Иван Берладник. Изгой
Шрифт:
Дошли до пологого берега и совсем уже было развернулись, чтобы идти назад, как вдруг молодой Игнашка, что первым дошёл свою полосу и с улыбкой подставлял загорелое веснушчатое лицо солнцу, замер, широко распахивая глаза. Рот его разинулся в немом крике.
– Че вылупился?
– окликнул его сосед, дядька Порей.
– А вона… Глянь-ка, дядька! Пылят, - Игнашка ткнул пальцем в рощу на том берегу.
Порей обернулся - как раз вовремя, чтобы увидеть, как из-за рощи намётом выходят всадники. Глаз мигом сбился со счета - хотя было там всего сотни две-три, косцам показалось, что на них летят тысячи
– Поганые, - прошептал Игнашка и заорал во всю мочь, кидая косу: - Половцы!
– Половцы пришли!
– подхватили его крик косцы.
– Бежим!
Бросив сено, мужики скопом ринулись к Лутовинову - упредить баб и успеть увести детей в лес. За их спинами половцы разделились - половина устремилась вдоль берега, заметив пасущихся коней, а остальные поскакали к броду.
Они ворвались в Лутовиново, как раз когда по улицам метались перепуганные селяне. Кто успел, тот, побросав нажитое, бежал к лесу. Другие ещё суетились, волоча добро. Голосили бабы, плакали дети, зло ругались мужики.
Игнашка проскочил свой дом - только крикнул мамке да сестрёнке: «Бежите!» - и прямиком кинулся к дядьке Игнату. Старшая Игнатова дочка, Манюха, была его невестой.
– Манюха! Бежим! Поганые пришли!
– заорал он, вваливаясь к соседям.
Заголосила Игнатова жена, заметалась по дому. Заверещали, цепляясь за её подол, мальцы - пятеро сынков было у Игната, да все малы - младший только-только народился. Манюха с сестрой Дашкой кинулись к ларям.
– Бежим!
– Игнашка цапнул девушку за руку и выскочил с нею на двор. Не обращая внимания на крики матери и сёстры, он перемахнул плетень и, волоча девушку за собой, помчался огородами к лесу.
Не одни они были - ещё человек десять лутовинцев спешили туда же. Манюха рвалась к матери, кричала что-то на бегу, дёргала руку из Игнашкиной ладони.
Не оборачиваясь, ворвались под густые кроны дубов, росших на опушке леса. Здесь Манюха закричала:
– Почто от тятьки, от мамки оторвал? Как они без меня? Как мамка с малыми сладит?
– Цыц ты!
– Игнашка повалил девушку, укрывая её в траве. Сам вытянул шею, глядя на окраину Лутовинова.
До леса доносились топот коней, крики людей и шум сражения. Мужики хватали топоры, рогатины и охотничьи луки, обороняя свои семьи. Их рубили или, захватив шею арканом, волокли в полон. На улицах секли старух и малых детей, отрывая их от материнских рук. Врывались в избы, вытаскивая всё самое ценное.
– Мамонька, - ахнула Манюха, подползая к Игнашке.
Пореева жена тоже бежала огородом, неся младшего сынка на руках. Дашутка тащила второго, двухгодовалого, братика, трое других поспешали следом.
Сразу три половца выскочили на огороды и поспешили к женщинам и детям. Дашутка заверещала, когда её настиг половец, вырвал из рук брата и рывком кинул поперёк седла. Тринадцать лет девке - на торгу в Олешье дадут за неё много серебра… Двое других тем временем бросились к её матери. Истошно завопивший младенец затих под копытами коня, двух других посекли, а саму бабу вместе со старшим - сочли его взрослым - погнали назад, к улице, где уже сгоняли полон.
– Мамонька!
– заголосила Манюха. Рванулась было из кустов, но Игнашка дёрнул её и поволок в чащу:
– Цыц ты! Хочешь, чтоб и тебя в полон угнали? Они поспешили прочь от разорённого села, с ними торопились ещё десятка полтора селян - всё, что осталось от прежнего Лутовинова.
Получив от Юрия Владимирича помощь, воспрянувший духом Святослав Ольжич напал на угодья Давидичей. Налетая на сёла и небольшие городцы, он пустошил целые волости - уводил в полон смердов, снимая их с насиженных мест семьями. Горели усадьбы бояр, погибал вытоптанный на корню, ещё не налитый колосом яровой хлеб, гнило под дождём оставленное на полях сено - всё равно скотину либо угнали, либо тут же забили и зажарили. Позванные половцы грабили сёла и жгли посады у городцов. Земля от Мченска до окраин Новгорода-Северского пылала, превращённая в пустыню.
Давидичи не выдержали - запросили мира. Немало в том способствовал Святослав, сын Всеволода Ольжича. Обласканный Изяславом Мономашичем, он сперва честно служил ему, но, получив в удел часть Черниговской земли между Сновском и Стародубом, вновь ощутил себя родичем и выступил посредником, усиленно пересылая послов от Святослава Ольжича к Владимиру Давидичу и обратно, уговаривая того и другого. Его новые земли лежали как раз посередине - ежели вздумают князья продолжать битву, пройдутся как раз по Сновской земле. А молодой Всеволодич только-только начал чувствовать себя князем.
И мир был заключён. Святослав Ольжич смог вернуться в Новгород-Северский.
В своё время его отец, Олег Святославич, как в изгнание, отправлялся в сей небольшой городок на реке Десне. Это был один из младших столов, и владеющий им князь должен был ходить в подручниках у Чернигова. Но Святослав еле сдерживал слёзы, когда вступал на порог княжьего терема.
– Увидишь теперь - князь Изяслав должен будет мне и брата воротить, - говорил он Андрею, сыну покойного Петра Ильича.
– Жаль, отец твой не дожил…
– Дозволь, княже, в Киев съездить, - попросился тот.
– Даст Бог, свижусь с князем Игорем, донесу до него радостную весть.
– Поезжай, - с просветлённой улыбкой кивнул Святослав.
– Повидайся с Игорем…
До него доходили слухи, что Игорь, заключённый в монастырь, долго хворал, едва не испустил дух прошлой осенью, восемь дней пролежав без движения, а когда начал поправляться, принял монашеский сан. Святослав был огорчён, но не слишком - вон, Святоша Давидич, старший из братьев Давидичей, тоже принял было сан, назвался Николаем, а потом вышел из монастыря. До недавних пор сидел в Чернигове, помогая братьям Владимиру и Изяславу дела вершить. Жена у него в миру, дочери замуж отданы. Он их замуж отдавал, уже будучи монахом. Так нешто и для Игоря кончена жизнь?
Сперва всё так и шло - Давидичи забыли о распре и поклялись, что помогали Изяславу единственно лишь потому, что тот держал Игоря Ольжича заложником. Ныне они не хотят служить Киевскому князю такой ценой и требуют свободы для двухродного брата. В Чернигове, Сновске, Стародубе, Новгород-Северском и Курске собирались войска для похода на Киев. Из Суздаля грозился выступить сам Юрий - тянулся к Киеву, ибо наконец-то зашатался под ненавистным сыновцем золотой стол. Казалось, один удар - и падёт Изяслав. И вокняжится он, Юрий Владимирич Мономашич по прозванью Долгие Руки.