Иван — я, Федоровы — мы
Шрифт:
За время путешествия на колесах парень, видно, привык к частым побудкам и проворно соскочил с нар.
— Куда, малец, путь держишь? — строго спросил Богданович.
— На фронт, товарищ капитан.
— Ну-ка, фронтовик, слазь…
— Глянь-ка, чего выдумал! — искренне удивился мальчишка и посмотрел на бойцов: мол, втолкуйте ему, что я еду с вами. Но все почему-то молчали.
— Вот что… — посоветовал капитан, — залезай на обратный и дуй до дому.
— Обратно не поеду.
— Сдать коменданту станции, —
— Товарищ капитан, — начал было Дымов под укоризненным взглядом мальчишки, — может, разрешите…
— Не разрешаю! — отрезал Богданович. — Это вам война или детский сад?
Парень шагнул к двери, капитан придержал его за ворот, а тот крутнулся вьюном, и в руках Богдановича осталась одна шинель.
— Дымов, изловить «зайца»! — приказал капитан.
В это время поезд тронулся…
На следующей остановке Дымов «изловил» «зайца» и сдал военному коменданту. Но только поезд набрал скорость, крыша вагона прогремела жестью, и на стоянке дежурные зенитчики доложили лейтенанту:
— «Заяц»-то сидит на вашей крыше.
— За мной! — приказал бойцам Дымов, взбираясь на вагон.
По жестяным крышам загрохотали тяжелые солдатские сапоги. А мальчишка был неуловим — бежит, бежит и вдруг круто поворачивает в обратную сторону, прыгает козлом с вагона на вагон. Паровоз дал сигнал к отправлению, и погоню пришлось прекратить.
Как только эшелон остановился, Дымов с бойцами бросился на розыски и скоро доложил капитану, что малого нигде нет.
— Не может такой отстать. Ищите! — приказал Богданович.
Но «заяц» исчез.
Капитана тревожило, что мальчишка мог сорваться с крыши на ходу поезда. Бойцы и лейтенант были расстроены не меньше, они даже имени у него не выпытали. Но скоро новые события отвлекли их…
Те самые машины, что отстали на перегоне, наконец нагнали эшелон. Из первой легковушки проворно выпрыгнул широкогрудый генерал. Его окружили сопровождающие — в большинстве полковники. К генералу уже спешил Сологуб. Он отмерял такие шаги, что адъютанту приходилось бежать за ним вприпрыжку. Дымов услышал, как, подойдя к генералу, комдив начал докладывать:
— Товарищ генерал-лейтенант! Вверенная мне дивизия следует на фронт…
— Вижу, как она следует! — оборвал его генерал. — На пятьсот километров твоя дивизия растянулась в эшелонах.
Сологуб пытался вставить слово:
— Василий Иванович… Не пропускают. На пути все семафоры закрыты.
Генерал еще больше разгневался:
— Да ты знаешь… немцы овладели населенными пунктами, которые ты должен оборонять. Голову сниму!
— Товарищ генерал-лейтенант… — так же спокойно продолжал Сологуб. — От Поворина на Сталинград — однопутка. Ждем встречных поездов.
И то, что Сологуб спокойно объяснил причину задержки эшелонов в пути, именно эта невозмутимость его охладила генерала, и он, сдерживая еще кипевший в нем гнев, отрывисто спросил:
— Где дежурный разъезда? Где он окопался?
— В погребе, Василий Иванович. Станцию разбомбили, так он в погребе. Видите, туда провода тянутся…
Генерал-лейтенант с комдивом направились к погребу, от которого веером расходились провода.
У адъютанта комдива Дымов разузнал, что генерал — командующий армией Чуйков. Адъютант пожаловался Дымову, что сегодня Сологуб его загонял — все время требует давать телеграммы-шифровки всем комендантам станций, через которые проследуют эшелоны дивизии.
Вскоре появился командарм Чуйков с Сологубом. Они пошли вдоль эшелона. Когда командарм поравнялся с батареей лейтенанта Дымова, все замерли, лишь Кухта, пытаясь убрать свой живот, от старания сопел, нарушая тишину. Чуйков, обратив внимание на ромбики со скрещенными стволами орудий на рукавах солдат, остановился:
— Здравствуйте, истребители танков!
— Здравия желаем, товарищ командарм! — выдохнули единым духом бойцы.
— Это вы мне по дороге показывали фиги? — Командарм испытующе оглядел всех и обратился к Черношейкину: — Ну, вот вы, ефрейтор, отвечайте.
— Так точно, было такое… — запинаясь, ответил усач, — не думали, что вы…
— Не думали? А другим, значит, можно?
— Никак нет. — Черношейкин испуганно «ел глазами начальство».
Неожиданно командарм рассмеялся:
— Весело едете. Значит, бодрый-то дух есть?
— Так точно, дух есть… — робко вставил Черношейкин.
Чуйков оборвал смех:
— Дух есть, а немец бьет нас. А?
— Так точно! Танков у него уйма, — вытянулся усач. — Однако мы его тоже дубасили в империалистическую.
— Гляжу, старый солдат, — заметил командарм. — По годкам тебе на печке бы сидеть.
— Что ж я, бессовестный? — возмутился Черношейкин. — Вон какие молокососы идут на смерть, — кивнул он в сторону лейтенанта, — а я на печке буду сидеть? Мы тут одного «зайца»-парнишку сгоняли с эшелона… Прости господи, только от горшка оторвался и на войну бежит!
Командарм пожал Черношейкину руку:
— Вижу, солдат, боевой дух у тебя есть. А что ж сразу-то оробел?
— Так точно! — подтвердил уже осмелевший Черношейкин и признался: — Не приходилось видеть самого командарма. Все ж таки вы… птица важная.
Суровые, по-мужицки крупные черты лица командарма смягчились, губы дрогнули в улыбке. Взгляд строгих глаз теперь был добродушно-веселым и каким-то очень домашним, никак не вязавшимся с властным обликом командарма, который за два десятка с лишним лет перенес не одну войну и имел за плечами много ратных дел. Он взглянул пытливо на Аню и спросил:
— Сестричку не обижаете?
— Никак нет, — встретившись с его веселыми глазами, озорно щелкнула каблуками Аня. — Санинструктор Косопырикова.