Итальянец
Шрифт:
— Это ничего не доказывает, — заметил главный инквизитор, — в тот же самый час, в той же церкви могли исповедаться и другие монахи того же ордена.
— Однако многое говорит и в пользу слышанного нами утверждения, — возразил инквизитор. — Светой отец, мы должны исходить не только из очевидного; не следует пренебрегать и предположениями.
— Однако сами эти предположения, — возразил главный инквизитор, — свидетельствуют далеко не в пользу человека, который предает другого на основании слов, невольно сорвавшихся у того с уст в минуту сильнейшего волнения.
«Неужели инквизитор способен на подобные движения души! — мысленно воскликнул Вивальди. — И возможно ли встретить
Второй инквизитор, заметно отличавшийся характером от старшего по рангу, не скрывая своего разочарования по поводу проявленной главным инквизитором снисходительности, поспешно спросил:
— Имеются ли у обвинителя еще какие-либо доказательства, свидетельствующие о тождестве отца Скедони с кающимся грешником, исповедь которого принимал отец Ансальдо?
— Да, имеются, — сурово ответил монах. — Простившись со Скедони у ворот церкви, я, согласно уговору, стал дожидаться там его возвращения. Но он появился гораздо раньше, нежели предполагалось, — в таком смятении, в каком я никогда прежде его не наблюдал. Он стремительно прошел мимо меня, и голос мой его не остановил. На монастырском подворье и внутри храма царила суматоха; едва я вознамерился войти туда с целью расспросить, что случилось, ворота внезапно захлопнулись — и доступ посторонним был воспрещен, Позднее я узнал, что монахи сновали повсюду в поисках кающегося. Впоследствии до меня дошел слух, будто переполох вызвала чья-то исповедь; отец исповедник (а им в тот вечер был именно Ансальдо) покинул свое кресло в ужасе от услышанного им через решетку и почел необходимым учинить розыск кающегося — белого монаха. Это известие, преподобные отцы, привлекло всеобщее внимание; для меня же оно значило больше, ибо мне казалось, что я знаю кающегося. Когда на следующий день я спросил у Скедони, чем вызвано было его поспешное бегство из храма кающихся, облаченных в черное, он отвечал пылкими, но темными для меня фразами и со всей настойчивостью принудил меня дать обещание (о, как я был неосторожен!) никогда никому не упоминать о его посещении церкви Санта дель Пьянто в тот вечер. Тогда-то мне и сделалось совершенно ясно, кем был тот кающийся.
— Скедони, следовательно, и вам во всем признался? — осведомился главный инквизитор.
— Нет, святой отец. Хотя я и считал Скедони тем самым кающимся, о котором распространилась молва, но о природе его преступлений я не имел ни малейшего понятия; только исповедь убийцы вскрыла ее со всей очевидностью; понятной мне стала также и причина, побуждавшая его постоянно привлекать меня на службу своим интересам.
— Итак, — заключил главный инквизитор, — теперь вы называете себя принадлежащим монастырю Спирито-Сан-то в Неаполе, а также доверенным лицом отца Скедони, который многие годы старался приблизить вас к себе. Часу не минуло с тех пор, как вы решительно все это отрицали; правда, связь со Скедони отвергали лишь косвенно, однако первое утверждение отбрасывали самым недвусмысленным образом!
— Да, я отрицал, что сейчас являюсь неаполитанским монахом, и обратился к инквизитору с просьбой подтвердить истинность моих слов. Он заявил, что в настоящее время я вхожу в число служителей святейшей инквизиции.
Глава трибунала недоуменно взглянул на инквизитора, желая услышать разъяснения;
— Никола ди Дзампари не погрешил против истины. В Святую Палату он вступил всего лишь несколько недель тому назад. Документ из его монастыря в Неаполе удостоверяет справедливость мною сказанного; эта же бумага дала ему право присутствовать на заседании трибунала.
— Весьма удивительно, что вы не заявили о знакомстве с этим человеком ранее! — отозвался главный инквизитор.
— Святой отец, у меня были на то свои основания: вспомните, что в зале находится обвиняемый, и тогда вы их поймете.
— Я угадываю ваши мотивы, — продолжал главный инквизитор, — однако не могу ни одобрить, ни понять необходимость того, что вы сочли уместным потакать уловке Николы ди Дзампари, скрывавшего свою личность. Поговорим об этом подробнее наедине.
— Я изложу вам все свои соображения, — отвечал инквизитор.
— Итак, следует заключить, — возвысил голос глава трибунала, — что указанный Никола ди Дзампари был не-' когда другом и поверенным отца Скедони, которому он теперь предъявил обвинение. Обвинение это явно продиктовано злобой, а степень его обоснованности еще предстоит выяснить. Возникает естественный и важный вопрос: почему обвинение не было предъявлено ранее?
Лицо монаха загорелось предвкушением близкого торжества, и он немедленно ответил:
— Пресвятой отец! Как только я убедился в том, что преступление действительно было совершено, я приготовился разоблачить его виновника. Убийца признался в содеянном совсем недавно. Меж тем в здешнем узилище я обнаружил синьора Вивальди и тотчас же сообразил, чьими стараниями он угодил за решетку. Мне хорошо известны оба — и обвинитель и обвиняемый, и мне не составило особого труда определить, кто из них замышляет зло; мне вдвойне хотелось призвать Скедони на суд праведный, дабы даровать свободу невинному и покарать преступника. Ответ на вопрос, что заставило меня стать врагом моего прежнего друга, ясен: мною движет не злоба, а жажда справедливости.
Губы главного инквизитора тронула улыбка, но от дальнейших расспросов он воздержался. Столь продолжительное заседание трибунала завершилось решением вновь водворить Скедони под стражу — до тех пор, пока со всей несомненностью не будет доказана его вина или же, напротив, обнаружатся обеляющие его свидетельства. Относительно обстоятельств смерти супруги Скедони не имелось никаких других свидетельств, кроме его предполагаемых признаний во время исповеди; и хотя их было, вероятно, достаточно для предания обвиняемого суду инквизиционного трибунала, главный инквизитор, не удовлетворившись таковыми, распорядился добыть доказательства для подкрепления каждой из статей обвинения, с тем чтобы, если со Скедони будет снято обвинение в убийстве брата, найти документы, позволяющие привлечь его к ответу за кончину жены.
Скедони, покидая зал, почтительно склонился перед членами трибунала: либо, невзирая на недавние разоблачения, он и в самом деле был невинен, либо искушенность позволила ему вернуть себе обычное самообладание; во всяком случае, ничто в его поведении не указывало на отягощенную виной совесть. Черты лица его сохраняли твердость и спокойствие, держался он с достоинством. Вивальди, в продолжение почти всего допроса убежденный в том, что перед ним закоренелый преступник, теперь лишь слегка сомневался в его невиновности. Вивальди также сопроводили в прежнюю камеру, и на этом заседание трибунала было распущено.