Итальянец
Шрифт:
— Кающийся, — продолжал Ансальдо, — судя по голосу, был близок к невменяемости, и последние слова его заглушили сдавленные рыдания. Возобновив исповедь, он произнес: «Предмет для ревности скоро был мной отыскан. Среди немногих, кто навещал нас в уединении сельского дома, был дворянин, влюбленный, как мне казалось, в мою жену; мне чудилось также, что при его появлении лицо ее вспыхивало особенной радостью. Ей, по-видимому, нравилось с ним беседовать, и она оказывала ему всяческие знаки внимания. Мне представлялось подчас, будто она находила источник тайной гордости в том, что относится к нему с подчеркнутым благоволением — и каждый раз, называя его имя, бросает на меня взгляд, исполненный
— Постарайтесь быть более кратким, святой отец, — заметил инквизитор.
Отвесив поклон, Ансальдо продолжал:
— «Однажды вечером, — говорил кающийся, — когда я неожиданно вернулся домой, мне сказали, что жена моя принимает посетителя! Едва я приблизился к дверям комнаты, где они находились, до меня донесся голос Сакки — скорбный и умоляющий. Остановившись, я вслушался — и услышанное воспламенило меня яростью. Впрочем, я взял себя в руки и на цыпочках прокрался к решетчатому окну, через которое из коридора можно было заглянуть в комнату. Предатель стоял перед женой на коленях. Вероятно, она заслышала мои шаги или же заметила в окне мое лицо — не исключено также, что ей претило пылкое объяснение, — сказать в точности не решусь, но жена отвернулась и резко поднялась со стула. Я не тратил ни минуты на разбирательство, но, стиснув в руке стилет, ворвался в комнату с намерением вонзить его негодяю в самое сердце. Предполагаемый убийца моей чести ускользнул от меня в сад, и больше я ничего о нем не слышал». — «А ваша жена?» — спросил я. «Кинжал поразил ее грудь!» — ответил кающийся.
Голос Ансальдо дрогнул, и он не находил в себе сил продолжать рассказ. Члены трибунала, заметив его состояние, позволили ему сесть; овладев собой, Ансальдо вымолвил:
— Подумайте только, святые отцы: каковы должны были быть тогда мои чувства! Ведь это я любил ту женщину, которая, по признанию кающегося, была им убита.
— Она была невинна? — прозвучал вдруг чей-то голос, и Вивальди, чье внимание целиком отвлекло повествование Ансальдо, переведя глаза на Скедони, вдруг понял, что произнес эти слова не кто иной, как он. Исповедник мгновенно повернулся к нему. Наступило глубокое молчание, во время которого Ансальдо пожирал взором обвиняемого, потом воскликнул: «Да, она была невинна!» И добавил с жаром: «Она была воплощением добродетели!»
Скедони, замкнувшись в себе, погрузился в молчание. Среди членов трибунала пробежал ропот, потом голоса сделались громче; наконец секретарю велено было записать вопрос Скедони.
— Принадлежит ли только что услышанный вами голос тому самому грешнику, чью исповедь вы принимали? — спросил инквизитор у Ансальдо. — Вы помните свое утверждение, что непременно узнаете его снова?
— По-моему, да, — ответил Ансальдо, — но поклясться в этом я не могу.
— Странная неуверенность! — проговорил тот же самый инквизитор, весьма редко испытывавший скромные сомнения на какой-либо счет. Отцу Ансальдо приказали возобновить рассказ.
— Столкнувшись вплотную с убийцей, — проговорил Ансальдо, — я покинул исповедальню, но лишился чувств, прежде чем успел отдать распоряжения о поимке преступника. Когда я очнулся, было уже поздно — он скрылся! С тех самых пор и до сего дня я никогда его не видел; не рискну также заявить, что стоящий передо мной человек — именно он.
Инквизитор собирался что-то сказать, но главный инквизитор предостерегающе поднял руку, призывая к вниманию, и обратился к Ансальдо:
— Возможно,
Ансальдо вновь устремил на Скедони долгий испытующий взгляд, однако на лице монаха не отразилось ни малейшего чувства.
— Нет, — проговорил в конце концов исповедник, — я не возьму на себя смелость утверждать, будто это и есть граф ди Бруно. Если же это он, годы сильно изменили его внешность. У меня есть доказательства, что исповедь я принимал у графа ди Бруно; он упоминал мое имя в числе своих гостей, касался также обстоятельств, известных только мне и графу; но повторяю: назвать Скедони именно тем самым кающимся я не посмею.
— Зато посмею я! — раздался новый голос.
Вивальди, обернувшись, увидел, как к ним приближается тот самый таинственный незнакомец; капюшон его был откинут, и угрожающая свирепость омрачила его черты. Скедони, едва только заметив незнакомца, пришел в волнение; в лице его впервые произошла какая-то перемена.
Судьи сохраняли полное молчание, однако на их лицах изобразилось удивление, смешанное с беспокойным ожиданием. Вивальди уже готов был воскликнуть: «Вот тот, кто говорил со мной!» — но тут голос незнакомца прервал его.
— Ты узнаешь меня? — сурово обратился он к Скедо-ни и недвижно застыл на месте.
Скедони ничего не ответил.
— Так ты узнаешь меня или нет? — повторил монах еще более строгим размеренным голосом.
— Тебя? — слабо отозвался Скедони.
— А это тебе знакомо? — вскричал монах, вытаскивая из складок одеяния кинжал. — Знакомы тебе эти несмываемые пятна? — Он поднял кинжал и, протянув руку, направил его на Скедони.
Духовник отвернулся; им, казалось, овладела страшная тоска.
— Этим оружием был сражен твой брат! — воскликнул страшный посетитель. — Назвать мне свое имя?
Скедони явно изменило его самообладание: пошатнувшись, он прислонился к колонне.
Смятение было теперь всеобщим: необычайная внешность и еще более необыкновенное поведение незнакомца поразили ужасом членов трибунала, служителей самой инквизиции! Некоторые поднялись с места, другие громко спрашивали у служителей, стороживших вход, кто впустил незнакомца в зал, в то время как главный инквизитор переговаривался с членами трибунала, то и дело взглядывая на незнакомца и на Скедони, словно бы речь шла о них. Монах по-прежнему сжимал в руке кинжал, не сводя глаз с духовника; тот, отвернув лицо, все так же прислонялся к колонне.
Наконец главный инквизитор предложил всем членам трибунала занять свои места и отдал распоряжение стражникам удалиться.
— Святые братья! — заявил он. — Призываю всех в этот ответственный час к спокойствию и благоразумию. Продолжим допрос обвиняемого; как попал сюда посторонний, выясним впоследствии. А пока дайте ему разрешение присутствовать в зале суда — и выслушаем ответы отца Скедони.
— Мы даем такое разрешение! — Члены трибунала склонили головы в знак согласия.
Тут Вивальди, тщетно пытавшийся во время суматохи обратить на себя внимание, воспользовался возникшей паузой, но, стоило только ему заговорить, несколько голосов нетерпеливо потребовали возобновить допрос; главный инквизитор вынужден был вновь вмешаться и потребовать тишины, чтобы Вивальди мог быть услышан. Когда ему разрешили говорить, юноша сказал, указывая на незнакомца: «Этот монах — тот самый, что посетил меня в камере; кинжал в его руке я уже видел прежде! Именно он побудил меня вызвать в трибунал инквизиции исповедника Ансальдо и отца Скедони. Я выполнил свое обещание — и более непричастен к этому противоборству».