История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
Роман «Как закалялась сталь» был написан как раз в то время, когда в партийных и литературных кругах был остро поставлен вопрос о художественном методе в русской культуре. Сталин, Горький, видные партийные деятели, писатели, художники, артисты заговорили о социалистическом реализме как о форме правдивого искусства. Печать этих поисков отразилась и на романах Н.А. Островского. Павел Корчагин, главный герой романа, преодолев все житейские неурядицы, стойкую революционную борьбу в бригаде Котовского и Первой Конной армии Будённого, огромные трудности послевоенного строительства, ослепший и неподвижный, пройдя все эти житейские преграды, не утратил могучий нравственный дух, самоотверженность, мужество и собственную гордость и вернулся в строй активных борцов за социализм. Павел Корчагин, как и Николай Островский, вернулся к общей жизни строителей нового общества и написал боевую, пронизанную мечтой о справедливой человеческой жизни книгу о борьбе, помогающую человеку жить и бороться не только за свою судьбу, но и за торжество правды и справедливости в новой России.
Николай Островский создал книгу социалистического реализма, пронизанную идеями пролетарского гуманизма. И эти качества тут же вознесли книгу «Как закалялась сталь» в ряд высших достижений советской литературы 30-х годов. А слава пришла к нему после того, как известный журналист и писатель Михаил Кольцов побывал у Островского в Сочи и, потрясённый увиденным, написал очерк и опубликовал его в «Правде». После этого читатели и особенно критики словно проснулись после долгого сна и заговорили о романе «Как закалялась сталь» как эпохальном произведении. Возможно, критики лукавили в своих статьях, роман не был лишён недостатков, но неповторимая судьба Николая Островского сделала роман неотъемлемой частью русской советской литературы. Н. Островского просто засыпали письмами, делегации в Сочи следовали одна за другой. В Сочи побывала у Островского и Лидия Петровна Громомлавская, младшая сестра Марии Петровны Шолоховой, учительница в Вёшенской, и рассказала об этой встрече в станице, а М.А. Шолохову вручила книгу Н.А. Островского. М.А. Шолохов в ответ написал Н. Островскому письмо: «В Сочи непременно приеду, как только разделаюсь с окаянной книгой. Сейчас, не глядя на жару, начал работать. Сижу, обливаясь горьким потом, и с вожделением поглядываю на Дон. По совести говоря, – работать в такую дикую погоду нет ни малейшего желания, хотел улизнуть куда-нибудь на простор, чтобы ветром обдувало, но… побаиваюсь, как бы жена не стала привязывать за ногу к письменному столу. История литературы знает такие примеры гнусной эксплуатации нашего брата.
Свояченица Лидия со свойственным ей легкомыслием целыми днями трещит о тебе, рассказывает без конца и краю. Приходит и вместо «здравствуй» начинает: «А вот Николай Алексеевич» и т. д. и пошла, как из «Максима», поливать длинными очередями, да часа на два. Ужас что творится в нашем тихом доме! Должен вам сказать, тов. бригадный комиссар, что вы и лежа на постели разите беззащитных девушек, неудобно это, и я не я буду, если не шепну вашей жене при встрече кое-что!» (Шолохов М. Письма 1924–1984. М.: Советский писатель, 2003. С. 256–257).
М. Шолохов побывал у Н. Островского накануне его смерти.
22 декабря 1936 года Н.А. Островский скончался. 24 декабря в газете «Большевистский Дон» Шолохов опубликовал статью «На примере Островского миллионы людей будут учиться, как жить, бороться, побеждать и любить свою родину». «Из рядов советской литературы смерть вырвала самого мужественного, самого стойкого и честного писателя-бойца. Даже поверженный болезнью, безмерно страдающий, он до последнего вздоха сражался оружием писателя-коммуниста за великие идеи своей партии», – писал М. Шолохов.
В замыслах Н.А. Островского была трилогия «Рождённые бурей», опубликована лишь первая часть трилогии (1936).
Среди многих писавших об Островском писателей, критиков, политических работников выделяется замечательная статья Андрея Платонова «Павел Корчагин», опубликованная в журнале «Литературный критик» в 1937 году, № 11–12. А. Платонов подробно анализирует роман «Как закалялась сталь», высказывает много ценных мыслей о героях и о сюжете, но Павел Корчагин – любимый герой А. Платонова, о нём он говорит самые высокие слова: «Так кто же такой был Корчагин-Островский? – Его любили все женщины, которые живут и проходят в романе, его полюбил теперь весь наш советский народ, к нему обратятся за помощью и другие народы, когда узнают его. Он был самым нежным, мужественным и верным сыном рабочего народа. И в наши годы, когда фашизм стремится отравить весь мир ложью, шпионажем, предательством, разобщить людей в одиночестве, чтобы обессилить и поработить их, чтобы навсегда был «слезами залит мир безбрежный», – в наши решающие годы Корчагин есть доказательство, что жизнь неугасима, что заря прогресса человечества ещё только занялась на небосклоне истории. Мы ещё не знаем всего, что скрыто в нашем человеческом существе, и Корчагин открыл нам тайну нашей силы. Мы помним, как это было. – Когда у Корчагина-Островского умерло почти все тело, он не сдал своей жизни, – он превратил её в счастливый дух и в действие литературного гения, и остался работником, не поддавшись отчаянию гибели. И с «малым телом» оказалось можно исполнить большую жизнь. Ведь если нельзя жить своим телом, если оно разбито, изувечено борьбой за освобождение рабочего класса, то надо (и оказалось, что – можно) превратиться даже в дух, но жизни не сдавать, иначе она достанется врагу» (Литературный критик. 1937. № 11–12).
Островский Н.А. Собр. соч.: В 3 т. М., 1974–1975.
Аннинский Л. Островский. М. 1971.
Евгений Иванович Замятин
20 января (1 февраля) 1884 года – 10 марта 1937
Родился в семье священника церкви Покрова Богородицы Ивана Дмитриевича и дочери священника Марии Александровны Платоновой в Лебедяни Тамбовской губернии. Мать, как свидетельствуют биографы, была одарённой пианисткой, в доме Замятиных царили музыка, литература, здесь увлекались творчеством Гоголя, Достоевского, западной литературой, дом был открыт для странников и богомолок. В «Автобиографии» Евгений Замятин вспоминает: «Много одиночества, много книг, очень рано – Достоевский. До сих пор помню дрожь и пылающие свои щёки – от «Неточки Незвановой». Достоевский долго оставался – старший и страшный даже: другом был Гоголь (и гораздо позже – Анатоль Франс» (Избранные произведения. М.,1990. С. 33). С 1896 года учился в гимназии, которую закончил с золотой медалью в 1902 году. И, увлекаясь литературой, музыкой, гуманитарными науками, вопреки всем советам и наставлениям, поступил на кораблестроительный факультет Петербургского политехнического университета. Однокашники вовлекли его в демократическое движение, приносили запрещённую литературу, а однажды приятель, рабочий, принёс ему в мешочке пироксилин. Шёл 1905 год. «В те годы быть большевиком – значило идти по линии наиболь шего сопротивления; и я был тогда большевиком», – вспоминал Замятин (Там же. С. 34). За участие в демократическом движении Евгений Замятин просидел несколько месяцев в одиночке на Шпалерной в Санкт-Петербурге. В 1908 году окончил институт, остался на кафедре, и одновременно написал первый рассказ «Один», который тут же в журнале «Образование» (главный редактор Острогорский, беллетристику вёл М. Арцыбашев, автор романа «Санин») был напечатан, но публикация рассказа всю жизнь у автора его вызывала сожаление, стыдливое чувство.
Три последующих года занимался кораблями, чертежами, специальными статьями, поездками по стране, увидел много городов, жизнь людей, их горести, конфликты, радости, беспокойства, нужду, колоритных и удивительных людей. В 1911 году – «высылка, тяжёлая болезнь, нервы перетёрлись, оборвались. Жил сначала на пустой даче в Сестрорецке, потом, зимою, – в Лахте. Здесь – в снегу, одиночестве, тишине – «Уездное». После «Уездного» – сближение с группой «Заветов», Ремизовым, Пришвиным, Ивановым-Разумником», – вспоминал Е. Замятин в «Автобиографии» (Там же. С. 36). «Уездное» было опубликовано в журнале «Заветы» (1913. № 5). Е. Замятин был благодарен судьбе и Петербургскому охранному отделению, которое его нашло после бюрократической путаницы и выслало из Петербурга.
«Уездное» заметили критики, увидев в авторе большой художественный талант скорее сказителя, чем рассказчика, повествующего о глубинах и своеобразии провинциального быта, любопытных характерах, таких как Барыба с его четырёхугольной улыбкой, Евсей, Чеботариха, Урванка, адвокат Семён Семёнович Моргунов, который научил Барыбу быть свидетелем в сложных делах о завещаниях и о собственности. Но в Петербурге Е. Замятин прожил недолго, по настоянию врачей он уехал в Николаев, где работал по кораблестроительному делу. А в свободное время писал повесть «На куличках» (Заветы. 1914. № 3). Но журнал был конфискован, повесть была, по мнению цензуры, клеветнической, редакция и автор, дескать, опозорили русскую армию. И действительно, острый ум сатирика Евгения Замятина ничего хорошего в русской армии не заметил. Поручик Андрей Иваныч Половец задумал поступить в академию, накупил книг на семьдесят рублей, просидел за книгами всё лето, но стоило ему побывать на концерте знаменитого пианиста Гофмана, как возомнил он, что будет пианистом, пригласил учительницу, чтобы музыкой заниматься, но не получилось. «Вышло, что вовсе не музыкой занимался с ней Андрей Иваныч всю зиму. И пошла консерватория прахом», – язвительно отметил автор. «– Что же, так и теперь прокисать Андрею Иванычу субалтерном в Тамбове каком-то?.. Главное – всё сначала начать… Так вот и попал Андрей Иваныч служить на край света, к чертям на кулички» (Там же. С. 173). Автор даёт ряд ярких характеристик военных чинов, с которыми познакомился поручик, особенно выделились среди действующих лиц генерал Азанчеев и капитан Шмит. Капитан докладывает генералу, что «лошадиные кормовые куда-то пропадают», а генеральша, присутствовавшая при докладе, «и ляпнула: «Кормовые? Это вовсе не Мундель, а он, – кивнула на генерала. – Ему на обеды не хватает, проедается очень, – и засмеялась генеральша почти весело» (Там же. С. 189). Капитан Шмит тут же напомнил генералу, что не только кормовые пропадают, но и деньги, которые солдатам шлют из дому, а он – казначей: «Этого я не могу допустить». И это «не могу допустить» просто взбесило генерала, который напомнил капитану, что его жена «будет по рукам ходить, как и прочие наши». И капитан Шмит «отвесил генералу резкую, точную, чеканную, как и сам Шмит, оплеуху» (Там же. С. 190). Генерал в ярости пообещал отдать капитана под суд, но дал капитану три дня гауптвахты и тут же написал письмо «голубеньке Марье Владимировне», если она хочет «расплатиться» за своего муженька, «так пожалуйте ко мне завтра в двенадцать часов дня перед завтраком». Маруся прочитала это письмо при поручике, который в ярости хотел убить генерала, ходил вокруг его дома, но у него не было даже пистолета. Так что получилось у поручика так же, как с академией и консерваторией. Полный провал.
Критики с разных сторон осветили творчество Евгения Замятина: то видится «дикая, разнузданная, с её звериным укладом жизни и беспросветной мглой» уездное бытиё, то в этой уездной жизни автор разглядел что-то симпатичное и «голубое». В. Полонский писал: «Симпатия к человеку грязному, пришибленному, даже одичавшему сквозит на его страницах. Добродушная ласковость смягчает острую непривлекательность его персонажей. Материалом он располагает, достойным сатирической плети, распоряжается им иной раз не хуже сатирика, но из-под кисти его вместо сатиры получается чуть-чуть не идиллия. И всё-таки любвеобильное сердце не мешает ему рисовать эту непривлекательность во всей её ужасающей наготе, безжалостно правдиво, не смягчая ни одного острого угла, не делая даже попыток хоть сколько-нибудь приукрасить, схорошить созданные им образы уездных дикарей и дикарок» (Летопись. Пг., № 3. С. 263). Андрей Иваныч Половец выделяется среди гарнизонных офицеров каким-то небывалым в этой среде лиризмом. «Много ли человеку надо? – писал Замятин в главе «Голубое» в повести «На куличках». – Проглянуло солнце, сгинул туман проклятый – и уж мил Андрею Иванычу весь мир. Рота стоит и команды ждёт, а он загляделся: шевельнуться страшно, чтобы не рухнули хрустальные голубые палаты» (Там же, 181). Долго следит Андрей Иваныч за осенней паутиной. Чудесная деталь в изображении характера поручика! «Лиризм Замятина особый, – писал А. Воронский. – Женственный. Он всегда в мелочах, в еле уловимом: какая-нибудь осенняя паутинка – богородицына пряжа, и тут же слова Маруси: «Об одной, самой последней секундочке жизни, тонкой – как паутинка. Самая последняя, вот оборвётся сейчас, и всё будет тихо…» – или – незначительный намёк «о дремлющей на снежном поле дереве-птице, синем вечере». Так всюду у Замятина и в позднейшем. Об его лиризме можно сказать словами автора: не значащий, не особенный, но запоминается. Может быть, от этого у Замятина так хорошо, интимно и нежно удаются женские типы: они у него все особенные, не похожие друг на друга, и в лучших, любимых из них автором трепещет это маленькое, солнечное, дорогое, памятное, что едва улавливается ухом, но ощущается всем существом» (Евгений Замятин // В сб.: Литературные типы. М.: Круг, 1927. С. 20).
Почти два года, с марта 1916 года по сентябрь 1917 года, Е. Замятин пробыл в командировке в Великобритании и постигал сложности кораблестроения, делая наброски будущей повести «Островитяне» (Скифы. Сб. 2, Пг., 1918). Вернувшись в Россию, Е. Замятин продолжал дружить всё с той же литературной группой под руководством Р. Иванова-Разумника. «Весёлая и жуткая зима 17–18 года, – писал в автобиографии Е. Замятин, – когда всё сдвинулось, поплыло куда-то в неизвестность. Корабли-дома, выстрелы, обыски, ночные дежурства, домовые клубы. Позже – бестрамвайные улицы, длинные вереницы детей с мешками, десятки вёрст в день, буржуйка, селёдки, смолотый на кофейной мельнице овёс. И рядом с овсом – всяческие всемирные затеи: издать всех классиков всех времён и всех народов, объединить всех деятелей всех искусств, дать на театре всю историю всего мира. Тут уж было не до чертежей – практическая техника засохла и отломилась от меня, как жёлтый лист (от техники осталось только преподавание в Политехническом институте). И одновременно: чтение курса новейшей русской литературы в Педагогическом имени Герцена (1920–1921), курс техники художественной прозы в Совете Дома искусств, работа в редакционной коллегии «Всемирной литературы», в Правлении Всероссийского союза писателей, в Комитете Дома литераторов, в Совете Дома искусств, в Секции Исторических картин ПТО, в издательстве Гржебина, «Алконост», «Петрополис», «Мысль», редактирование журналов «Дом Искусств», «Современный Запад», «Русский Современник». Писал в эти годы сравнительно мало; из крупных вещей – роман «Мы»…» (Там же. С. 37).