История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
В. Пикуль начинает историю Григория Распутина с его отца – ямщика Ефима Вилкина, который никак не мог удержаться от выпивки, уж слишком много было дорожных трактиров, терпишь-терпишь, а потом и не удержишься, домой возвращался, а «всё пропито и даже шапку с рукавицами посеял в дороге». Потом семья уехала как малоземельные крестьяне под Тюмень, отец бросил пить, в люди выбился, в волостные старшины назначали. В семье все трудились, один лишь Гришка на печи лежал, а весной любил лежать на солнцепёке. Потом Ефим снова запил и всего достатка лишился. Так вот и начинается повествование о Григории Распутине, который сначала стал сидельцем в больнице, потом начал общаться со студентами, постиг грамоту, начал читать, набираться мудрости от студентов, потом в трактире познакомился с конокрадами, и покатилась лихая жизнь, зажиточная после успеха, плясал на ярмарках, а весёлые бабы висли на его плечах.
Потом В. Пикуль переносит нас в Гатчинский замок и рассказывает об императорской семье как «гатчинских затворниках», сначала об Александре III, об его окружении, о Марии Фёдоровне, в прошлом датской принцессе Дагмаре, привезённой для наследника Николая, но после его неожиданной смерти отданной в жёны Александру. Ники не был предназначен для престола, хилый, невзрачный Николай должен был передать, по замыслу Марии Фёдоровны, империю царевичу Михаилу, когда тот подрастёт. Николай усвоил обычаи своего отца: пил, ухаживал за балериной Кшесинской, дарил ей богатые подарки, в Японии был ранен самураем, был бесчувственным и легкомысленным. «Повесить щенка на берёзе или прищемить в дверях беременную кошку было для Ники парою пустяков, – писал безжалостный В. Пикуль. – Визжат? Хотят жить?
– Интересно, как они подыхают, – говорил Ники, смеясь».
В. Пикуль ничего не придумывает, он ссылается на очевидца, оставившего свои воспоминания: «Никто, быть может, не обращал внимания, что организм Николая уже начинал отравляться алкоголем: тон лица желтел, глаза нехорошо блестели, под ними образовывалась припухлость, свойственная привычным алкоголикам». Но ещё страшнее оказалось воздействие другого его дяди, Сергея Александровича, который «протащил» племянника через угар великосветских притонов. Ежедневные вакханалии Ники с дядей-гомосексуалистом гремели тогда на весь Петербург, «и часто случалось, что гвардейские офицеры доставляли его домой в бесчувственно-пьяном виде». В. Пикуль не жалел чёрных и беспощадных красок при описании Николая, будущего императора российского Николая II. Как не жалел красок и при описании его женитьбы на «гессенской мухе», которая, получив отказ и возвращаясь в своё герцогство, приняла в своей карете красавца графа Орлова, через несколько лет ставшего якобы отцом наследника Алексея. То есть вся бурная жизнь императрицы Александры Фёдоровны, с её страхами и ужасами перед русскими плебеями, которые якобы охотились за ней, предстала на страницах романа. Она даже в церкви, в храме пряталась в каком-нибудь уголке, чтобы её никто не мог видеть и нанести ей вред. Её лечили, но ничто на неё не подействовало. Сплошной мрак представил нам писатель, и развеять этот мрак императорской семьи мог только Григорий Распутин.
Вся карьера его началась с общего деревенского собрания, которое созвали по случаю приезда протоиерея Иоанна Иоанновича Восторгова, члена Союза русского народа, который возвестил мужикам села Покровского, что пора избирать своих делегатов, чтобы они думали о мужичьей жизни: «Именно предвыборная кампания по выдвижению «кандидатов из народа» и выпихнула Гришку на поверхность путаной русской жизни, хотя об этом казусе истории мало кто знает», – писал изучивший факты В. Пикуль. Распутин на собрании задал всего лишь вопрос Восторгову: «Да хватит тебе! Дума царская – ну и бог с ней со всею. Знаем, что там про буджет да финансы размусоливать станут. А ты нам, батька, лучше о земле скажи: улучшеньице-то когда-сь будет? Или плюнуть и не ждать? Улучшеньица-то?» Восторгов ответил, что император хоть завтра расдаст вам землю, но «нечестивцы» желают «пропереть в депутаты всяких там жидов и социалистов, злейших врагов крещёного люда», а потому надо «послать от общества таких депутатов, кои воистину православные». Вот таким и оказался Григорий Распутин из села Покровского, которого Восторгов на совещании ЦК монархических организаций назвал «тюменским Цицероном». После телеграммы в Тюменский уезд: «НЕМЕДЛЕННО ВЫСЛАТЬ В МОСКВУ ГРИГОРИЯ РАСПУТИНА», которую восприняли как грозное предписание, Распутина связали веревками и в сопровождении жандармского унтер-офицера отправили в Москву, где его встретил Восторгов, ввёл в свою квартиру, усадил за богатый стол, приодел, дал аванс 20 рублей: «Ты мне нужен», – сказал Восторгов.
Подробнейшим образом, на основе многочисленных воспоминаниях очевидцев, В. Пикуль рассказывает о первых шагах Григория Распутина в Москве и Петербурге, о том, как он проявил свою скромность, начитанность, о знакомстве с хлыстами, студентами, у которых всё брал, чем они были богаты. Не раз проявит свой талант, мужскую силу, которая покорила великосветский мир. Одна из покорённых женщин, Мунька Головина, рассказывала баронессе Верочке Кусовой о Распутине: «Что он творил со мною – непередаваемо! И ты знаешь, он при этом ещё заставил меня молиться… Поверь, сочетание молитвы о Христе со скотским положением – небывало острое чувство. Теперь я опустошена, словно кувшин, из которого выплеснули вино. Тела у меня уже нет. Остался один дух, и я сама ощущаю себя святою после общения со старцем… Он – бесподобная свинья!» Она пообещала своей приятельнице, что и она может «помолиться» у Распутина, он «щедрый архипастырь и никого не отвергнет». «Множество анекдотов о Распутине (как правило, рассчитанных на людей недоразвитых) рисуют его женским героем раблезианского размаха и такой неукротимости в тайных делах, – писал В. Пикуль, – какая не свойственна даже весенним котам. Эту версию мы сразу же отбросим, как не заслуживающую нашего просвещённого доверия.
Надеюсь, читатель поверит мне, что эту сторону распутинщины я тоже изучил в подробностях и ответственно заявляю, что Распутин не был исключением в ряду обычных здоровых мужчин. Наоборот, документы иногда являют прискорбные для анекдотистов факты, когда Гришка как мужчина оказывался явно «не на высоте» той славы, которую ему приписывали».
Григорий Распутин играл и большую политическую роль, проникнув в императорскую семью и давая ей свои «советы». Сергей Юльевич Витте пал как премьер из-за своих связей «с жидомасонскою» тайной ферулой Европы», с «банкирами-сионистами Ротшильдами и Мендельсонами», опутал долгами всю Россию, начал войну с Японией и погасил войну с Японией, когда Россия только собиралась всерьёз воевать. Витте получил отставку потому, что Николай II, по мнению Витте, «не терпит никого, кроме тех, коих считает ниже себя. Стоит кому-либо проклюнуться на вершок выше императорского стандарта, как его величество берёт ножницы и… подстригает дерзкого! Потому и думаю, что со временем будет острижена и голова Столыпина с его лихо закрученными усами!» Но так думал не только Витте, но и проницательный Григорий Распутин, часто бывавший в императорском доме, получив звание Возжигателя царских лампад.
Постепенно Григория Распутина, чувствуя его влияние в императорской семье, стали окружать богатые евреи. И.П. Манус стал поставлять Распутину его любимую мадеру. Банкир Дмитрий Львович Рубинштейн тут же перевёл «наличный чистоган, от которого Распутин не отказался». «Международный сионизм, – писал В. Пикуль, – уже заметил в Распутине будущего диктатора. И потому биржевые тузы щедро авансировали его – в чаянии будущих для себя выгод в финансах и политике. По проторённой этими маклерами дорожке к Распутину позже придут и шпионы германского генштаба. «Отбросов нет – есть кадры!»
Так один за другим на страницах романа появляются новые персонажи: полковник Кулябка, начальник Киевского охранного отделения; Дмитрий Богров, будущий убийца Столыпина, проигравший полторы тысячи франков и заявивший, что он хочет служить в охранке; киевский генерал-губернатор Сухомлинов, у которого ночует «некто Альтшуллер, подозреваемый в шпионаже в пользу Австро-Венгрии»; только что от Сухомлинова, прозванного Шантоклером, «выкатились в половине третьего» Фурман, Бродский, Фишман, Марголин и Фельдзер; Извольский, министр иностранных дел; обер-прокурор Лукьянов… Наконец Столыпин, зная о проделках Распутина, произнёс: «К еликому всероссийскому прискорбию, я должен заметить, что возле престола зародилась новая нечистая сила. И если мы сейчас не свернём Гришке шею на сторону, тогда он свернёт шею всем нам!» Так оно и получилось… Григорий Распутин «свернул» шею Столыпину. А всё произошло очень просто: Дмитрий Богров сообщил Кулябке, что в Киев явились два террориста, Кулябка потратил казённые деньги в корыстных целях, а потому заинтересован в покушении на Столыпина; Николай II, когда во дворце нет Распутина, получает от императрицы «десять истерик», в связи с этим охладел к Столыпину, которому в газетах обещают дальневосточное губернаторство, а в Киеве ему не обеспечили даже личного автомобиля, не говоря уж о том, что на него не отвели даже места в царской свите при путешествии… Вот почему Богров получил билет на представление в опере. И он двумя выстрелами убил Столыпина, одна из пуль в печень оказалась смертельной. По указанию охранки Богрова должны были растерзать на месте, но он выжил, был допрошен и повешен. А всё это произошло из-за того, что Столыпин отверг Распутина, как пьяницу, бабника, интригана, мелкого жулика, втёршегося в доверие к императрице, потребовал у императора изгнания Распутина из столицы. А в это время Распутин вершил свои дела: по его настоянию и благодаря его интригам обер-прокурора Синода профессора медицины Лукьянова, друга Столыпина, уволили с очень важного поста, а Саблера, человека «иудейского происхождения», назначили. Были и другие эпизоды, которые невозможно объяснить. И тут В. Пикуль разводит руками и пишет: «Расшифровать подтекст некоторых событий 1911 года не всегда удаётся. А нам нужны только факты… Читатель! Исторический роман – особая форма романа: в нём рассказывается не то, что логично выдумано, а то, что нелогично было. Следовательно, стройная архитектоника у нас вряд ли получится. В череде знакомств на протяжении всей нашей жизни одни люди возникают, другие уходят. Так же и в историческом романе автор вправе вводить новых героев до самого конца романа. Это нелогично с точки зрения литературных канонов, но зато логично в историческом плане. У меня нет композиции, а есть хронология. Ибо я не следую за своим вымыслом, а лишь придерживаюсь событий, которые я не в силах исправить…» В назначении Саблера (настоящая его фамилия – Цаблер) участвовали и супруги Витте. У Распутина, когда он ещё спал, появился Саблер, «добренький, ласковый, а крестился столь частенько, что сразу видно – без Божьего имени он и воздуха не испортит. Салтыковский Иудушка Головлев – точная копия Саблера… Сколько дал ему (Григорию Распутину. – В. П.) – об этом стыдливая Клио умалчивает. Но дал, и ещё не раз даст, да ещё в ножки поклонится», – даёт неумолимый В. Пикуль законченную характеристику одному из выдвиженцев Распутина.
Чаще всего В. Пикуль цитирует документы, когда изобразить то, что происходило при императорском дворе, невозможно, особенно то, что творилось на императорском пароходе «Штандарт»: внизу печатали листовки «Долой царя!», а вверху совершались «особые тайны», и тут только документы: «Из документов известно, что, пока царь с Костей Ниловым упивались в корабельном буфете, Алиса с Вырубовой перетаскали по своим каютам почти всех офицеров «Штандарта». От команды не укрылось это обстоятельство, а трубы вентиляции и масса световых люков давали возможность видеть то, что обычно люди скрывают. Матросы «подглядывали в каюту Александры Фёдоровны, когда она нежилась в объятиях то одного, то другого офицера, получавших за это удовольствие флигель-адъютантство… Охотница она до наслаждений Венеры была очень большая!» Так царица перебрала всех офицеров, пока не остановила свой выбор на Николае Павловиче Саб лине…
Этим обстоятельством немедленно воспользовался Игнатий Порфирьевич Манус, предложивший Саблину сотрудничать с ним, на основе «полного и беспрекословного подчинения». Манус предъявил фотографии с императрицей на скандальном и развратном ложе; он согласен, что это шантаж, но ему нужен вместо Коковцова свой министр финансов.
Всё было так запутано, всё было под таким неусыпным контролем Манусов и тех, кто добивался власти в России… Похоже, что эти распутины и саблины были игрушками в их руках.