Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…
Шрифт:
– Глядел на тебя, как на икону. Должен, что ли?
– Нет, - сказал Иван.
– Просто вышло так. Этим мартом медведь у него коровенку задрал: словно нарочно искал, кого побольнее обидеть. Ну, мужик и руки опустил: вроде пришибленный ходит и молчит. Расспросил я его, а он - заплакал, представляешь? Ну, мы и скинулись с получки, кто сколько мог, по совести.
– Ты все и провернул?
– Ну, при чем я? Работяги…
– Здоров, Бурлаков!
К столу, косолапя, шел Степаныч. Тарелка с борщом пряталась в огромных ручищах. Сел, расставил ноги, хлебнул.
–
– Он вдруг подмигнул Сергею.
– Вместо Никифорова, что ль? Подвезло.
Иван молчал. Сергей глядел равнодушно, но когда Степаныч бесцеремонно передвинул его тарелку, он спокойно вернул ее на место.
– Ну, как там Никифоров?
– спросил Степаныч.
– Все пластом, да? Дура Прасковья-то: в суд подать надо. А что? Точно, в суд. Пострадал на производстве - значит, производство обязано деньгу гнать по гроб жизни. Я ей говорил, а она, дура, боится. А чего бояться-то, Бурлаков? Верно я говорю?
– Не знаю, может, и верно, - сказал Иван.
– Суд - милое дело. Никто не отвертится.
– Пойдем, капитан, - сказал Сергей, вставая.
– А ты, рожа, когда меня в следующий раз за столом увидишь, лучше загодя у крыльца обожди.
– Чего-чего?… - тоненько начал Степаныч.
– Борщ за шиворот вылью, - отчеканил Сергей и следом за Иваном пошел к выходу.
– Ты что это его, а?
– спросил Иван, когда они шли к катеру.
– Нахалов не люблю. Бил, бью и бить буду - вот моя программа!
После обеда Иван прилег вздремнуть: он неделю недосыпал, за штурвалом клонило в сон. Сергей за столом тихо шуршал страницами, нещадно курил, разгоняя дремоту. Катерок тихо покачивало на волне, Иван сразу же уснул и проснулся только от женского голоса:
– Можно, что ли?
Голос был жеманным и незнакомым. Иван сел, оторопело оглядываясь:
– Кто?…
По палубе звонко цокнули каблуки, скрипнула дверь рубки, и на крутом трапе появились полные ноги. Ноги переступили на ступеньку ниже, вздрагивая круглыми коленками, и из люка выглянула Шура, стянутая шуршащим негнущимся платьем.
– Привет!
– насмешливо сказал Сергей. Вместе с Шурой в кубрик вполз удушливо-сладкий запах. Сергей повел носом.
– "В полет"!
– Угадал, - улыбнулась Шура, обмахиваясь платочком.
– Жара! Погуляем?
– Занимаюсь я, между прочим. Радиотехника.
– Ну, занимайся, я обожду.
– И Шура с готовностью уселась на свободный диван.
– Да чего уж… - Сергей с сердцем захлопнул книгу.
– Пошли.
– Пиджак бы захватил, - сказала Шура, вставая.
– Жара - сама говоришь.
– А если посидеть захотим?
– Не захотим, - буркнул Сергей и первым полез из кубрика.
Шура вздохнула и покорно полезла следом. Иван ошалело проводил ее глазами и долго сидел на старом диване, испытывая смутное чувство гадливости и досады.
Чувство это оставило его только возле баржи-такелажки, когда еще на подходе он увидел на ней Еленку: она, тихо смеясь, играла с Дружком. Пес притворно рычал, стараясь лизнуть ее в лицо, но она ловко увертывалась.
– Купили!… - торжествующе закричала Еленка, увидев его.
– С белой лысинкой!… Да погоди же, Дружок!…
Она стремительно повернулась, уходя от собачьих лап, и легкое платье раздулось куполом.
Он вдруг захотел сказать, что любит ее, что она самая высокая его награда, что… И опять не сказал. Взошел по гибким сходням на баржу, подавил вздох.
– Ну, пойдем. Показывай.
Они открыли тяжелую дверь, но сразу же свернули вниз, в глухой, огромный трюм, где в полутемной выгородке стояла чистенькая рыжая телочка с белой отметинкой на лбу. Перед нею была бадейка с пойлом, но телочка уже не ела, а только меланхолически двигала мокрыми добрыми губами и вздыхала. Старуха стояла подле, то оглаживая ее, то поправляя бадью, а шкипер сидел на ящике и курил, усмехаясь.
– Вот красавица-то моя, гляди, Трофимыч!… Вот умница-разумница, вот звездочка моя ясная!… - запричитала старуха.
– Сподобились, Трофимыч, - улыбнулся шкипер.
– Сподобились мы, значит, счастья в коровьем образе.
– Молчи, балабон, прости господи!… - зыркнула на него жена и снова начала оглаживать телочку.
– Ну, скушай, ясынька моя, ну, хлебца…
– Сказали бы мне лет сорок назад, что старуха моя от телка спятит, я бы ни за что не поверил, - улыбаясь, сказал шкипер.
– Наверх бы шли, дымокуры!
– сердито сказала Авдотья Кузьминична.
– Нечего тут курить, непривычная она.
– Видал?… - хитро подмигнул шкипер.
– Пойдем, Трофимыч, от греха…
– Вовремя ты пожаловал, - сказал старик, когда они выбрались на палубу.
– Встретил я, когда телушку-то торговал, лесника нашего Климова Константина. Закинулся насчет сенца, а он и говорит: Луконина топь. Там, говорит, сроду никто не косил, потому что дорог нет и далеко. Осока, конечно, но добрая. Коси, говорит, на здоровье, но выдергивай разом, а то колхоз заметит, и пропала твоя косьба. Вот я насчет завтра и подумал. Там до берега - версты три, даже и того меньше. На катер бы сволокли, а уж здесь-то, на барже, я частями высушу да и приберу.
– Косцов надо, - сказал Иван.
– Ты да я - много ли наработаем?… Ты вот что, Игнат Григорьич, ты Еленку за Пашей направь. За Пашей да за Михалычем: он сам помощь предлагал. А я на топлякоподъемник смотаюсь, Васю с Лидой попрошу. Да пусть Еленка косы у Никифоровых возьмет: у них есть…
Договорившись, Иван торопливо вернулся на катер. Сергей сидел в кубрике и прилежно трудился над радиотехникой.
– Ты чего… тут?
– удивился Иван.
– А где мне быть?
– А Шура?
– Ах, Шура!
– Сергей встал, с хрустом, с вывертом потянулся.
– Черт ее знает. Может, дома ревет, может, на чужом пиджаке сидит… - Он поглядел на Ивана, засмеялся: - Чудак ты, капитан, честное слово, чудак!, По-твоему, если девке чего на ум взбрело, так сразу надо поддакивать, да? Нет уж, сроду они мной не командовали и командовать не будут.