История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
Вместе с Асей Тургеневой Борис Бугаев уехал за границу, увлёкся учением философа Р. Штейнера, называл его учителем, одновременно с этим работает над романом «Петербург», в котором воплотились его поиски новой формы произведения.
«Петербург» Андрея Белого сразу был замечен критикой и читателями. После романа «Серебряный голубь» Андрей Белый долго молчал, мало кто знал, что он работает над большим романом, воплощавшим кризис, новые общественные явления после революции 1905–1907 годов, новые типы русских людей, новые характеры. Роман был закончен в ноябре 1913 года, опубликован в альманахе «Сирин» (сб. 1–3. СПб., 1913–1914; отдельное издание вышло в Петрограде в 1916 году). На публикацию первых частей романа тут же откликнулся В. Кранихфельд в журнале «Современный мир» (1913. № 11) и на завершение публикации в том же журнале «Современный мир» (1914. № 1). Как только вышло книжное издание романа, рецензии стали появляться одна за другой: Иванов-Разумник (Русские ведомости. 1916. 4 мая), В. Пяст (День. 1916. 12 мая), В. Иванов (Утро России. 1916. 28 мая), Н. Бердяев (Биржевые ведомости. Утренний выпуск. 1916. 1 июля).
В статье «Астральный
Николай Бердяев давно следил за развитием личности и творчества Андрея Белого, он писал о раннем Белом и о романе «Серебряный голубь». Он вполне мог дать общую оценку творчества Андрея Белого, и его слова выделяются на фоне рецензий критиков.
«Андрей Белый – самый значительный русский писатель последней литературной эпохи, самый оригинальный, создавший совершенно новую форму в художественной прозе, совершенно новый ритм. Он всё ещё, к стыду нашему, недостаточно признан, но я не сомневаюсь, что со временем будет признана его гениальность, больная, неспособная к созданию совершенных творений, но поражающая своим новым чувством жизни и своей не бывшей ещё музыкальной формой. И будет А. Белый поставлен в ряду больших русских писателей как настоящий продолжатель Гоголя и Достоевского. Такое место его определилось уже романом «Серебряный голубь». У А. Белого есть ему одному присущий внутренний ритм, и он находится в соответствии с почувствованным им новым космическим ритмом. Эти художественные откровения А. Белого нашли себе выражение в его симфониях, форме, до него не встречавшейся в литературе. Явление А. Белого в искусстве может быть сопоставлено лишь с явлением Скрябина. Не случайно, что и у того и у другого есть тяготение к теософии, к оккультизму. Это связано с ощущением наступления новой космической эпохи» (Там же. С. 311–312).
У Белого все персонажи как бы распыляются, исчезают твёрдо установленные границы между предметами, «один человек переходит в другого человека, один предмет переходит в другой предмет, физический план – в астральный план, мозговой процесс – в бытийственный процесс». Николай Александрович, герой «Петербурга», сын крупного бюрократа, когенианец (философ. – В. П.) и революционер, запирал свою комнату и неожиданно после этого ощущал, как предметы комнаты неожиданно превращались в символы, сознание его отделялось от тела и соединялось с электрической лампочкой стола. Бывает трудно отделить сына-революционера от отца, сенатора, действительного тайного советника Аполлона Аполлоновича Аблеухова. Эти враги, представляющие бюрократию и революцию, неожиданно смешиваются и становятся каким-то «неоформленным целым». «Всё переходит во всё, всё перемешивается и проваливается». Н. Бердяев называет Андрея Белого кубистом в литературе, он – «единственный настоящий, значительный футурист в русской литературе». Андрей Белый – продолжатель Гофмана и одновременно продолжатель Гоголя и Достоевского. По мнению Н. Бердяева, у Белого «есть большее, чем русское идеологическое сознание, есть русская природа, русская стихия, он – русский до глубины своего существа, в нём русский хаос шевелится. Его оторванность от России внешняя и кажущаяся, как и у Гоголя. А. Белый и любит Россию, и отрицает Россию. Ведь и Чаадаев любил Россию» (Там же. С. 316).
Н. Бердяев называет Андрея Белого футуристом, в обществе его всегда называли символистом. Борис Пастернак увидел в Андрее Белом и Владимире Маяковском «два гениальных оправданья двух последовательно исчерпавших себя литературных течений» (Пастернак Б. Охранная грамота. См.: Воздушные пути. Проза разных лет. М., 1982. С. 276).
Всё это – символизм, футуризм, акмеизм – мимолётные течения, которые обогащали творческую палитру художника и пропадали, приблизившись к идеальному воплощению того, что увидено, пережито, прочувствовано. В статье «Миросозерцание Достоевского» Н. Бердяев писал: «Был ли Достоевский реалистом? Прежде чем решать этот вопрос, нужно знать, может ли вообще великое и подлинное искусство быть реалистическим. Сам Достоевский иногда любил себя называть реалистом и считал реализм свой – реализмом действительной жизни. Конечно, он никогда не был реалистом в том смысле, в каком наша традиционная критика утверждала у нас существование реалистической школы Гоголя. Такого реализма вообще не существует, менее всего им был Гоголь, и, уж конечно, не был им Достоевский. Всякое подлинное искусство символично – оно есть мост между двумя мирами, оно ознаменовывает более глубокую действительность, которая и есть подлинная реальность. Эта реальная действительность может быть художественно выражена лишь в символах, она не может быть непосредственно реально выявлена в искусстве. Искусство никогда не отражает эмпирической действительности, оно всегда проникает в иной мир, но этот иной мир доступен искусству лишь в символическом отображении. Искусство Достоевского всё – о глубочайшей духовной действительности, о метафизической реальности, оно менее всего занято эмпирическим бытом. Конструкция романов Достоевского менее всего напоминает так называемый «реалистический» роман. Сквозь внешнюю фабулу, напоминающую неправдоподобные уголовные романы, просвечивает иная реальность… Все прикованы у Достоевского
Эти мысли Н. Бердяева вполне применимы и к «Петербургу» Андрея Белого: подлинное и великое произведение искусства не может быть реалистическим, символическим, футуристическим или акмеистическим, как средства его создания, «оно ознаменовывает более глубокую действительность, которая и есть подлинная реальность». И если проанализировать «Петербург» с этой точки зрения, то и получится, что и сенатор Аблеухов, и революционер Николай Аполлонович – это и есть подлинная реальность. Новаторство Андрея Белого именно в этом – в смешении всех изобразительных средств и создании подлинных характеров своих современников, действующих в подлинной реальности.
Андрей Белый вернулся из-за границы по призыву военного ведомства, но как единственный кормилец был освобождён от воинской службы. Ася осталась в Швейцарии, начавшаяся революция навсегда разлучила их. За это время Андрей Белый заканчивает автобиографический роман «Котик Летаев» (Скифы. Сб. 1–2. Пг., 1917–1918) и начинает новый автобиографический роман «Крещёный китаец».
Во время революций Андрей Белый активно работает, приветствуя мятежный дух народа. О революции Андрей Белый написал поэму «Христос воскрес» и напечатал в журнале «Наш путь» в № 2 за 1918 год. Работает в советских учреждениях, многое из своих теоретических воззрений пересматривает.
Смерть Александра Блока поразила Андрея Белого. Он отложил свои творческие замыслы и написал «Воспоминания о А.А. Блоке», которые тут же, в 1922 году, в № 1–2, были напечатаны в журнале «Эпопея» в Берлине, потом Белый дополнил их в № 3 за 1922 и № 4 за 1923 год.
О смерти Блока и его трагической судьбе много было написано откликов, рецензий, статей. Воспоминания о Блоке Андрея Белого тоже получили свою оценку. Николай Бердяев в журнале «София», недавно открывшемся в Берлине под редакцией Н.А. Бердяева и при ближайшем участии Л.П. Карсавина и С.Л. Франка, только что высланных из России, опубликовал в 1923 году статью «Мутные лики», в которой высказал свои откровенные суждения об этих воспоминаниях и одновременно о творчестве Александра Блока и Андрея Белого.
Высоко оценив тему и талант Андрея Белого, воспоминания которого «читаются с захватывающим интересом», Николай Бердяев рассматривает откровения о Софии философа и поэта Владимира Соловьёва наряду с откровениями о грядущей революции, как это делают Блок и Белый, и приходит к выводу, что в этом есть «растлевающая ложь»: «Оба они были одержимы стихией революции и не нашли в себе сил духовно возвыситься над ней и овладеть ею». У Владимира Соловьёва всего лишь несколько стихотворений о вере в Софию, о вере в вечную женственность, а Белый поверил в значение и смысл софианских настроений и строит зависимость творчества Блока от этих настроений. Смело говорит о мистике и связях Блока с софианской поэзией Владимира Соловьёва, а между тем ни Белый, ни Блок не заметили, что Соловьёв допускает логические ошибки: у него София может «оказаться не только Небесной Девой, но и земной распутной женщиной». Отсюда возникает и другая ошибка Андрея Белого и Александра Блока: «Они смешивают и отождествляют «революцию духа» с внешней, социально-политической революцией… Вот это и есть великая ложь и соблазн, которые должны быть изобличены. Это – антихристова подмена… Революция духа оказывается классовой революцией, христианство Павла – классовым христианством… они лишены свободы духа. В воспоминаниях Андрея Белого чувствуется дух нездоровой литературной кружковщины, дух превознесения своего небольшого круга. Обратной стороной этой литературщины и кружковщины является преклонение перед «народом», перед его таинственностью и подлинностью. Так обычно бывает. Религиозные заблуждения и самомнение Белого и Блока прежде всего коренятся в том, что они ждут откровения Третьего Завета, откровений Софии, откровений Духа, не принимая Первого и Второго Завета. Они разрывают время и вечность, прошлое, настоящее и будущее, отдаются ложному кумиру будущего. Они пессимисты в отношении к прошлому и красно-розовые оптимисты в отношении к будущему. Это делает их мистику, по существу, арелигиозной и антирелигиозной. Религия есть связь, обретение родства и близости, преодоление разрыва между прошлым и будущим, введение всякого оторванного мига времени в вечность, воскрешающее почитание предков. Они же хотят оставаться в революционном разрыве между прошлым и будущим. Революционность всегда антирелигиозна, ибо противна установлению связи и родства в вечности между прошлым и будущим… Русский большевизм есть предел рационалистического безумия…» (Бердяев Н.А. О русских классиках. М., 1993. С. 317–323).
Время было тяжёлое, холодное и голодное, власть свободно распоряжалась собственностью и душами людей, особенно из образованного общества. Безотрадные воспоминания об этом времени оставили многие из переживших его. Но были и светлые воспоминания. В январе 1919 года получено разрешение создать Вольную философскую ассоциацию (Вольфил), председателем которой был избран Андрей Белый. В совет Вольфила вошли А. Блок, В. Мейерхольд, К. Петров-Водкин, Л. Шестов, заместителем председателя избрали Р. Иванова-Разумника, секретарём – А. Штейнберга. 7 февраля 1920 года Андрей Белый переехал в Петроград и активно работал в Вольфиле: с докладами здесь выступили Александр Блок («Крушение гуманизма»), Андрей Белый («Кризис культуры», «Философия культуры», «Лев Толстой и культура», «Ветхий и Новый Завет»), Н.О. Лосский («Бог в системе органической философии»), С.А. Аскольдов («Свобода воли»), Иванов-Разумник («Социализм и учение Вл. Соловьёва»), читали доклады академик В.М. Бехтерев, художник Петров-Водкин, Ф.Ф. Зелинский, Н.И. Бердяев, один только Андрей Белый прочитал около сорока докладов и сообщений. Андрей Белый запомнился современникам как лектор и докладчик по разнообразным темам. В автобиографии он подсчитал, что произнёс 930 докладов и выступлений, две трети из них произнесены после событий 1917 года. И всё это – ради культурной революции.