отчаяния, он взглянул на эшафот, потом начал искать глазами еще что-то, взор его на мгновение остановился на виселице, и вдруг голова Каракозова конвульсивно и как бы непроизвольно отвернулась от этого страшного предмета.
А утро начиналось такое ясное, светлое, солнечное. Палачи отковали подсудимого, взвели его на высокий эшафот и поставили к позорному столбу. Министр юстиции обратился ко мне: «Господин секретарь, объявите приговор суда». Я взошел на эшафот, остановился у самых перил и, обращаясь к войску и народу, начал читать: «По указу Его Императорского Величества»; после этих слов забили барабаны, войско сделало на караул, все сняли шляпы. Когда барабаны затихли, я прочел приговор от слова до слова и воротился к министру.
На эшафот взошел протоиерей Полисадов. В облачении и с крестом в руках он подошел к Каракозову, сказал ему последнее напутственное слово, дал поцеловать крест. Палачи стали надевать саван, который совсем закрывал Каракозову голову, но у них не получалось, потому что не вложили рук его в рукава. Полицмейстер, сидевший верхом на лошади возле эшафота, сказал об этом. Палачи сняли саван и надели уже так, чтобы руки можно было связать длинными рукавами назад. Это тоже, конечно, прибавило горькую минуту осужденному, ибо, когда снимали с него саван, не должна ли была мелькнуть в нем мысль о помиловании? Впрочем он, скорее всего, потерял всякое сознание и допускал распоряжаться собою, как вещью. Палачи свели его с эшафота, подвели под виселицу, поставили на роковую скамейку, надели веревку...