Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…

Васильев Борис Львович

Иван наладил кольцовки, сшил из куска старой марли мешочки под приваду, разыскал грузы к ним. К тому времени вернулась Еленка, принесла червей, села рядом, долго смотрела, как Иван привязывает к каждому мешочку по массивному звену от якорной цепи.

В семь пришел Вовка с отцовским ватником под мышкой. Перебрался на катер, молча, как взрослый, подал Ивану руку.

–  Был у отца-то, Вова?

–  Был.
– Вовка шмыгнул носом, отвернулся.
– Лежит…

Губы его подозрительно дрожали, и Иван сразу же бодро и неискренне заговорил

о другом:

–  Кольцовки сделал, Вова. Вот, гляди, в кольцо жилку от привады опустишь, а на крючки, значит, червей…

–  Без поплавка?
– солидно спросил Вовка.

–  А зачем он? На кольцовку крупная рыба идет. Станет брать - заметишь: пружинка задергается.

Из кубрика вылез Сергей. Зевнул, потянувшись:

–  Сморила меня радиотехника…

–  Сейчас к Никольским островам пойдем, - сказал Иван.
– Там рыбачить будем, вернемся утром. Приходи к семи.

–  Почему это?
– Сергей непонимающе моргал.

–  Ты вроде к Шуре обещался.

–  Ах, к Шуре!
– Сергей расхохотался.
– Да на кой она мне.

–  А она - ждет, - не глядя, сказал Иван.
– Не знаю, конечно.

–  Подождет да перестанет, - равнодушно сказал Сергей.
– Это, капитан, все равно что с керосиновой бочкой обниматься.

–  Не надо, - тихо сказал Иван.

–  Чудак ты, Трофимыч! Ну, не буду, не буду, не хмурься.

Они отогнали катер к Никольским островам, зачалили за плот. Еленка осталась в кубрике, а мужчины и Вовка перебрались на мерно колыхающиеся пучки бревен. Иван выбрал место, показал мальчику, как ловить на кольцовку, забросил ему снасть…

Утром, отправив Вовку с уловом домой, Иван сходил в диспетчерскую, но там велели ждать: должен был прийти художник. Иван вернулся на катер, надел праздничный костюм и пошел к директору.

–  У Юрия Ивановича оперативка, - сказала секретарша.

Иван потоптался, хотел было уйти, но тут из кабинета выглянул директор, отдал секретарше какие-то бумажки, спросил:

–  Вы ко мне?

–  К вам, - сказал Иван.
– Я насчет Никифорова.

–  Да, да.
– Директор вздохнул.
– Большое несчастье, Иван Трофимыч. Проходите.

–  Ссуду он брал, когда строился, - еще на ходу начал Иван.

–  Сколько, не знаете?

–  Да тыщи две, наверно. На десять лет, что ли.

–  Так.
– Директор сделал пометку на календаре.
– В постройкоме?

По одному, по двое собирались на оперативку производственники: начальники участков, мастера, снабженцы. Здоровались с директором, с Иваном, рассаживались вдоль длинного стола, шептались, шуршали газетами. Иван умолкал, потом начинал рассказ снова, сбивался, но все-таки изложил главное: как бы скостить с Никифорова долг.

–  Это возможно?
– спросил Федоров у главбуха.

–  В принципе есть один ход: взять на себя задолженность за счет месткома вашего фонда, премиальных.

–  Подработайте.
– Федоров опять записал что-то на перекидном календаре.
– И скажите Пронину насчет подарков

семье.

От директора Иван пошел в бухгалтерию, получил премиальные на экипаж. Настроение у него было почти праздничное, и он тут же решил, что и он и Еленка должны отдать свои премии Федору.

Когда он вернулся на катер, художник уже кончил подкрашивать бортовые надписи. Иван полюбовался новым названием "Волгарь", выведенным на носу и на семи ведрах, стоявших на крыше рубки, - по букве на каждом ведре. Теперь художник выписывал это слово на спасательных кругах. Он пожал Ивану руку и молча протянул свернутые в трубку листы:

–  На память.

Иван развернул: это были портреты команды, еще вчера висевшие возле конторы. Скуластые лица сурово глядели вдаль.

Потом они с помощником спустились в моторное отделение и долго возились, регулируя двигатель. Закончив, отогнали катер к затопленной барже и пошли в столовую, потому что Еленка уехала со стариками покупать долгожданную телку.

В столовой было шумно. Потолкавшись в очереди, долго блуждали с подносами, выискивая свободный столик.

–  Иван Трофимыч! А Иван Трофимыч!…

Из угла махал незаметный морщинистый мужичонка неопределенного возраста, одетый в старенькую рубаху, аккуратно застегнутую до самого горла. У ног его лежал ватник, в швы которого навеки въелась древесная пыль, и большой ящик с плотницким инструментом.

–  Здорово, Михалыч, - сказал Иван, подходя.
– Что-то давно не виделись.

–  На запани работал, - очень радостно объявил Михалыч, торопливо глотая второе.
– Ты садись, Трофимыч, а я стоя похлебаю: стоя-то скорее выходит.

Он вскочил было, но Иван нажал ему на плечо и усадил на место.

–  Успеется, Михалыч, жуй не спеша. Дома-то все в порядке?

–  Слава богу, Трофимыч, слава богу. И корова справная, очень справная коровка попалась, так что не внакладе я оказался.

Он торопливо подхватил последний кусок и встал, освобождая Ивану место.

–  Игнат Григорьич телка покупает, слыхал?
– спросил Иван, садясь.
– Козу-то Машку продали они.

–  Стало быть, сенцо понадобится, - понизив голос, сказал Михалыч.
– А понадобится - так ты, Трофимыч, мне свистни. Я теперь тут работаю, при мастерских: свистни, и я враз прибегу. Я на косьбу гораздый, не гляди, что мослы рубаху рвут. Семижильный я, Трофимыч, право слово, семижильный!

–  Может, и свистну, Михалыч. Как шкипер скажет.

–  Тебе, Трофимыч, всегда - с дорогой душой. В полночь-заполночь дочку родную отдам.

–  Вот и столковались!
– улыбнулся Иван, пожимая Михалычу руку.
– Жене поклон, Михалыч. Заходи.

Михалыч ушел, волоча тяжелый ящик. К этому времени стол освободился, Сергей расставил тарелки и отнес поднос к раздатке.

–  Смешной мужик, - сказал он, воротясь.

–  Тихий, - улыбнулся Иван.
– Тихий да невезучий - горемыка, словом. А плотник - золотые руки. Прямо артист.