История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
Сталин вновь углубился в официальные бумаги… Не сегодня завтра начнется война с Германией. Но ведь с такой же убедительностью называли и 15 мая как начало войны, 15 мая прошло, а война не началась. Скорее всего, и эти июньские сроки, которые здесь называются, будут сорваны, слишком широко разбросаны по всей Европе немецкие войска…
Советское правительство пыталось остановить Гитлера, направляя ему ноту протеста против включения в состав рейха Чехии, Австрии, Польши, Словакии. Советский Союз обращался к Англии и Франции с заявлением поддержать советский протест, но он оказался в одиночестве против набиравшей силу фашистской Германии… Нужно было что-то срочно делать, что-то предпринимать – Советский Союз только начинал перестраивать свою промышленность на военный лад. Нужно было торопиться, к серьёзному столкновению с Германией мы были не готовы, хоть и бросили все средства на индустриализацию, на создание многих новых отраслей промышленности, которые только сейчас могут дать отдачу… И когда Гитлер в августе 1939 года предложил заключить с Советским Союзом пакт о ненападении и закрепить
Да, да, Главное разведывательное управление РККА снова докладывает, что три танковые армии Гитлера сосредоточены против Смоленска, пойдут на Москву. Разведчики не понимают, что это может быть манёвр Гитлера, который хочет обмануть нашу бдительность, а сам ударит на юго-западном направлении, Германии прежде всего нужен хлеб Украины и уголь Донбасса, как в 1918 году.
Сталин заметил, что на всех совещаниях в апреле, мае, июне военные, разрабатывая стратегические планы, главное внимание уделяли оборонительным операциям, в то время как необходимо было разработать такой план, который бы предусматривал двухнедельные действия на государственной границе. За эти две недели страна успеет провести общую мобилизацию и затем мощными контрударами перенести военные действия на территорию противника. В связи с этим Сталину пришлось погасить пораженческие настроения разработчиков из Генерального штаба. «Вы что, планируете отступление?» – только и спросил Сталин во время обсуждения, и штаб тут же переделал стратегический план предстоящей войны… Правда, новый начальник Генерального штаба товарищ Жуков написал записку, в которой предложил нанести внезапный удар по отмобилизованной германской армии, предложил ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развёртывания и не успеет ещё организовать фронт и взаимодействия родов войск. Что ж, смелое решение. Но одного не понимает товарищ Жуков, что нам ещё нужно несколько месяцев для того, чтобы подготовиться к войне с Гитлером. А для отсрочки войны все средства хороши.
Доносят, что выступление Германии против Советского Союза решено окончательно и последует в скором времени, со дня на день. Оперативный план наступления предусматривает молниеносный удар на Украину и дальнейшее продвижение на Восток. Всё правильно, как и предполагал совсем недавно на совещании военных Сталин. Но что из этого следует? Нужно было усилить юго-западное направление двадцатью пятью дивизиями, что и было сделано, во всяком случае не нападать, рано ещё, вся страна сейчас работает, исполняя военные заказы… И потом, можно ли сейчас броситься на Германию, если точно знаешь, что мощь вермахта достигла 8 миллионов человек, 12 тысяч танков, 52 тысяч орудий, 20 тысяч самолетов. Нужно быть совершенно сумасшедшим, чтобы думать о нападении… Нет, Советский Союз ещё не готов к войне, нужно было сделать всё для того, чтобы отодвинуть сроки неизбежного столкновения.
Неделю тому назад, 14 июня 1941 года, по поручению Сталина и Молотова было опубликовано Заявление ТАСС, в котором прямо говорилось о «слухах», которые широко распространяются, «о близости войны между СССР и Германии», дескать, «Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР с целью нападения». А далее нужно было успокоить Германию, сделать вид, что слухи бессмысленны, ответственные круги в Москве считают, что «эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны…». Сталин хорошо помнил это Заявление ТАСС, потому что сам сочинял его, а потом ещё и ещё раз редактировал, чтобы окончательно успокоить Германию, чтобы она поверила в мирные советско-германские отношения. После этого Заявления ТАСС Сталин надеялся, что Германия предложит новые переговоры, но немцы упорно молчали…
Недавно, 19 июня 1941 года, пришёл А. Жданов, отправлявшийся в Сочи на лечение, сказал, что в немецком посольстве чувствуется какое-то беспокойство. «Сталин на это: «Нам известно, что немцы планировали нападение на 15 мая. Теперь они завязли на Балканах. Немцы в этом году упустили наиболее выгодное для них время нападения. Скорее всего, это случится в сорок втором. Поезжайте отдыхать. Правда, тревожит то, что немцы не опубликовали в своей прессе опровержение ТАСС» (Жданов Ю.А. Взгляд в прошлое: воспоминание очевидца. Ростов-на-Дону. С. 157).
На мгновение возникал страх, что ошибся в своих расчётах, но решительно отбрасывал всякие сомнения, вспоминая при этом недавнее заседание Политбюро с участием Тимошенко, Жукова и Ватутина: перебежчики сообщили, что в ночь на 22 июня немцы начнут войну с Советским Союзом. Жуков предложил план решительных действий по отражению нападения. Сталин возразил, снова опасаясь действий отдельных немецких частей как провокационных. «Сколько уж раз Гитлер провоцирует нас, – мелькнуло у Сталина. – Неужели он всерьёз атакует нас?»
День клонился к закату, но работы было ещё много. Главное, думал Сталин, не давать повода для наступления немцев, Гитлер не осмелится. А может, надо было согласиться с Жуковым и привести войска в боевую готовность? Может, он не прав… Но ведь военные согласились с ним и директиву смягчили…
Проскальзывают здравые мысли и у военных, но стоит лишь бровью шевельнуть или задать какой-нибудь вопрос, он же не военный, он может высказать в чём-то сомнение, как тут же все замолкают или резко меняют своё мнение. Не отдавая себе отчёта о последствиях… А так что ж, всё приходится обдумывать самому. Неужели недавние процессы над заговорщиками во главе с Бухариным и Тухачевским так напугали отважных воинов, что они опасаются говорить то, что думают, ведь не может же он всё знать, быть специалистом во всех областях, и так работает по 16–18 часов в сутки, много читает специальных книг, недавно исчеркал Полевой устав РККА, столько вопросов возникло у него… Но что с ними говорить, недоумённо обращался сам к себе Сталин, что им ни скажешь, твердят как попугаи: «Да, товарищ Сталин», «Конечно, товарищ Сталин», «Совершенно правильно, товарищ Сталин», «Вы приняли мудрое решение, товарищ Сталин»… Лишь иной раз Вячеслав Молотов да в последнее время Жуков скажут то, что думают… Трудно, трудно одному за всех решать столько важных государственных задач… Ясно только одно – оттягивать сроки войны до бесконечности нельзя, враг на подступах. И как уловить тот предел, дальше которого медлить нельзя; как определить, где Рубикон нашей войны и когда надо сделать шаг вперёд во имя интересов социалистической Родины? Нет, никто не поможет указать сегодняшний Рубикон, даже самый близкий и преданный Молотов. Да и что от него ждать, когда и он вместе со всеми трубит о нём, Сталине, – «Великий, великий…». «И ты туда же?» – попытался как-то урезонить его, но, кажется, не удалось…
Чтобы как-то уйти от мрачных мыслей и тягостных предчувствий, Сталин подошёл к книжным шкафам и машинально потянулся к одному из томов Маркса и Энгельса… Сколько раз он извлекал нужное из этих сокровищ, нужное для борьбы то с левыми, то с правыми… Может, и сейчас что-то вы удит полезное… И открыл страницу на закладке, но странички опалили русофобской ненавистью: «Вот кто первым произнёс слова ненависти к России, к русским, ко всему славянскому миру, отнеся всех славян, кроме поляков, к реакционным нациям, подлежащим уничтожению». Да, думал Сталин, пробегая глазами статьи Энгельса «Борьба в Венгрии» и «Демократический панславизм», вот слова ненависти к славянскому миру, на которые мы так долго не обращали внимания, именно такой ненавистью – не менее – пропитаны строки, касающиеся славянских народов, особенно русских и России, как государства, которое может объединить все славянские народы в Славянский Союз и своей мощью защитить его. Революция 1848 года, по мнению Энгельса, разделила народы и нации на революционные и контрреволюционные. Раз нации революционны, то, значит, они сохранили жизнеспособность и должны жить; а нации контрреволюционные должны «в ближайшем будущем погибнуть в буре мировой революции». А с каким презрением Энгельс высказывается в отношении «абстрактных качеств славянства и так называемого славян ского языка», «о почти кочевом варварстве хорватов и болгар», есть, конечно, и цивилизованные славяне, но лишь «благодаря немцам», а потому ни о каком единстве славянства не может быть и речи: «…из-за некультурности большинства этих народов эти диалекты превратились в настоящий простонародный говор и, за немногими исключениями, всегда имели над собой в качестве литературного языка какой-нибудь чужой, неславянский язык. Таким образом, панславистское единство – это либо чистая фантазия, либо русский кнут».
Сталин увлёкся чтением этих страниц, многое казалось настолько современным, что просто удивительно… Уничижительно говорит Энгельс о южных славянах, которые поднялись на борьбу за восстановление своей национальной независимости: «Они – представители контрреволюции», потому что своими действиями способствовали подавлению немецко-венгерской революции. Но поражение революции будет временным, «австрийские немцы и мадьяры освободятся и кровавой местью отплатят славянским варварам. Всеобщая война, которая тогда вспыхнет, рассеет этот славянский Зондербунд и сотрёт с лица земли даже имя этих упрямых маленьких наций.
В ближайшей мировой войне с лица земли исчезнут не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы. И это тоже будет прогрессом». Оказывается, никакие моральные принципы не имеют никакого значения для достижения тех или иных целей: любые из них Энгельс может отнести к революционным, если там начались революционные события, и к реакционным, если там этих событий не происходит. И в связи с этой примитивной точкой зрения Энгельс тут же зачисляет всех славян в угнетателей всех революционных классов, называет их орудием контрреволюции. Энгельс сулит жестоко отомстить славянам: «…чехам, хорватам и русским обеспечена ненависть всей Европы и кровавая революционная война всего Запада против них». Каким наивным оказался Бакунин со своими призывами к справедливости, человечности, свободе, равенству, братству, независимости всех славянских народов… «Мы не намерены делать этого, – читал Сталин решительные возражения Энгельса на призывы Бакунина. – На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает ещё быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии…»