История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
Чтение Павлом Васильевым в дружеских кружках «Песни о гибели казачьего войска», особенно плач матери о гибели казачьего войска, пробудило живой интерес к поэме, но нашлись и слушатели, которые тут же донесли, что существует поэма, в которой выражено откровенное сочувствие гибнущему войску, несомненно, как признавались доносчики, войску белогвардейскому.
В это время возникло дело «Сибирской бригады», арестовали Леонида Мартынова, Сергея Маркова, Евгения Забелина, Николая Анова и Льва Черноморцева. Их обвинили в создании нелегальной контрреволюционной группы, в распространении фашистских идей, в национализме и антисемитизме, в создании независимой белой Сибири. 4 марта 1932 года был арестован в Москве и Павел Васильев. Четверо обвиняемых получили по три года ссылки, а Васильев и Черноморцев были освобождены.
Ещё до ареста, весной 1931 года, Павел Васильев был принят в доме Сергея Клычкова, читал свои стихи. Прямой, честный, талантливый, он стал другом Клычкова и его семьи. Варвара Горбачёва, жена Клычкова, в своём дневнике записала об одном вечере: «В ноябре Павел должен был выступить в товариществе писателей. Три раза забегал он за Клычковым. Клычков вначале не хотел идти. Пошел всё же… по дороге зашёл за Городецким, попал в сладостный плен Найи и Нимфы и… выпил. На вечер вошел пьяный, большой, властный, размашистый, отличный от литературной мелюзги… и, унижая себя, заговорил, что период так называемой новокрестьянской поэзии закончен, период романтический, что наступает с приходом Павла новый период – героический. Он не причислял Павла к поэтам «старой России», но говорил, что Павел растёт из старого, видит далеко с высоты вперёд, что Павел – юноша с серебряной трубой, возвещающий со стены приход будущего.
В общем, был гимн молодости…» (Записи разных лет // Новый мир. 1989. № 9. С. 212).
Как свидетельствуют исследователи и биографы, Павел Васильев стал частым гостем Ивана Михайловича Гронского, главного редактора газеты «Известия» и журнала «Новый мир», расстался со своей прежней женой и женился на Елене Вяловой, родной сестре Ивана Михайловича, который тут же оказал покровительство талантливому поэту.
В это время Павел Васильев работал над эпической поэмой «Времена года», читал Клычкову одну из частей поэмы – «Лето», задумана была ещё одна часть – «Август». Но всё это начатое откладывает, он примеривается к чему-то вроде Илиады, мечтает написать эпическую поэму «Соляной бунт», с национальной темой и острыми конфликтными историями, с крупными характерами, с отважными героями и самодурами, с обрядами и привычками – о родном казачестве, о взаимодействии казаков и казахов. Гуманизм Гришки Босого столкнулся с приказом самодура атамана, который приказал рубить девку, но герой не послушал приказа атамана, который хлестнул его плетью, а Гришка Босой тут же срубил ему голову, за что был осуждён и повешен. И сколько таких и подобных конфликтов содержалось в поэме «Соляной бунт»!
Творческий срок у Павла Васильева был короткий, чуть более шести лет, но на его судьбу выпало множество событий. За шесть лет Павел Васильев написал десять поэм: «Соляной бунт», «Лето», «Август», «Одна ночь», «Синицын и Ко», «Дорога», «Кулаки», «Автобиографические главы», «Принц Фома», «Христолюбовские ситцы». И сколько ещё стихотворений просто оставлено где-то в сумках, чемоданах, в ресторанах и забыто навсегда! А приключений здравых и вздорных – хоть отбавляй. Павел Васильев был человек свободный, несдержанный, честный и чистый, не любил литературную братию мелких поэтов, завистников, доносчиков. Судьба толкала его на поступки, о которых он потом сожалел. О Павле Васильеве ходили невероятные слухи и легенды. Слышал их и Николай Клюев, который в те годы, в целях воспитания юного Анатолия Яр-Кравченко, писал ему поучительные письма. 14 февраля 1933 года он писал А. Яр-Кравченко, который не раз говорил, «что нужно всё испытать»: «Павел Васильев объявился, – шубу на хорях снёс обратно в комиссионку, пьёт до опухоли, ходит звероподобным – на волосок от ночлежки и воровской «фомки» (так называется инструмент для взлома). Одним словом, настоящий Пушкин, только такой, каким его понимает каторжная камера, дебри ночлежек и ночных трущоб. Спрашивал: «Где Толька Кравченко? Я его хочу познакомить «с одной» из «Нового мира». Я собрал кое-что про эту «одну». Оказывается, она дочь инвалида из ларька с квасом и пивом – изъеденного всеми проказами существа, была замужем за наборщиком объявлений, но обокрала его – костюм, велосипед, полевой бинокль, керосинку и все бельё – теперь марьяжит с Васильевым, с которым видела тебя в «Новом мире». Одним словом, лилия с полей Саронских… Клычков тоже видел тебя с Васильевым в «Новом мире» – говорил, что после вашего ухода долго смеялись, что Пашка таскает за собой ходячую американскую рекламу. Так, вероятно, было нелепо, пришей кобыле хвост, видеть вас парой! Как водится, Пашка спарил Клычкова с «лилией», и получилась панорама: Клычков заболел – очень серьёзно твёрдым шанкром. Приходил ко мне и, не стесняясь Виктора, чужого человека, умолял помочь, обвинял Пашку, что он спарил его с больной, с умыслом довести до пули, предварительно издеваясь над его, Клычкова, семейным счастьем и напирая на поэтическую свободу (мол, мама запугает). И Клычков не выдержал и доказал свою свободу и независимость от мамы… Учись разбираться в людях, не ходи за ними по первому зову…» (Клюев Н. Словесное древо. СПб., 2003. С. 288).
Н. Клюев нарисовал мрачную картину из литературной жизни с одной целью – оберечь молодого художника от всех её трагических сторон, сберечь его юную душу от всяческих жизненных соблазнов.
После первого ареста и освобождения с помощью Гронского и Молотова Павел Васильев 3 апреля 1933 года устроил в журнале «Новый мир» литературный вечер и выступил с речью, в которой пообещал исправиться: «Внутри нашей страны классовая борьба приняла обострённый характер. Не выступать в такой момент за революцию – значит идти против нее. Тогда надо идти в подвал к Клюеву, к его лампадкам и обрастать там вместе с ним мхом. Я в подвал к Клюеву не пойду, я пойду с революцией» (Литературная газета. 1933. 5 апреля). Но этим дело не закончилось. П. Васильев взял некоторые литературные работы Н. Клюева без его разрешения, прочитал их и передал И. Гронскому, который тут же передал их Генриху Ягоде, после чего последовал арест Н. Клюева. Естественно, П. Васильев вовсе не предполагал, что Гронский, верный служака партии, тут же передаст их в органы НКВД. Н. Клюев узнал о тех, кто был виновником его ареста, и среди них П. Васильев: «виноват он передо мной чёрной виной», – писал Н. Клюев В.Н. Горбачёвой 25 октября 1935 года из Томска. А до этого обвинения Н. Клюев, поверив слухам, раздражённо писал А. Яр-Кравченко 11 мая 1933 года: «…ты жадно смотрел на Васильева, на его поганое дорогое пальто и костюмы – обольщался им, но это пустая гремящая бочка лопнула при первом ударе. Случилось это так: Оргкомитет во главе с Гронским заявили, что книги Васильева – сплошной плагиат – по Клюеву и Есенину, – нашли множество подложных мест, мою Гусыню в его поэме и т. д., и т. д. Немедленно вышел приказ рассыпать печатный набор книг Васильева, прекратить платежи и договоры объявить несостоятельными, выгнать его из квартиры и т. д. Васильев скрылся из Москвы. Все его приятели лают его, как могут, а те дома, где он был, оправдываются тем, что они и не слыхали и незнакомы с Васильевым и т. п., и т. п.
Вот тебе, дитятко, памятка, к чему приводит легкий путь авантюры без труда и чистого сердца! Замутится разум у художника, и неминуемо отразится это на искусстве» (Клюев Н. Словесное древо. С. 293).
Скандалы, пьянки, драки, в которые вмешивался Павел Васильев, вызывали у добропорядочной публики протесты, заявления, обсуждения и осуждения. 14 июня 1934 года А.М. Горький, которому докладывали об этих скандалах, естественно в преувеличенных размерах, ведь готовился Первый всесоюзный съезд советских писателей, написал для «Правды» резкую статью «О литературных забавах», в которой уделил место и «забавам» Павла Васильева: «Те, которые восхищаются талантом П. Васильева, не делают никаких попыток, чтобы перевоспитать его. Вывод отсюда ясен: и те и другие, по существу своему, равнодушно взирают на порчу литературных нравов, на отравление молодёжи хулиганством, хотя от хулиганства до фашизма расстояние «короче воробьиного носа». Ясно, что А.М. Горький вмешался в литературную жизнь по праву старого писателя, прошедшего через томительные успехи молодого таланта, тем более писатели занимались подготовкой съезда писателей. Павел Васильев тут же ответил А.М. Горькому: «Имея значительные идеологические срывы в своих произведениях, я никогда не являлся и не буду являться врагом советской власти.
Это – независимо от мнений «поклонников» моего таланта и его врагов.
Это – я не раз докажу на деле» (Там же). В этом же номере газеты Горький ответил П. Васильеву: «О поведении Вашем говорили так громко, писали мне так часто, что я должен был упомянуть и Вас… Мой долг старого литератора, всецело преданного великому делу пролетариата, – охранять литературу Советов от засорения фокусников слова, хулиганами, халтурщиками и вообще паразитами. Это – не очень лёгкая и очень неприятная работа. Особенно неприятна она тем, что как только дружески скажешь о чём-либо неласковое или резкое слово – и тотчас же на этого человека со всех сторон начинают орать люди, которые ничем не лучше, а часто – хуже» (Литературная газета. 1934. 12 июля).
После съезда советских писателей, на котором был принят Устав и повозглашены различные декларации, Павел Васильев в начале 1935 года был исключён из Союза писателей. Но этим не удалось сдержать темперамент поэта, написавшего отличное стихотворение, посвящённое Наталье Кончаловской, которое, как утверждают биографы и исследователи, знала вся Москва. Малозначимый поэт Алтаузен на литературном вечере оскорбил Наталью Кончаловскую, за что тут же получил пощёчину от Павла Васильева. 21 мая 1935 года в «Правде» появилось коллективное письмо писателей: «В течение последних лет в литературной жизни Москвы почти все случаи проявления аморально-богемских или политически-реакционных выступлений и поступков были связаны с именем поэта Павла Васильева…
Последние факты особенно разительны. Павел Васильев устроил отвратительный дебош в писательском доме по проезду Художественного театра, где он избил поэта Алтаузена, сопровождая дебош гнусными антисемитскими и антисоветскими выкриками и угрозами расправы по адресу Асеева и других советских поэтов. Этот факт подтверждает, что Васильев уже давно прошёл расстояние, отделяющее хулиганство от фашизма…
Мы считаем, что необходимо принять решительные меры против хулигана Васильева, показав тем самым, что в условиях советской действительности оголтелое хулиганство фашистского пошиба ни для кого не сойдёт безнаказанным». Письмо подписали А. Безыменский, Д. Алтаузен, М. Голодный, М. Светлов и др.
В августе 1935 года П. Васильева арестовали, судили и отправили в Электросталь, потом в Рязанскую колонию, в которой он при попустительстве начальства написал «самые жизнерадостные, плещущие искристым юмором поэмы «Женихи» и «Принц Фома» (Куняев С. Жертвенная чаша. М., 2007. С. 254).
В марте 1936 года, после хлопот весьма влиятельного И.М. Гронского, Павла Васильева освободили, и вскоре после этого «Кулаки» и «Принц Фома» были опубликованы в журнале «Новый мир» № 7 и 8. А литературные журналисты словно этого ждали и разразились разносной критикой. Осип Брик в статье «Что вы этим хотели сказать?» писал: «…возмущает общий тон поэмы – то истинно любовное, снабжённое же мягкой иронией отношение П. Васильева к «Принцу Фоме». Кулак-бандит, активный враг советской власти, выглядит в поэме безвредным, потешным. Почти трогательным субъектом.