История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Петелин Виктор Васильевич

Русская литература развивалась, как и политика, как бы по двум руслам – одно из них пропитано нигилизмом, космополитизмом, интернационализмом, а другое – патриотизмом, любовью к родине, к «отеческим гробам», к классическим традициям русского художественного наследия. «В первые дни революции, – писал старый большевик и председатель ВЦИК М.И. Калинин, – когда значительная часть русской интеллигенции отхлынула… как раз в этот момент еврейская интеллигенция хлынула в канал революции, заполнила его большим процентом, по сравнению со своей численностью, и начала работать в революционных организациях управления» (Известия. 1926. 25 ноября).

В широких эмигрантских кругах революционную Россию называли «Советской Иудеей», говорили, что в «России произошла еврейская революция», а «советское правительство является еврейским». И публицисты, бывавшие в России, подтверждали факты того, что из Европы и Америки неостановимыми волнами действительно

«хлынули» лица еврейского происхождения. Точную картину дал А.И. Солженицын в книге «Двести лет вместе»: «Большевицкую картину укрепил и бытейный, неслышимый процесс: к занявшим большевицкие посты, а с ними и всякие жизненные преимущества, и особенно в столицах с «бесхозными» квартирами от бежавших «бывших» людей, – изо всей бывшей черты оседлости потекли и потекли родственники на житьё. Это – тот самый «великий исход». Г.А. Ландау пишет: «Евреи приблизились к власти и заняли различные государственные «высоты»… Заняв эти места, естественно, что – как и всякий общественный слой – они уже чисто бытовым способом потащили за собой своих родных, знакомых, друзей детства, подруг молодости… Совершенно естественный процесс предоставления должностей людям, которых знаешь, которым доверяешь, которым покровительствуешь, наконец, которые надоедают и обступают, пользуясь знакомством, родством и связями, необычайно умножил число евреев в советском аппарате» (Революционные идеи в еврейской общественности. РиЕ. С. 110). Не говорим уже, сколько родни понаехало к жене Зиновьева Лилиной и о легендарно щедрой раздаче Зиновьевым постов «своим». Это – только яркая точка, а перемещения были, неслышимые, не сразу заметные, – и в десятках тысяч персон. Одесса массами переезжала в Москву. (Да ведь и Троцкий снабдил подмосковным совхозом своего не слишком любимого отца.) Перемещения эти можно проследить и по биографиям. Вот у Давида (не смешивать с Марком) Азбеля. В 1919 году он, пареньком, беспрепятственно переехал из родного Чернигова в Москву. Уже у него были тут две тёти, – сперва к одной (в Гагаринский переулок, к уже упомянутой тёте Иде, «преуспевающей купчихе первой гильдии», а муж её вернулся из Америки); потом к другой, тёте Лёле, в 1-й Дом Советов («Националь»), где жила крупная советская знать. Шутка их соседа, прославленного позже Ульриха: «Странно, почему в «Национале» не открыть синагогу. Ведь здесь живут почти одни евреи». Переехавшая из Петербурга советская элита расселилась и во 2-м Доме Советов («Метрополь»), в 3-м (семинария в Божедомском пер.), в 4-м (Моховая-Воздвиженка) и 5-м (Шереметьевский пер.): «Из закрытого распределителя получали обильные пайки. Икра, сыр, масло, балыки не сходили со стола» (это 1920 год). «Всё было специальное, специально для новой элиты: детские сады, школы, клубы, библиотеки». (В 1921/22 году поволжского смертного голода и помощи АРА, в их «опытно-показательной» школе столовая из того фонда АРА с «американским завтраками»: сладкой рисовой кашей, какао, белым хлебом и омлетом». И «никто не помнил о том, как только что горланили, что всех буржуа нужно вздёрнуть на фонари».)

«Мальчишки из соседних домов ненавидели «домсоветовских» и при первой возможности нещадно били». Приходит нэп, «обитатели «Националя» стали… переселяться в комфортабельные квартиры, особняки, принадлежавшие ранее аристократам и буржуазии» (Азбель Д. До, во время и после. ВМ, Нью-Йорк. 1989. № 104. С. 192–226).

А. Солженицын, цитируя Д. Азбеля, В.С. Манделя и Г.А. Ландау, приходит к поразительным выводам: «домсоветовская элита» летом занимала дачи в Подмосковье, промышляла выгодной спекуляцией и распродажей, а молодые люди делали карьеру, занимая места в советском аппарате. «Так множество евреев вступало в советский правящий класс, – подвёл итоги своих размышлений А. Солженицын, – не только нечувствительного к русскому народу, не только неслиянного с русской историей, но и несущего все крайности террора своему населению» (Двести лет вместе. Ч. 2. М., 2002. С. 114–117).

Но были и такие, как Тан-Богораз, Бруцкус, Франк и многие другие, которые чувствовали себя «слиянными» с Россией, старались её познать, изучить её историю, характер русских людей, оказывать ей пользу своими знаниями и просвещением, выступать против всех немыслимых крайностей террора. Часть из них, как Богораз, не искали карьеры в структурах советского аппарата, другая, эмигрировав, сочувствовала и сострадала русскому народу. Многие из них приняли православие, но не отказывались верить и своим богам, своим книгам, своей истории, своему «рассеянию» по миру.

А. Солженицын характеризует и эту часть российского еврейства, как всегда опираясь на множество источников: «Не ринулись в большевизм ни раввины, ни приват-доценты, ни известные врачи, ни масса обывателей. Тыркова пишет: «Это еврейское преобладание среди советских властей приводило в отчаяние тех российских евреев, кто, вопреки жестокой несправедливости царского режима, видели в России свою родину, жили общей жизнью с русской интеллигенцией и вместе с нею отказывались как-либо сотрудничать с большевиками» (Там же. С. 112).

29 мая 1928 года в эмигрантской газете «Последние новости» С. Литовцев напечатал статью «Диспут об антисемитизме», в которой говорится: «Быть может, и действительно наступила пора подвергнуть вопрос об антисемитизме публичному обсуждению. Русская эмиграция решает для себя много вопросов, связанных с будущим России; она имела бы все основания уделить некоторое внимание вопросу об русско-еврейских отношениях. В правильной постановке этого вопроса русские должны быть заинтересованы не меньше евреев. В начале двадцатых годов эмигрантский антисемитизм носил прямо-таки болезненный характер – это была своего рода белая горячка. В то время спорить об антисемитизме было занятие совершенно бесплодное. Теперь зарубежный антисемитизм несколько как будто приутих. Люди едва ли изменились; изменились, по-видимому, внешние условия жизни, несколько остыли бушевавшие страсти. Мечи не перекованы в орала, но покоятся в ножнах. Русские и евреи в эмиграции теперь – как выражаются англичане, on speaking terms: спороспособны. С другой стороны, жизнь предложила достаточно серьёзный предлог для беседы об антисемитизме. В России в настоящее время гуляет на просторе одна из сильных, периодически подымающихся волн юдофобства. Отчего не поговорить об антисемитизме в Советской России?..

Но для того, чтобы беседа была плодотворна и действовала бы оздоровляюще, было бы необходимо привлечь к спору несколько честных людей, которые возымели бы мужество объявить себя антисемитами и чистосердечно объяснили бы, почему они антисемиты, не ссылаясь при этом на «проекции юдаистического мессианизма», до которых сто одному из ста антисемитов решительно нет никакого дела… Просто, без лукавства, сказали бы: «Мне не нравится в евреях то-то и то-то…» А вместе с ними должны бы выступить несколько не менее искренних евреев с ответами: «А в вас нам не нравится то-то и то-то…» Можно быть абсолютно уверенным, что такой честный и открытый обмен мнений, при доброй воле к взаимному пониманию, принёс бы действительную пользу и евреям, и русским – России…» (Цит. по: Шульгин В.В. Что НАМ в НИХ не нравится… Об антисемитизме в России. М., 1992. С. 5).

«Честный и открытый обмен мнений», в сущности, не опираясь только на призыв С. Литовцева, а опираясь на открытую политическую борьбу в Советской России, предложили И.В. Сталин и его сподвижники В.М. Молотов (Скрябин), Л.М. Каганович, К.Е. Ворошилов, А.И. Микоян, С. Орджоникидзе…

Сталин к 1928–1929 годам своей гибкой политической линией, а порой игрой в союзники освободился от Троцкого как лидера левых большевиков, от Зиновьева и Каменева как лидеров ленинградской партийной организации и только что победил лидера третьей значительной фракции во главе с Бухариным. Возглавила партию большевиков фракция Сталина, остальные три фракции во главе с Троцким, Зиновьевым, Каменевым и Бухариным, виновными в развязывании Гражданской войны, «красного террора» и теоретического обоснования «военного коммунизма», были в сущности отстранены от власти, их руководители или исключены из партии, или серьёзно понижены в своих должностях. На смену им приходили другие лидеры, ставшие твёрдыми соратниками И.В. Сталина, которые уже не мечтали о «перманентной революции», о мировой революции, а думали о капиталистическом окружении и строительстве мощного социалистического государства в одной стране, способного защитить себя от внутренних врагов и внешних захватчиков.

Л.Д. Троцкий подробно описал эту борьбу в своей книге «Моя жизнь»: «Тем временем жизнь партии подошла к новому кризису. В первый период борьбы мне была предоставлена «тройка». Но сама она была далека от единства. Как Зиновьев, так и Каменев в теоретическом и политическом отношении были, пожалуй, выше Сталина. Но им обоим не хватало той мелочи, которая называется характером. Более интернациональный, чем у Сталина, кругозор, приобретённый в эмиграции под руководством Ленина, не усиливал, а, наоборот, ослаблял их курс. Курс шёл на самодовлеющее национальное развитие, и старая формула русского патриотизма «шапками закидаем» усердно переводилась теперь на новосоциалистический язык». (М., 2001. С. 507).

Сталин внимательно следил и за литературной борьбой, особенно за борьбой напостовцев и налитпостовцев с Воронским и сторонниками классиков русской культуры. Сначала Сталин поддержал напостовцев, имевших опору в отделах ЦК, потом, со временем, он понял их вопиющее одиночество в широких литературных кругах, ведь самые значительные, выдающиеся писатели выступают против налитпостовства с его постоянной «дубинкой», которая молотит и Горького, и Алексея Толстого, и Сергеева-Ценского, и Пришвина, и Замятина, и Корнея Чуковского, и Федина, и Булгакова, и Шишкова, а поднимает на щит славы посредственных художников якобы пролетарского происхождения.