История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
Окаянный, кого снедаеши? Не таков же ли человек, яко же и ты? Не зверь есть, не иноверец, такой же русин и брат твой во Христе!..» (с. 71).
Но эти мысли прошли мимо старших, а юный Данила был потрясён услышанным от владыки Серапиона, а когда он подрос, потребовал выделить ему Московское княжество, которое завещал ему отец, Александр Невский. Так началась деятельность князя Данилы. Он всюду побывал, увидел множество недостатков, убрал тысяцкого, внимательно следил за действиями старших братьев, поддерживал Дмитрия, но и с Андреем не терял отношений. Женился, жена оказалась славной, один за другим появились дети, появился Кремль, постройки, за несколько лет княжество укрепилось, а люди после княжеских сражений, после татарских набегов устремились к нему, в самое захудалое, как говорили, княжество, но с каждым годом крепнущее в своих возможностях.
Заметное место в развитии сюжета романа занимает Фёдор, простой крестьянин, потом княжеский посланник с грамотами и указами, он устанавливал связь между князьями. Став ратником, храбростью и смекалкой он был замечен командующими войсками боярами. Великий князь Дмитрий одолел в бою рать Андрея, отобрал у него земли, Фёдор получил одно из таких боярских сел для сбора дани, думал, что так и останется, построил дом, перевёз жену, но Андрей привёл с собой татар, начались сражения, эти боярские земли были Андрею возвращены. В ходе этой войны один из преданных Дмитрию бояр ушёл с ратью на сторону князя Андрея. Еле отбился Фёдор от воинов князя Андрея, пришёл к князю Дмитрию с сотней ратников. Поссорился со своим давним другом Козлом, перекинувшимся к татарам, а потом к князю Андрею.
Такая вот постоянная вражда между братьями, сыновьями Александра Невского, происходила в конце XIII века. Две потрясающие сцены создаёт Д. Балашов, передавая душевное волнение великого князя Дмитрия, узнавшего о гибели в татарской орде старшего сына Александра, и описывая раздумья сына Дмитрия Ивана, ставшего наследником отца:
«– Не ты виноват, батюшка.
– Так кто же?! Покойный отец?!
– И не он. Преже ещё. Храмы построили, а дух Божий утеряли… Если хочешь, отец, я скажу тебе. Люди всегда поздно спохватываются, тогда лишь, когда беда наступила. Надо же думать загодя, ещё до беды. Когда её нет и в помине, когда мнится, что все хорошо. Надо думать не над следствием, а над причиной. О бедах страны нужно было думать не тогда, когда пришёл Батый, а ещё раньше, прежде, ещё за сто лет! Когда казалось, что мы самые сильные в мире, когда казалось, что все народы окрест падают ниц, заслышав одно наше имя, когда мы судили и правили, и разрешали, и отпускали. Когда слава наша текла по землям, когда созидали храмы и раздавали в кормление города. Когда любая прихоть наша вызывала клики восторга, когда, стойно Создателю, мы перестали ошибаться, до того доросла наша мудрость! Когда уже некому стало нас удержать и направить, уже никто и не дерзал возразить противу, а дерзнул бы – не сносил и головы своей! Когда мы решили, что до нас не было никого умнее нас, да и вообще никого: мы первые, единственные, великие! Вот тогда и наступил наш конец. Как до сего дошло? Вот о чём думал я постоянно. За сто лет ещё всё уже было нами погублено, и мы созрели для кары Господней!
Я тебе говорил о судьбе… Ежели хочешь, отец, мы виноваты тоже. Ибо мы – тех князей потомки и кровь… Ведь дрались, чтобы всю землю одержать, а когда пришли татары, стали только за себя. А когда только за себя – всё падает. То есть сам-то иной и добьётся, и даже умрет в славе. Но потом созданное им долго не простоит. Христос в пустыне отверг власть, пошёл на крест и победил. То, что даётся при жизни, – с жизнью и кончится. Нужно отречение. Для вечного.
– Темно. Не понимаю я тебя, сын. Что должно делать теперь?
– Молиться. Всё в нас, батюшка! Сумеем сами ся изменить – изменим и мир.
Дмитрий вздрогнул, внимательно поглядел в глаза сына:
– Быть может, ты и прав, Иван. Мы все думать начинаем, когда уже поздно… Но я не знаю, что другое мог бы я делать прежде и теперь. Мне нет иного пути. Быть может, ты… Быть может, Господь не зря взял у меня Сашу и оставил тебя! Молчи! Не думай, я ни на миг не пожалел, что не ты… а теперь…» (с. 247).
Великий князь Дмитрий называет Ивана книжником, философом, пусть он сам за сохой стоит и пашет, но глубина мыслей поражает великого князя. И он уже не так скорбит о гибели Александра, возможно, Иван сделает больше для Русской земли, чем Александр Невский, великий князь Дмитрий и его наследник Александр.
Ещё не раз сходились братья-князья в битвах за различные удельные княжества в надежде увеличить своё богатство и княжеский вес, сходились, побеждали или терпели поражение, а потом снова вели переговоры, снова ездили к хану с подарками, подолгу там сидели, ожидая ханского решения, а потом возвращались и начинались новые сражения.
Наконец все князья решили устроить съезд во Владимире, сначала переговоры вели между собой, потом обедали, потом сошлись в соборе, в открытую начали борьбу за удельные княжества, великий князь Андрей всячески подчёркивал своё старшинство, но его никто не слушал, самый вспыльчивый и безрассудный князь выхватил саблю, но на него с крестом пошёл епископ Симеон, возглашая: «Братие! Не оскверните храма! Здесь, пред лицом Бориса и Глеба, князей убиенных…» (с. 284). Князь Данила начал уговаривать великого князя Андрея, а тот в запальчивости гневно ему отвечал: то князь Дмитрий поучал его, а теперь младший брат повторяет его уговоры.
Князь Иван, сын князя Дмитрия, умирая, завещал удельное княжество Переяславское с городом Переяславлем своему дяде Даниилу Московскому. Снова возникло недовольство среди удельных князей. Снова собираются на съезд князья, и снова разъезжаются, так и не договорившись о мире.
Умирает князь Даниил, готовится к смерти и Андрей Ярославич, которого боярин Семён Тонильевич увлёк мечтой о великой власти в удельных княжествах, а подошёл его конец, и он увидел свою трагическую ошибку в борьбе за власть:
«Великий князь владимирский, князь городецкий, костромской и нижегородский, князь Господина Великого Новгорода и Пскова умирал у себя в княжеском тереме, на Городце.
Он лежал и думал и понимал, что умирает. И ему было одиноко. Все, кого он любил и кому верил, ушли раньше его. Ушёл Семён Тонильевич, ушёл Олфер, умерла Феодора. Сейчас, в свой последний срок, он вспоминал почему-то её одну, совсем забывая про Василису, недавно усопшую юную супругу свою. Не вспоминал он и детей, ею рождённых и умерших, только вспомнил могильную плиту над телом бледного мальчика, костромского князя, последнего сына своего.
Тохта обманул его, подло обманул, использовал и бросил, как старую ветошь. Где же ты, далёкая Византия, мраморные дворцы, величие власти, золотое величие кесарей?
Что оставляет он? Бревенчатый город над рекой, измученные данями и поборами города, где глухо бурлит гнев и обида на него, на Андрея. Зачем он дрался, воевал, губил землю, наводил татарские рати на Русь? И где и в чём та мечта Семёнова и гордые замыслы его и Феодоры, которая когда-то, давным-давно, далёким-далеко, там, в Великом Новгороде, шла по сукнам от пристани ко дворцу под радостный шёпот толпы. Шла гордою византийской царевной, принцессой Анной, приплывшей ко князю Владимиру… А теперь лежит, изгнивая в земле, где только рассыпающийся прах в княжеском жемчужном уборе да черви, могильные черви среди жемчугов…
Почему он не бросил всё и не поехал хотя бы поглядеть на дворцы и храмы Царьграда, своими очами узреть то, о чём баял ему Семён? Может, всё – сказка, всё дым и тлен, и нет дворцов, ни злата, ни храмов. Только Волга течёт полосою стали, то синею лентой, то белой, как небо, или розовой на заре дорогой, уходя в далёкие страны, на Восток, в Персию…
Волга, текучая вода. Одиночество. Напрасно прошедшая жизнь. Что ж! Ему осталось свершить немногое, распорядиться тем, что ему уже больше не принадлежит: властью, великим княжением. Благо тут ни у кого не возникнет споров. Да, ты, Михаил, молодой, красивый и гордый, князь от света чела своего, законный наследник по лествичному древнему праву великих владимирских князей, ты победил! Тебе передаю тяжкий венец, вырванный мною у брата своего, золотой и терновый венец высшей власти. Высшей – под властью ордынского цесаря…