История российского терроризма
Шрифт:
Меня он, вероятно, еще раньше задумал взять с собой за границу для помощи в различных делах. Ведь он случайно считал меня гораздо бойчее, развязнее, чем я была. Могла я ему пригодиться и знанием языков...
На другое утро, еще не совсем рассвело, когда, проснувшись, я увидела перед собой Нечаева со свертком в руке:
— Спрячьте это...
Ничего не объяснив и не прибавив, он тотчас ушел. Это в последний раз, что я его видела в полутьме зимнего утра. В небольшом свертке были какие-то бумаги, крепко увязанные. Томилова завернула в платок и уложила в мешок из шнурков — с таким в баню ходят. Она заметила, что, если бы он попался, это могло бы погубить несколько сот человек. Я взяла мешок с собой, ни на минуту не теряя из виду.
Вечером, отправляясь домой, я вдруг сообразила, что глупо было не сбегать
Нечаев, уехав за границу, слал письма своим единомышленникам на адрес Засулич. Как сильно замешанной в нечаевской истории, ей пришлось поплатиться. Ее сначала привлекли к дознанию как обвиняемую.
Почти два года она провела в Петропавловке. Но потом за недостаточностью улик выпустили и в административном порядке выслали в Новгородскую губернию. Здесь нельзя не сказать о гуманном направлении суда, благодаря этой гуманности она оправдана и за покушение на Трепова.
Чем зарабатывать на жизнь, не нашлось, и Засулич по ее просьбе дозволяют переехать в Тверь, где она поселилась у старшей сестры. В мае она получает разрешение перебраться в Харьков и поступить там на акушерские курсы. Их Засулич окончила в 1875 г. Тогда же она становится членом киевского кружка, куда входили Стефанович, Бохановский, Дейч и др. Они селились небольшими группками по деревням, ведя пропаганду среди крестьян. Сначала Вера Засулич жила в деревне с милым названием Цибулевка, Напарником у нее был М. Фроленко. Потом перебралась в городок Крылов, где находилась М. Коленкина; они очень сдружились.
Примерно в это время появился роман И. С. Тургенева «Новь» — по поводу «хождения в народ». В романе Тургенев «решил высказать точно, определенно и по возможности убедительно следующий свой взгляд: «Хождение в народ» есть ни больше ни меньше как трагикомический фарс; стремление к героической преобразовательной роли есть не что иное, как преступление перед духом и потребностями времени». Великий романист нарисовал революционеров самыми черными красками. Отзвук либеральной критики на роман Тургенев предвидел. «Нет никакого сомнения,— писал он Я. Полонскому,— что если за «Отцов и детей» меня били палками, за «Новь» будут лупить бревнами».
Суда над Засулич ожидали все газеты. В зале можно было увидеть многих журналистов, сочинителей. Достоевский, склонясь к соседу, сказал, что наказание этой девушке неуместно, излишне. Следовало бы выразить — иди, ты свободна, но не делай этого в другой раз... «Нет у нас, кажется, такой юридической формулы,— добавил писатель,— а чего доброго, ее теперь возведут в героини».
Будущий классик оказался прав.
Находился в зале и профессор Склифосовский, именем которого названа известная московская больница. Он был экспертом по ранению.
Прокурор выступал очень просто. Ведь очевидно, что нельзя каждому присваивать себе право быть судьей и расправляться по собственному усмотрению со всяким, кто тебе не понравится. Засулич, не дождавшись следствия по поводу случая с Боголюбовым, сама стала судить и сама привела приговор в исполнение. Что же это за такие люди, полагающие при посредстве безнравственных средств достигнуть нравственных целей? Они не понимают, что все в жизни общества взаимосвязано, что нет ни одного факта или явления, которые бы не оказывали влияния на другие вещи. Цель никак не может смягчать вредное значение дурных средств, употребленных для осуществления этой благой, по их мнению, цели. Ведь дурные средства оказывают влияние на сам характер цели. Обвиняя
Защитник в основном бил на жалость. Получалось, что общество виновато в неприкаянности Засулич, в двух годах заключения, и даже в том, что она стреляла в Трепова. «Чем был для нее Боголюбов? — восклицал защитник.— Он не был родственником, другом, не был ее знакомым, она никогда не видала и не знала его. Но разве для того чтобы возмутиться видом нравственно раздавленного человека, чтобы прийти в негодование от позорного глумления над беззащитным, нужно быть сестрой, женой, любовницей?»
В сущности, суд происходил над Треповым, в лице которого либералы видели ярого консерватора.
Не верилось, что эта девушка с продолговатым нездоровым лицом и гладко зачесанными волосами могла в кого-то стрелять. Она нервно пожимала плечами, на которых неловко сидел длинный серый бурнус, и, не смотря прямо перед собой, даже когда к ней обращались с вопросами, поднимала глаза вверх, точно во что-то всматриваясь на потолке. После речи защитника Засулич зарыдала. Скорее всего, ей стало жаль самое себя — уж больно проникновенно говорил адвокат. «Головка ее,— пишет журналист, находившийся в зале,— упала на руки, и пряча лицо в скомканном платке, старается девушка заглушить свои рыдания,, но худенькие вздрагивающие плечи ее рыдают. Слышатся всхлипывания и кое-где в зале. Я тоже вытираю набегающие на глаза слезы, оглядываюсь назад на ряды публики и вижу такие же слезы на глазах у многих».
Суд присяжных, состоявший из самых обыкновенных граждан — служащих, чиновников и купцов,— оправдал Веру Засулич, чем вызвал безграничный восторг одних и неодобрение других.
Говорит очевидец:
«Торжественное оправдание Веры Засулич происходило как будто в каком-то кошмарическом сне... Никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над государственными высшими слугами и столь наглое торжество крамолы; но в то же время в каком-то летаргическом оцепенении все молчали, и никто не смел громко протестовать... Так, промеж себя, некоторые русские люди говорили, что если бы в ответ на такое прямое революционное проявление правосудия государь своею властью кассировал решение суда, и весь состав суда подверг изгнанию со службы, и проявил бы эту строгость немедленно и всенародно, то, весьма вероятно, развитие крамолы было бы сразу приостановлено. Печальный и роковой эпизод оправдания Веры Засулич слишком, увы, красноречиво выразил характер и настроение тогдашнего общества. Без преувеличения могу сказать, что нас, страшно возмущенных этим ужасным актом нарушения правосудия, было в то время в Петербурге весьма немного; мы составляли значительное меньшинство, причем надо сказать, что в высшей сановной иерархии, до сената и Государственного совета включительно, оправдательный приговор был принят одними с громким восторгом, другими с тихим одобрением, но почти всеми сочувственно, и я помню, как лица, которые потом, при Александре III, говорили об этом оправдании с громким негодованием, совсем забывали, что в 1878 г. они самым малодушным образом приобщились к тем сановникам, которые, услыхав об оправдании Засулич, в семьях своих и в клубах дерзали кричать «ура» и поднимать бокалы за торжество правосудия».
А что же Трепов, Боголюбов?
75-летний градоначальник говорил навещавшим его, что благодарит Бога за оправдание Засулич, он ей зла не желает. Но тут же Трепов спрашивал, почему суд так жестоко оскорбил его своим приговором. Он скончался десять лет спустя, так и не разобравшись в новых веяниях. После суда над Засулич Трепов подал в отставку.
Боголюбов, сидя в каторжной тюрьме, сошел с ума, буйствовал. Он умер в казанской тюремной психиатрической больнице.
Уже на второй день после оправдания в кабинете министра возникла служебная записка о необходимости упорядочения уголовных положений. Именным высочайшим указом дела о вооруженном сопротивлении властям, нападении на чинов войска и полиции и на всех вообще должностных лиц при исполнении ими служебных обязанностей, если преступления эти сопровождались убийством или покушением на убийство, нанесением ран, увечий и пр., были переданы военному суду, и виновные лица подлежали наказанию по статье 279 Воинского устава о наказаниях, т. е. лишению всех прав состояния и смертной казни.