Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…
Шрифт:
– Скотинка у них тут, - улыбнулась Еленка.
– Кот Васька, собака Дружок да коза Машка. Невелик зоопарк, а есть каждый день просит.
– Люди они старые, а значит, с чудинкой, - сказал Иван.
– Ты учти это, Сергей.
– Будет сделано, капитан. Не у бабы-яги росли, понимаем…
Иван первым ступил на хлюпающие сходни, и, как только чмокнули они под его тяжестью, тотчас же настороженно тявкнула собачонка.
– Свои, Дружок, свои!
– крикнула Еленка, проходя вслед за Иваном на баржу.
Собака подошла, ткнулась в ноги Еленке, обнюхала Сергея и, степенно помахивая хвостом, проводила до тяжелой двери. Иван стукнул в дверь палкой, приоткрыл, крикнул в сумрак коридорчика:
– Можно, хозяева?
Никто не отозвался, но они, не задерживаясь, прошли этот коридорчик, и Иван постучал в следующую дверь - такую же тяжелую, срубленную, вероятно, еще в прошлом веке.
– Кого бог несет?
– донесся из-за двери скрипучий старушечий голос, показавшийся Сергею неприветливым.
При этих словах Иван распахнул дверь и посторонился, пропуская Еленку и помощника.
Они вошли в кухню, крохотную из-за громоздкой русской печи. В кухне стоял тяжелый корабельный стол, который не дрогнул бы и от десятибалльного шторма, и такие же, рубленные топором, лавки.
У квадратного оконца сидела сухонькая, чистенькая старушка с черными, живыми и, как опять показалось Сергею, недобрыми глазами. Строго поджав губы, она молча смотрела на них.
– Здравствуй, Авдотья Кузьминична, - сказал Иван и подал старухе руку.
– Вот нового помощника привел для знакомства.
– К чаю поспели, - сказала старуха, сунув Сергею жесткую, как наждак, ладонь и расцеловавшись с Еленкой.
– А познакомиться - еще познакомимся: до ледостава далеко.
Сказавши это, она отвернулась и начала доставать из стенного шкафчика граненые стаканы.
Еленка осталась помогать ей, а мужчины прошли в комнату; в проеме вместо двери висела ситцевая занавеска. Здесь стояла кровать с множеством подушек, платяной самодельный шкаф, дерматиновый диван, несколько стульев и стол - точная копия того, кухонного. За столом сидел грузный, в седых космах старик и читал толстую растрепанную книгу. При виде вошедших он аккуратно заложил книгу листочком и снял круглые железные очки.
– Здорово, капитан, - сорванным голосом сказал он.
– Слыхал уж и про беду твою, и про удачу.
Старик крепко пожал им руки, они сели, и Иван спросил с удивлением:
– Что сипишь-то, Игнат Григорьич? Простыл?
– Да вот… - Старик покашлял, покосился на занавеску, помял пальцами большой, заросший седой куделью кадык.
– Должно, так…
– Где там!
– крикнула из кухни старуха.
– Напился в Петров день да все песни играл, как молодой!
Старик смущенно крякнул, но спорить не стал. Закурил предложенную Иваном папиросу, глянул на Сергея выцветшими, но еще по-молодому пристальными глазами:
– Волгарь?
– Саратовский.
– Или там работы нет?
– Работа везде есть, - осторожно ответил Сергей.
– Посторонитесь-ко, - сказала Еленка, внося кипящий самовар.
Она поставила самовар на стол, опять пошла на кухню. Старик крикнул вдогонку:
– Мать, а мать, пошуруй-ка в шкапчике!…
– Шурую, - отозвалась старуха.
– Ты уж тут так прошуровал, что и глядеть-то не на что.
– Не надо, Игнат Григорьич, - поспешно сказал Иван.
– Не хлопочите.
– Твое дело, Ваня, гостевое, - сказал шкипер, вставая.
– А нам для знакомства обычай велит.
Он прошел на кухню. Сергей ударил кулаком в ладонь, зашипел:
– Неладно получается, капитан. Старики, понимаешь, шуруют, а мы… Давай я сбегаю?
– Ох, напрасно все это!
– вздохнул Иван.
– Не к месту, не ко времени… Да и не достанешь уже: закрыто.
– Это я-то не достану?
– улыбнулся Сергей.
– Засекай время, капитан…
В дверях он столкнулся со шкипером: старик торжественно нес четвертинку:
– Такой, стало быть, нынче улов, мужики… Ты куда это, парень?
– Четверть часа поскучайте, - сказал Сергей и вышел.
Он вернулся быстрее, чем обещал: вошел красный, запыхавшийся, но довольный. Молча поставил на стол бутылку, сел слева от шкипера.
– Выпить захочется - так и парилка не нужна, - улыбнулся старик.
Стол был уже накрыт: сопел самовар, стояли стаканы, соленая щука, вяленый лещ, грузди прошлогоднего засола - уже склеенные, пожухлые, моченая брусника, отварные, крепенькие - одна к одной - сыроежки в уксусе.
– Все теперь на вино горазды, - сказала старуха.
– Что мужики пьют да бабам подносят - это не удивительно, а вот что бабы пьют да мужикам подносят - это уж совсем на удивление.
– Вот я тебе, мать, и поднесу, чтоб меньше удивлялась, - улыбнулся шкипер и налил старухе на донышко граненого стакана.
– Ну, гости дорогие, выпьем, как говорится, за хлеб да за сено, за пол да за стены, за мышку, за кошку, за нашу дворняжку да за козу Машку.
Мужчины выпили, а женщины только пригубили и тут же отставили стаканы подальше.
– Кушайте, гости дорогие, - сказала старуха и, отломив корочку хлеба, стала жевать ее передними уцелевшими зубами.
Еленка ухаживала за ней, выбирая кусочки помягче и повкуснее. Авдотья Кузьминична принимала эти знаки внимания с царственной невозмутимостью.
– Мы с тобой на той неделе по чернику пойдем, - сказала она.
– Как, Иван, отпустишь матроса-то?
– Да какая тебе черника сейчас!
– засмеялся шкипер.
– Ноги убьете да комаров покормите - вот и вся добыча.
– Сегодня у нас что?
– спросила Авдотья Кузьминична и сама же важно пояснила: - Сегодня у нас семнадцатое, по-старому - день Андрея Наливы и память иконы божьей матери Ганатской. Через четыре дня - Казанская. А на Казанскую, считай, так: поспела черника, поспела и рожь. Зажинки в старину начинались, песни по вечерам молодежь играла, и хороводы водили в поле.