История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
Горький был знаком со всеми вождями пролетарской революции, порой резко критиковал, возражал против их диктаторства, в чём-то поддерживал или просил помощи, но то, что он увидел во время революции и Гражданской войны, потрясло его.
Революционные дни Горький встретил в Москве. Беспокоил сын, ушедший с большевиками устанавливать новую власть, в Москве положение было куда сложнее и противоречивее, чем в Петрограде. Вместе с большевиками Максим засел в Кремле, но, узнав, что родители не находят себе места, попросил разрешения выйти из Кремля и тут же попал в плен к юнкерам. Неделю Максим провёл у юнкеров, а родители в тревоге ходили по местам былых сражений: нет ли Максима среди павших… К поискам были подключены многие знакомые. Наконец Максима отыскали в арестантском помещении, расположившемся в здании кино на Арбатской площади. Знаменитый лётчик Соколов, знакомый Пешковых, взял его на поруки, пообещав, что воевать Максим больше не будет.
6 ноября 1917 года Горький покинул Москву, а 7 ноября в газете «Новая жизнь» появилась его статья – «К демократии», в которой он высказал всё, что у него накопилось. Жёстко, грубо, с какой-то неповторимой искренностью, Горький заговорил о пришедших к власти большевиках, распоряжающихся судьбами арестованных министров-социалистов, засадивших в Петропавловскую крепость профессора политической экономии Бернацкого, бывшего министра торговли и промышленности Временного правительства Коновалова, министра финансов Терещенко. На это могли пойти только люди, не имеющие ни малейшего представления о правах человека и о свободе личности. «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чём свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия, – писал Горький. – Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся якобы по пути к «социальной революции» – на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции». Совершая те же преступления, что Плеве и Столыпин, используя «нечаевско-бакунинский анархизм», надеясь на чудо, Ленин на шкуре рабочего класса, «на его крови производит только некий опыт», но Ленин «не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не желающий ни чести, ни жизни пролетариата» (Несвоевременные мысли. М., 1990. С. 76–77).
Горький требует от власти немедленно освободить Бернацкого, Коновалова и других членов Временного правительства, «а также восстановить свободу слова во всей её полноте. Власть захватили заговорщики и анархисты нечаевского типа», а потому разумные элементы демократии должны понять, что им дальше делать. Горький решительно выступает против варварских способов захвата власти в России, против того, что наблюдал целую неделю в Москве, когда вооружённые толпы бессмысленно сражались одна против другой… «Обезумевшими сектантами», «авантюристами и бешеными догматиками», «сумасшедшими догматиками» Горький называет тех, кто вместе с Лениным пришёл к власти, утверждая, что все юнкера «дети буржуев и помещиков», смотрят на молодежь «как на материал для социальных опытов». «Но неужели обезумела вся демократия, – завершает Горький свой репортаж «В Москве», – неужели нет людей, которые, почувствовав ужас происходящего, вышвырнули бы обезумевших сектантов прочь из своей среды?» (Там же. С. 83).
10 ноября 1917 года Горький в очерке «Вниманию рабочих» прямо обращается к ним, указывая на вождей, которым рабочие поклоняются и верят: «Владимир Ленин вводит в России социалистический строй по методу Нечаева – «на всех парах через болото». И Ленин, и Троцкий, и все другие, кто сопровождает их к гибели в трясине действительности, очевидно, убеждены вместе с Нечаевым, что «правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно», и вот они хладнокровно бесчестят революцию, бесчестят рабочий класс, заставляя его устраивать кровавые бойни, понукая к погромам, к арестам ни в чём не повинных людей, вроде А.В. Карташева, М.В. Бернацкого, А.И. Коновалова и других… Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России – русский народ заплатит за это озёрами крови» (Там же. С. 83). Отдавая должное уму и яркости фигуры Ленина, Горький вместе с тем беспощаден к тому, что в нём полностью отсутствует мораль и присутствует «чисто барское, безжалостное отношение к жизни народных масс», «Ленин вождь и русский барин, не чуждый некоторых душевных свойств этого ушедшего в небытие сословия, а потому он считает себя вправе проделать с русским народом жестокий опыт, заранее обречённый на неудачу» (Там же. С. 84), – решительно завершает свои рассуждения Горький. Ленин – раб догмы, а его приспешники – его рабы, таков вывод из всех наблюдений московских событий. «С русским рабочим классом про-делывается безжалостный опыт, который уничтожит лучшие силы рабочих и надолго остановит нормальное развитие русской революции» (Там же), – это ещё один вывод Горького, непримиримо относившегося к первым дням Октябрьской революции.
Острые отношения возникли у Горького с вождём красного Петрограда Григорием Зиновьевым. Не раз Горький высказывал свои претензии руководству Петрограда в своих беседах и статьях, «палок в колеса не ставит нам только ленивый», признавался он в письме Екатерине Пешковой. Да и здоровье что-то пошаливало, то ревматизм его «прошиб», не выходил почти полтора месяца из квартиры, даже председательствовал однажды лёжа в постели, ведь трижды или четырежды председатель, а что-нибудь наладить или устроить что-то новое и необходимое почти невозможно «с почтеннейшими гражданами, из которых каждый думает, что он-то и есть самая большая умница», а потому каждому нужно что-то доказывать, убеждать, а время стремительно бежит… «Работы – гора до небес. Стараемся», – писал он в апреле 1918 года.
Получив Петроград как бы в полное владение, Зиновьев делал что хотел, особенно с теми людьми, которых обозначили как «буржуазию». А в это общество попали люди благополучных, чаще всего дворянских, профессий, предприниматели, врачи, юристы, военные, политические деятели. И отношение к ним было соответствующее – то есть враждебное. Конечно, Горький мог написать письмо Луначарскому, встретиться с ним, поговорить, решить какой-то вопрос, но вопросов было так много, сплошные заседания, полемика, подагра и неврастения, многочисленные посетители с жалобами на жизнь, ругательские письма, что обращаться в правительство, советское правительство, нужно было гораздо чаще. К тому же Горький публично поругался с Зиновьевым. Горький частенько в эти тяжкие дни вспоминал фразы, в которых он жестоко высмеял Зиновьева, вызвавшего его на словесный и публичный поединок. Горький в тот раз спокойно заявил, что он – писатель, пишет статьи, в которых высказывает своё отношение к миру, каждый может понять его, если захочет, у него нет времени полемизировать с такими профессиональными демагогами, как Зиновьев.
«Г. Зиновьев утверждает, что, осуждая творимые народом факты жестокости, грубости и т. п., я тем самым «чешу пятки буржуазии», – писал Горький 9 апреля 1918 года в «Новой жизни». – Выходка грубая, неумная, но – ничего иного от гг. Зиновьевых и нельзя ждать. Однако он напрасно умолчал перед лицом рабочих, что, осуждая некоторые их действия, я постоянно говорю, что:
рабочих развращают демагоги, подобные Зиновьеву;
что бесшабашная демагогия большевизма, возбуждая тёмные инстинкты масс, ставит рабочую интеллигенцию в трагическое положение чужих людей в родной среде;
и что советская политика – предательская политика по отношению к рабочему классу.
Вот о чём должен был бы рассказать г. Зиновьев рабочим» (Там же. С. 142).
А самое поразительное – на юге России началась Гражданская война, русские сражались против русских с переменным успехом. Со всех сторон до Горького доносились слухи, информация, постановления о том, что Советы призывали к этой Гражданской войне, чтобы беспощадно уничтожить дворянские и буржуазные гнёзда, с имуществом и людьми, а вместе с ними уничтожить тысячелетние традиции русского народа, православную мораль, порядки, быт, весь этот исторический хлам, который необходимо разрушить. Самое страшное, что происходило на глазах Горького, – это бессудная расправа с дрогнувшими в какой-то момент красноармейцами – по приказу Троцкого их беспощадно расстреливали. И Горький резко осуждал Льва Троцкого за ужасное отношение к красноармейцам, осуждал его поездки по фронту в так называемом «поезде Предреввоенсовета», который чаще всего появлялся на фронте в то время, когда красным приходилось плохо, разгромленные, они отступали.
На войне как на войне, думал Горький, без жертв не бывает, но Троцкий и его «кожаные куртки» с каким-то особым неистовством уничтожали русских людей.
Сколько раз Горький ходил к властям выручать сыновей и дочерей каких-нибудь известных людей, иногда помогало, а чаще и нет. Сколько раз Горький пытался выручить великих князей, баронесс, превосходных предпринимателей и управленцев, нейтральных офицеров, писателей, художников – кое-что удавалось, а в большинстве Немезида уничтожала их.
Алексей Пешков много побродил по России, познакомился со многими случайными и не совсем случайными людьми, понял, что в жизни всё круто меняется, как только приобретёшь какое-либо имущество или, напротив, что-то потеряешь. Дед был богатым человеком, мастером своего дела, а разорился – стал чуть ли не попрошайкой; отец его, Максим Савватиевич, человек грамотный, получил высокую должность управляющего пароходной пристанью в Астрахани, кроме того, он строил Триумфальную арку в ожидании приезда Александра II, а через год умер от холеры, заразившись от сына, сын выздоровел, а он умер… Варвара Васильевна, его мать, мало уделяла сыну внимания, только бабушка, Акулина Ивановна Каширина, кружевница, любила песни, сказки, были, рассказывала с удовольствием, а Алексей Пешков в точности их запоминал: память у него была чрезвычайная, всё рассказанное бабушкой он отчётливо помнил. Варвара Васильевна купила книжки, и Алексей после этого пристрастился к чтению… Какие только не попадались, он всё схватывал как бы на лету. Алексей Пешков был мальчиком у купца Порхунова, потом получил место у чертёжника Сергеева… А чуть повзрослев, Алексей Пешков где только не побывал: работает на пароходе «Пермь», учеником в иконописной мастерской, уезжает в Казань, чтобы поступить в университет, пытается сдать экзамены на сельского учителя, а сам работает грузчиком на баржах на Волге; знакомится с демократически настроенным Деренковым и его библиотекой, с первыми книгами революционной и марксистской литературы; исполняет первые нелегальные поручения, читает «Манифест Коммунистической партии» Маркса и Энгельса, «Капитал» Маркса, читает книги Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина, пишет в это время и стихи.