История жизни, история души. Том 1
Шрифт:
2 января 1953
Дорогие мои Лиля и Зина! Наконец могу хоть немного поговорить с вами, после многих и многих дней отчаянной работы в условиях отчаянной здешней зимы. Во-первых, огромное спасибо за снег, бахромки и ёлочных зверей (последние пришли как раз 30 декабря в целости и сохранности). Такие очаровательные игрушки, ещё не видела таких. Их я, конечно, оставила себе. К сожалению, снег дошёл не весь, два конверта, в одном из которых, судя по вашему письму, должен был быть счёт, пропали. Очень подозреваю, что пропали они именно здесь, но, увы, доказать ничем не могу. Напишите хотя бы так, без счёта, сколько стоили бахромки и снег, наш директор обещал всё равно оплатить и просит передать вам свою благодарность за внимание к нашему далёкому Дому культуры.
Такой холодной зимы, как эта,
позволяют расположиться на столе. Краски и вода замерзали немедленно, кисти превращались в ледяные, несгибаемые, да и сама я превращалась в сосульку. На всё огромное здание горела одна железная печурка, да и то с большими перерывами. В таких тяжёлых условиях пришлось готовить всё новогоднее, праздничное, сказочное, весёлое оформление. Только в последние дни декабря удалось наладить отопление, и теперь всё слава Богу! Со всеми своими «оформительскими» задачами справилась, правда, с большим трудом и напряжением. Ведь вы представьте себе — после 12—14 часов работы на таком морозе приходишь домой, где тоже всё застыло, колешь дрова, затапливаешь печь, с нетерпением ждёшь тепла, а оно приходит так медленно! И надо ещё и готовить, и стирать, и прибрать, и всё на свете! А тут ещё под конец года у нас оказались по всем статьям израсходованы все средства, очень задержали зарплату — одним словом, всё одно к одному. Ада тоже работала очень много, приходила поздно, бились мы, бились и, наконец, кое-как спровадили этот несчастный холодный декабрь. Теперь верим и надеемся, что 1953 будет для нас всех тёплым, добрым, милостивым!
Сегодня у меня, наконец, выходной день, после стольких дней рабочих. Я сижу в одной ночной рубашке и пишу вам, ожидая, пока согреется вода (вернее - талый снег!) для мытья головы и всей собственной персоны. Время — уже двенадцатый час, но пишу ещё при лампе. День начинает немного прибавляться, о чём знаем пока что из календаря, а так, простым глазом, ещё не видно. И всё же скоро настанут белые ночи, вернее — сплошные, круглосуточные, дни, которые так же надоедят, как сплошная зимняя ночь.
Новогодние праздники у нас в клубе прошли удачно, своим оформлением я, в общем, довольна, т. е. на нём нет и следа тех климатических трудностей, которые приходилось преодолевать, осуществляя его. С большим трудом, чуть ли не со «слезьми» удалось выпросить в одном магазине 30 метров коричневой оберточной бумаги по 5 р. килограмм. (Другой бумаги вообще в природе нет!) И вот на этом фоне я расположила маскарадные фигурки, пляшущие вокруг ёлок, пляшущих же Дедов Морозов, разбрасывающих подарки, звёзды и всякое новогоднее волшебство. Так были украшены большими панно все стены фойе; в зале же были просто флажки да снежки, нанизанные на нитки и поднятые к потолку. Ёлки были две, по обеим сторонам сцены. Украсить их удалось неплохо, а вот с освещением их вышло неважно, т. к. были только обычные, комнатные лампочки, слишком для ёлки яркие, заглушавшие все игрушки и украшения. На сцене повесили два задника - на первом, тёмном, был 1952 год — Дед Мороз, уходящий — и большой листок календаря с датой 31 дек<абря>. В полночь этот задник отдернули и на втором, красном, появился Новый год — ребёнок, летящий на самолёте в сопровождении голубей мира, и листок календаря с датой 1 января.
Особенно удачно прошёл у нас вчера детский бал-маскарад. Чудесны были праздничные, умытые ребятишки, с такой радостью игравшие во все игры, так тепло встречавшие наших артистов, с таким восторгом теребившие Деда Мороза! Были чудесные костюмы, Крокодил, Слон, Заяц, Охотник, Рыбак, ну и, конечно, множество Голубей мира, Снежинок, Снегурочек и т. д. Сами дети тоже много выступали, читали, пели, плясали, некоторые очень хорошо. В общем, все остались довольны и у меня как-то потеплело на сердце после этого праздника — без пьянки, без хулиганства, без всего того, что в здешней глуши так часто уродует каждый праздник.
Причём были все возрасты детства, и такие товарищи, которые еле-еле выучились ходить самостоятельно, и мальчуганы с ломающимися голосами и пробивающимися усиками, и девочки, робко и гордо несущие свою пробуждающуюся девичью красоту, и милые существа в марлевых костюмчиках, существа с одинаково угловатыми движениями, одинаково звонкими голосами, не мальчики и не девочки, а просто «дети».
Новый год мы с Адой встретили вдвоём, начерно, усталые, но дружные, немножко выпили, немножко закусили и легли спать сейчас же после того, как Новосибирск поздравил нас с Новым годом по радио. Собираемся ещё раз встретить его хоть по старому стилю, по-настоящему, с ёлкой, чистые, отдохнувшие и даже нарядные. Надеемся, что нам это удастся. Ведь из-за моего расписания работы мы никогда ничего толком не празднуем!
Вот сколько наговорила вам всякой всячины. Пора заканчивать. Спасибо вам, дорогие, за подарки, письмо, за новогоднюю телеграмму. Всё пришло как раз к празднику. Ещё раз поздравляю вас с Новым годом и желаю большого, большого счастья. Спасибо вам за всю вашу доброту, за всю вашу любовь, за вечно молодое и отзывчивое ваше сердце, за то, что вы — моя семья.
Очень продолжаю беспокоиться о Борисе - хоть и радуюсь вестям о том, что он поправляется, но какая это мучительно-долгая история и как ему, наверное, тоскливо в больнице!
Крепко целую вас и люблю. Пишите!
Ваша Аля
Б.Л. Пастернаку
28 января 19531
Борис мой родной, наконец получила первую твою, уже домашнюю, весточку2. Спасибо тебе! Я не сразу почувствовала облегчение, слишком велика была во мне тяжесть твоей болезни, мне ещё нелегко и сейчас, я ещё страдаю по инерции, но вместе с тем и наступает в душе рассвет дня твоего выздоровления. Как я вымаливала тебя у тёмного, северного неба, у ледяной северной реки, у всех четырёх ветров, у всех суровых северных стихий, как будто бы именно они держали тебя в плену, как будто бы от них всё зависело! Я не молюсь, я не умею, я не верю - несмотря на все Асины заклинания! но в час горя, в час беды, я вся по-язычески растворяюсь в небе, не в том, что выдумали люди, а в том, что над головой, я чувствую, как и моя судьба включается в вековечное движение судеб всех светил и всех стихий — боль утихает. Нет больше ни времени, ни пространства, ни условностей, я вхожу в твою палату и беру в руки твоё сердце.
– Но как недолговечна эта анестезия! И опять бьёшься головой об стенку — единственный вид реальной помощи, которую я способна оказать себе и другим! Живу я всё так же, по-прежнему очень много работаю, по-прежнему последние крошки времени отнимает здешнее мудрёное хозяйство, и всё самое нестоящее стоит больших усилий, а на самом-то деле самым главным всё время была твоя болезнь, да и не то что болезнь - жизнь твоя.
Очень хорошо, что вы поедете в санаторий, и очень хорошо, что ты уже дома, и очень, очень хорошо, что ты мне написал, и всё очень хорошо. Где ты будешь отдыхать, далеко или где-нб. под Москвой? И как хорошо, что вместе с Зиной3. Какая дикая вещь, собственно говоря, что тебя я знаю почти наизусть, гораздо больше и глубже, чем любая мать своего ребёнка, — а её и о ней — совсем ничего. И о том, что её зовут Зиной, узнала недели три тому назад, из Асиной открытки, где было сказано, что Зина пишет о том, что тебе лучше.