История российского терроризма
Шрифт:
Пятая категория — доктринеры, конспираторы, революционеры, все праздношатающиеся в кружках и на бумаге. Их надо беспрестанно толкать и тянуть в практичные, головоломные заявления, результатом которых будут бесследная гибель большинства и настоящая революционная выработка немногих.
Шестая и важная категория — женщины, которых должно разделить на три главных разряда: одни — пустые, ими можно пользоваться как третьей и четвертой категориями мужчин, другие горячие, преданные, способные, но не наши, потому что не доработались еще до настоящего бесстрастного и фактического революционного понимания; их должно употреблять,
Программы будущего государственного строя у Нечаева не было. Он полагал, что государственная форма организуется потом сама собой, стоит лишь свергнуть монархию.
Успенский привел четверых студентов и отставного коллежского секретаря Прыжова. Последний, кстати, занимался сочинительством, написал книгу «История кабаков и питейного дела в России».
Организацию назвали «Обществом народной расправы». Его члены обозначались номерами, встречам придавалась таинственность. Приобрели печатный шрифт, сделали печать. По кругу шла надпись «Комитет народной расправы 19-го февраля 1870 г», в середине изображен топор. Печать ставилась на бланки, внизу которых писалось «по прочтении сжечь немедленно».
Члены общества занимались в основном антиправительственной агитацией, распространяя ложные слухи и прокламации. Прыжов достал несколько старых паспортов и священническую рясу, Нечаев — офицерскую форму.
Нечаев уже думал послать Бакунину связного.
Но среди членов оказался человек, ставивший под сомнение слова Нечаева о каком-то таинственном комитете, постоянно споривший на встречах и даже пытавшийся организовать свое общество. Это был студент земледельческой академии Иванов.
В ноябре в пруду Петровского парка, принадлежащего академии, нашли тело. В нем опознали Иванова. По всей видимости, он был застрелен. На шее — красный шарф с привязанным кирпичом. Полиция вышла на Успенского, который признался в убийстве и назвал сообщников: Нечаева, Прыжова, Николаева и Кузнецова. При следствии открылось все об организации, были обнаружены бланки, прокламации типа:
«Начинание нашего святого дела было положено Дмитрием Каракозовым... Мы имеем только один отрицательный неизменный план беспощадного разрушения... Да, мы не будем трогать царя, если нас к тому не вызовет преждевременно какая-либо безумная мера или факт, в котором будет заметна его инициатива. Мы убережем его для казни мучительной и торжественной перед лицом всего освобожденного черного люда, на развалинах государства... А теперь мы безотлагательно примемся за истребление его Аракчеевых, то есть тех извергов в блестящих мундирах, обрызганных народною кровью, что считаются столпами государства...»
Успенского осудили на 15 лет каторжных работ в рудниках, Прыжова — на 12, Кузнецова — на 10, Николаева — на 7, затем их предполагалось поселить в Сибири навсегда.
Нечаев скрылся за границу вместе с женой коллежского советника Варварой Александровской. Правда, через месяц она вернулась с сундуком прокламаций. На границе ее арестовали. Александровская показала, что была в Женеве, где рассказывала Огареву о России, потом по приказанию Нечаева вернулась.
Всего по нечаевскому делу пошло под суд 87 человек, некоторых оправдали.
Нечаев не получил у Огарева остаток фонда, заставил Бакунина отказаться от начатого перевода марксовского
Едва III Отделение узнало, что Нечаев за границей, оно стало его разыскивать. Выдачи Бакунина русское правительство у иностранных властей не могло требовать. Нечаев же был виновен в прямом убийстве. Шеф жандармов граф Шувалов обратился к нашим посланникам во всех крупных государствах: принять меры к обнаружению Нечаева. В Европу отправили агентов. Думали выйти на Нечаева через Бакунина, но они уже не встречались. Две трети Европы активно прочесывались агентами, на всех крупных вокзалах установилось наблюдение.
Наконец, решили ввести в среду революционеров, где мог бы появиться Нечаев, своего человека. Это был поляк Стемпковский. Он сообщил однажды, в каком цюрихском ресторане и когда будет ветречаться с Нечаевым. Один из членов Интернационала, оказавшийся то же там, говорил, что на вошедшего Нечаева накинулась группа переодетых в штатское швейцарских жандармов и поволокли его. Нечаев, знакомый с рассказчиком, крикнул ему: «Скажите русским, что Линдерса арестовали!» Под этой фамилией он жил в Цюрихе.
При выходе подсудимый прокричал: «Да здравствует собор! Долой деспотизм!»
Нечаева посадили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. На третий год к нему приехал шеф жандармов генерал Потапов с предложением составить для III Отделения записку о революционных кружках, заграничных русских революционерах, партийных средствах и пр. Нечаев кинулся на генерала и, ударив кулаком в лицо, разбил ему нос.
Нечаева посадили на цепь в одну камеру с сумасшедшим Шевичем.
В июле 1875 г. комендант крепости попросил Нечаева от имени правительства изложить свой взгляд на положение русских дел вообще. Нечаев написал большое письмо царю, где называл существующий строй отжившим и разлагающимся, предрекал близкую революцию, разрушительный характер которой может быть ослаблен лишь срочным введением либеральных конституционных учреждений и созывом представителей народа для пересмотра законов.
Со временем с заключенного сняли цепи, он мог пользоваться книгами, письменными принадлежностями. Нечаев распределил себе весь день. Он строго по часам занимался гимнастикой, чтением и письмом.
Нечаев сумел войти в контакт с людьми, сторожившими его. Начал он с разговоров о своей горестной судьбе, о несправедливости... Согласно приказу, ему не отвечали. «Молчишь... Тебе запрещено говорить. Да знаешь ли, друг, за что я сижу... Вот судьба, вот будь честным человеком: за них же, за его же отцов и братьев погубишь свою жизнь, а заберут тебя, да на цепь посадят, и этого же дурака к тебе приставят. И стережет он лучше собаки. Уж действительно, не люди вы, а скоты бессмысленные». Бывало, солдат не выдерживал и бормотал что-то о присяге, о верности службе. Тут Нечаев расходился: он цитировал Священное писание, хорошо изученное им в заключении, убеждал в своей честности.