История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
К. Зелинский на следующий день записал то, что вчера было у Горького, но главное – доступными ему средствами зафиксировал выступление Сталина, сказавшего, что цель сегодняшнего собрания в том, чтобы послушать партийных и беспартийных, что партия ликвидировала всякую групповщину в литературе, прежде всего побили самую большую группу – РАПП, назвал писателей инженерами человеческих душ, выразил надежду, что писатели будут писать правдиво о том, что они видят вокруг себя, то, что ведёт людей к социализму. Это и будет социалистический реализм (Вопросы литературы. 1991. Май. Более подробно об этих эпизодах литературной жизни и выступлении И.В. Сталина см.: Речь Сталина на собрании писателей-коммунистов на квартире Горького 20 октября 1932 года // Большая цензура. Писатели и журналисты в Стране Советов. М., 2005. С. 261–268. Это была первая встреча И. Сталина с писателями у М. Горького, вторая – 26 октября с широким составом писателей, о которой вспомнил К. Зелинский).
15 мая 1934 года было принято и опубликовано постановление ЦК ВКП(б) и Совета народных комиссаров СССР «О преподавании отечественной истории в школах СССР». И. Сталин, А. Жданов, С. Киров в августе того же года написали «Критические заметки к проекту школьного учебника истории СССР». В этих документах с острых критических позиций рассмотрена историческая школа М.Н. Покровского, в которой многое подвергалось отрицанию, унижению, ироническому освещению. Предлагалось заново, новыми глазами посмотреть на русскую историю и объективно осветить главные, узловые моменты её движения в развитии мировой истории.
В мае 1934 года, за несколько месяцев до Первого съезда советских писателей, состоялась дискуссия на тему: «Социалистический реализм и исторический роман». Материалы дискуссии были опубликованы в журнале «Октябрь» (Октябрь. 1934. № 7). В редакционной статье говорилось, что интерес к историческому роману «сильно возрос». Но литературная критика мало интересуется проблемами исторического романа, хотя все должны понимать, что реалистическое, правдивое изображение прошлого должно служить социалистическому воспитанию трудящихся. «Октябрь» обращает внимание и на главное обстоятельство: только что опубликовано Постановление ЦК ВКП(б) о преподавании истории в школе, и это должно быть воспринято как сигнал, как начало подлинного, настоящего, глубокого изучения истории в школах, рабфаках, вузах. Это постановление, заявляет «Октябрь», имеет прямое отношение к задачам нашей современной художественной литературы. «Не странно ли, – писали в «Октябре», – что до сих пор наши литературные организации, литературные журналы и газеты не сделали из этого Постановления ЦК партии всех необходимых выводов в отношении фронта литературы» (С. 195).
Как отклик на постановление «Октябрь» и рассматривает проводимую им дискуссию, осознавая всю «неисследованность» этой области литературы. Рядом с подлинными произведениями соседствует немало «лживых, поверхностных, извращающих историю… Здесь нашли себе приют немало случайных в литературе личностей, подчас оттеснённых из других областей идеологического фронта и пытающихся «обосноваться» в качестве поставщиков «исторического романа» (С. 195).
Для участия в дискуссии редакция пригласила историков-марксистов, писателей и критиков в надежде на плодотворное обсуждение вопросов советского исторического романа. Основной докладчик Ц. Фридлянд, упомянув, что обсуждение проходит накануне съезда писателей, вновь подчеркнул значение Постановления ЦК ВКП(б) в распространении исторических знаний не только в школах и вузах, но и вообще в воспитании «нового человека, человека бесклассового общества»: «Очевидно, что новый человек всю свою психику и всё своё мировоззрение должен строить и построит на базе историзма и что этим наш идеал человека резко, классово отличен от того идеала, который несёт с собою так называемая фашистская «культура», открыто провозгласившая отрицание историзма, как существа нового этапа культуры» (С. 196). Докладчик предлагает рассматривать исторический роман как орудие политического воспитания трудящихся, как орудие классовой борьбы, потому что «его тематика освещает и задевает все затаённые углы человеческой психики» (С. 197). Нужен ли исторический роман в конкретной обстановке нашей эпохи? – спрашивает докладчик. И напоминает собравшимся, что совсем недавно В. Шкловский на собрании в редакции «Истории фабрик и заводов» заявил, что «не нужен», во всяком случае, он сказал, «что исторический роман Вальтера Скотта отошёл в далёкое прошлое и нам не нужен, вреден». Ц. Фридлянд возражает В. Шкловскому. Докладчик, призывая «проводить грань между историком, который изучает, что было, и автором художественного романа, который изображает, как это было», утверждал, что «необходимо раскрыть классовое содержание, социальную значимость, показать их связь между собой». Наряду с этими справедливыми и вульгарно-социологическими предложениями докладчик резко возражает против чисто дворянской тематики, резко критикует Леонида Гросмана за его увлечение «казаться человеком дворянской салонной эпохи». «Нам, плебеям, дворянский запах противен. Он для нас пахнет нехорошо» (Там же. С. 204), – заявил докладчик. Ц. Фридлянд приветствует произведения о Стеньке Разине, о Емельяне Пугачёве, обрушивается на романы Анатолия Виноградова, «это худший вид биографической литературы», высоко оценивает М.Н. Покровского как историка, хотя тот допускал ошибки.
Ц. Фридлянд не может принять в романе А.Н. Толстого о Петре Первом «гипертрофию идеи государственности, возведённую в принцип, который мы, ведущие борьбу за отмирание государства и на путях к этому отмиранию укрепляющие государство пролетарской диктатуры, принять не можем» (Там же. С. 208). Одновременно с этим высоко оценивает Ю. Тынянова: «Над ним тяготеет безусловно формализм. Его давит «анекдотичность материала». Плохо, когда «эпоха тонет, вязнет в мелочах, выступает перед нами не как живая картина, а как странно искривлённая деталь эпохи». И все же почему ценен Ю. Тынянов? «Тынянов заставляет наше сердце переполняться ненавистью к прошлому, – резюмирует докладчик. – Я думаю, что на всех нас эти «Киже» и «Восковые персоны» производят впечатление чего-то жуткого. Вы читаете книгу и думаете о том, как бессмысленна, дика, непонятна эпоха, изображённая автором. Но всё это временами кажется фантазией автора… Этот метод отрицания прошлого есть метод внутреннего преодоления его» (С. 208).
Выступивший затем Е. Вейсман сказал мало что нового и существенного, добавив только, что в первой книге романа «Пётр Первый» А. Толстой находился под влиянием Соловьёва, Ключевского и Милюкова, а во второй – «пришёл к Покровскому, хотя и восприняв некоторые его ошибки» (Там же. С. 211).
На дискуссии говорили о том, что исторический роман породил к жизни буржуазную агрессивную националистическую идею, такой роман у нас немыслим. «Пётр Первый» А.Н. Толстого – не исторический роман», между тем «Тынянов и Г. Шторм намечают пути процветания исторического романа, а не А.Н. Толстой» (Там же. С. 220 и др.).
На Первом всесоюзном съезде писателей СССР раздавались разные голоса, одни одобряли разгром РАППа, другие выражали опасения, как бы всем не скатиться в одно болото зависимости от руководителей государственной идеологии, круто взявшейся за перестройку свободного творческого труда, ведь художник может что-то сделать, только если свободен его дух, независима жизнь и выбор тем, уж не говоря о стиле и языке.
Известно, что съездом, докладами и выступлениями руководил Л.М. Каганович, получая директивы от Сталина, бывшего в отпуске, на юге, во многом недовольного съездом (см.: Сталин и Каганович. М.), недовольного попустительскими мыслями А.М. Горького и выборами руководящих органов съезда, но это проходило незаметно для большинства писателей.
1 декабря 1934 года оказалось роковым днём для развития современной русской культуры – убийцы С.М. Кирова и не предполагали, что произойдёт такое ожесточение политического курса, существенно повлиявшего на всё – на литературу, на театр, на кино, на музыку, на науку… Началась очистка Ленинграда от остатков дворянства, купечества, служителей религиозного культа, от старой интеллигенции…
Историки приводят цифры репрессированных в последующие месяцы, их много, и никто из них не был причастен к убийству Кирова.
В это время Сталин начал получать информацию о государственном заговоре, в котором принимали участие близкие его сподвижники Зиновьев и Каменев. А. Жданов занял место С. Кирова. Зиновьев и Каменев как руководители «Московского центра» осуждены на 10 и 5 лет тюрьмы. В. Куйбышев скоропостижно скончался. В 1936 году начался «процесс 16-ти», все 16 подсудимых сообщили о связях с Троцким. 25 августа все были расстреляны, в том числе Зиновьев и Каменев. Все они дали показания против Бухарина, Пятакова, Рыкова… Все они были обличены в заговоре, в развале промышленности, в связях с Троцким, который всё ещё надеялся выбросить Сталина из Кремля. В январе 1937 года начался второй открытый московский процесс, «процесс 17-ти», на котором предстали в качестве обвиняемых Г. Пятаков, К. Радек, Л. Серебряков, Г. Сокольников и другие, все они были признаны виновными и осуждены.
В июне 1937 года арестованы в Москве М. Тухачевский, И. Якир, И. Уборевич, Р. Эйдеман, А. Корк и В. Путна. В марте 1938 года начался третий открытый процесс, «процесс 21-го», на котором были осуждены Н. Бухарин, А. Рыков, Г. Ягода, Х. Раковский… В последние годы высказаны серьёзные сомнения в антигосударственной деятельности всех представших перед судом участников трёх открытых процессов, но известно также, что все или почти все участники процессов следовали линии Троцкого, заявившего: «Будь проклят патриотизм!»; Зиновьев же предлагал «подсекать головку нашего русского шовинизма», «калёным железом прижечь всюду, где есть хотя бы намёк на великодержавный шовинизм»; Я. Яковлев (Эпштейн), министр земледелия и душитель крестьянства, сожалел, что «через аппарат проникает подлый великодержавный русский шовинизм»; Н. Бухарин не раз высказывался в том духе, что «мы в качестве бывшей великодержавной нации должны» оказаться в положении «более низком по сравнению с другими» национальными республиками, в то время как с 1934 года в России был провозглашён патриотизм как государственное направление власти.