Июльская зима
Шрифт:
Политическое сознание вагоновожатого в Голландии может равняться нулю.
Из Амстердама мы вылетели в Сантьяго холодным ветреным утром. Перед вылетом голландский врач сделал нам прививку против оспы. Плохие социальные условия, нищета и тропический климат, дорогая и недостаточная медицинская помощь превратили страны Южной Америки в подобие огромных клиник для инфекционных больных. Один аргентинский агроном рассказывал мне, например, что в тех краях, где он работал, прокаженные ходили свободно везде и всюду, завязав лица платками, чтобы мухи не садились на язвы. И тем не менее аргентинские, чилийские и бразильские власти такого плохого мнения о здравоохранении в Европе, что не пропускают в свои страны ни одного европейца без прививки против оспы. По правде говоря, эта мера, в сущности, целесообразна. Но пока голландский врач делал нам прививки, мне пришло в голову: «Можно подумать, что они справились со всеми другими болезнями, раз боятся, как бы мы не завезли им оспу!»
Есть
Наш громадный четырехмоторный самолет носит выразительное имя «Летучий голландец». На самом деле он никакой не голландец, а обыкновенный американец, некий «Дуглас 621». Голландцы прекрасно могли бы построить такой сами, если бы им не навязывалась сердобольная «заокеанская помощь». Рваные низкие облака скоро скрыли землю от наших глаз. Позвольте поделиться с вами личными ощущениями от путешествия в трансатлантическом самолете.
Я люблю технику и восхищаюсь ею. Но это относится к такой технике, которая не изнашивает, не угнетает и не изнуряет человека. А что происходит, когда садишься в самолет? Ты сразу чувствуешь, что тебя заперли в какой-то клетке с крошечными окошками, из которых ничего или почти ничего не видно. Единственная возможность двигаться – проходик между двумя рядами сидений. Светящаяся надпись все время требует от тебя, чтобы ты застегнул или расстегнул привязной ремень. Стюардессы, видно желая тебя подбодрить, каждые пять минут суют тебе под нос мятные конфетки, питье, еду или журналы, которые тебя не интересуют. Пассажиры обычно молчат, потому что их мутит или потому, что на высоте в три тысячи метров настроение у них значительно ниже, чем на земле. Побриться – целая проблема!.. Если вы летите на большой высоте в ясную погоду, вы видите только рельефную географическую крупномасштабную карту, затуманенную синеватой дымкой, и больше ничего! Если вы летите на большой высоте в пасмурную погоду, то облака, освещенные солнцем, создают у вас такое ощущение, будто вы несетесь над бесплодным ледяным полярным пейзажем, который сначала кажется очень красивым, а потом утомляет вас своим однообразием. Если же вы летите низко и видите предметы на земле, то эти предметы, которые вблизи, возможно, восхитили бы вас, сверху кажутся крохотными смешными макетами.
Короче говоря – путешествие самолетом не для писателей, ибо они предпочитают наблюдать вещи и людей в нормальных условиях.
И все же в противовес этим более или менее неприятным вещам у вас есть одно преимущество – вы покрываете за два дня и две ночи расстояние, которое деревянные каравеллы Магеллана покрывали за шесть месяцев, а сегодняшние быстроходные пароходы покрывают за двадцать дней!.. Несомненно, самолет – триумф человеческого ума, и в то Hie время – наказание за его любопытство. С высоты птичьего полета видишь все, но не замечаешь ничего. Садимся последовательно в Женеве, Мюнхене и Лиссабоне. Что может произвести впечатление на аэродромах? Разве только то, что каждые пять минут садится или взлетает какой-нибудь самолет. Да еще орущие громкоговорители сообщают на трех языках о прибытии или вылете самолетов, равнодушные механики копаются в моторах, чиновники воздушных компаний у выхода из буфетов со списками в руках считают пассажиров, как овец.
В Женеве мы выпили из любопытства по бутылке «кока-колы». В Мюнхене нам подали пресный и безвкусный, как нам показалось, обед. В Лиссабоне мы ощутили первое дыхание экзотики. Удушающая жара, португальская речь и пальмы подсказали нам, что мы на краю Европы. После часовой стоянки мы вылетели в Дакар, в экваториальную Африку. Мы летели глубокой ночью. Куда ни посмотришь – вверх, вниз, вперед, назад, – кругом черная тьма. Единственное, что остается, – заснуть. И мы действительно засыпаем. Может быть, мы пролетаем над Испанским Марокко, над Канарскими островами, над Золотым Берегом или над Сенегалом!.. Может быть, под нами пустыни и оазисы, первобытные негритянские селения или караваны верблюдов, стада антилоп или слонов. Может быть, там, внизу, процветала торговля рабами и Васко да Гама плавал к Молуккским островам. Все можно вообразить или увидеть во сне, когда летишь над Африкой со скоростью пятьсот километров в час.
Просыпаюсь внезапно с неприятным ощущением, будто падаю в пропасть. Тошнит ужасно… Соображаю, что самолет очень быстро снижается. Через несколько минут мы в Дакаре. Опять аэродром, бочки с бензином, прожектора, и в их лучах межконтинентальные самолеты, словно огромные сказочные чудища. Опять буфет, где мы пьем кофе или оранжад, но где в отличие от Европы прислуживают негры в чалмах, в белых куртках и черных шароварах. Влажная духота, которую мы почувствовали в Лиссабоне, здесь еще неприятней. Никогда не думал, что бывают негры с такими черными, такими гладкими и такими красивыми лицами. Представьте себе статуи, но только прекрасные статуи из полированного черного дерева или блестящего агата. И в довершение всего эти негры любезно спрашивают
В три часа утра мы опять летим – теперь уже над океаном, к Пернамбуко и бразильским берегами. Опять неприятная прикованность к креслам, опять скучающие, сонные и уже знакомые лица пассажиров, не настроенных разговаривать друг с другом. Опять черная тьма вокруг. Единственное развлечение – смотреть в иллюминатор на огненное сияние выхлопных газов, которые вырываются из крайнего правого мотора. Пребываем несколько часов на грани между сном и бодрствованием. Наконец в иллюминатор начинает процеживаться белесоватый дневной свет. Через час мы уже ясно различаем, что летим над скучными, безнадежно серыми облаками. Иногда мы врезаемся в их массу, и тогда серые клочья проносятся мимо иллюминатора с молниеносной быстротой. Время от времени в просветах мы видим океан. Его поверхность недвижна и собрана в мелкие морщинки, как пенка на готовом закипеть молоке. Еще три часа убийственного однообразия, и мы прибываем в Пернамбуко. Сразу всем становится очень жарко – самолет сел, моторы остановились и вентиляторы не работают. Стюардесса просит нас остаться на местах и приготовить санитарные справки. Вскоре дверца самолета открывается, и смуглый малорослый бразильский врач опрыскивает весь салон какой-то вонючей жидкостью. Смысл этого санитарного обряда в следующем: в Дакаре все еще свирепствует желтая лихорадка, и если дерзкий африканский комар забился в салон, он может перенести желтую лихорадку в Бразилию, следовательно, его необходимо уничтожить. Около пяти минут мы потеем и дышим парами вонючей жидкости. В конце этой профилактической церемонии врач громко спрашивает:
– У всех есть справки о прививке оспы?
Пассажиры отвечают нестройным хором, что есть у всех. Расправившись таким эффективным способом с желтой лихорадкой и с оспой, бразильский врач разрешает нам выйти из самолета.
Влажная духота, неприятная в Лиссабоне и мучительная в Дакаре, здесь просто невыносима. Утешает только мысль, что могло быть еще хуже, потому что теперь здесь зима. Но дело в том, что разница между зимней и летней температурой здесь всего полтора градуса. В сущности, температура не выше тридцати, но воздух так насыщен влагой, что тело совсем не дышит. При каждом движении мы обливаемся потом, как будто попали в турецкую баню или в прачечную. От Пернамбуко веет печалью. Когда мы спускались, мы видели низкий болотистый берег, изрезанный лагунами и покрытый зарослями тропической растительности, и стройные силуэты пальм над нею на фоне лазурного неба. Маленькие домишки бедняков, попросту хижины. Постройки на аэродроме старые, убогие. У официантов-мулатов в буфете лица нездорового зеленоватого оттенка, одежда чистая, но поношенная. От их движений, от их лиц и речи веет унылой и сонной апатией. Ни государство, ни авиакомпании не позаботились здесь о фасаде.
После часовой стоянки отправляемся в Рио-де-Жанейро. Пролетаем над Масейо, над Салвадором, над Минас-Жерайс. Летим то над океаном, то над девственными лесами или кофейными плантациями, то над голыми районами рудников. Летим над маленькими редкими селениями, над местами, где шоссейные дороги вьются только по побережью. Центральная часть Бразилии – огромная, таинственная и непроходимая – тонет в тропическом зное и синеватых испарениях. Там, в ее недрах, зеленый ад Амазонки и Ориноко, каучуковых лесов. Там, в ее недрах, драма вымирающих индейских племен, скошенных алкоголем, сифилисом или пулями цивилизованных колонизаторов. Там, в ее недрах, живет Жукундина и ее семья, описанные так душераздирающе в романах Амаду. И наконец, там, в ее недрах, среди негров, мулатов, индейцев, среди неимущих потомков португальских крестьян, среди болезней, голода и человеческих страданий, где, однако, не угасает непоколебимая вера человека в свои силы, берет свое начало бразильская коммунистическая партия, самая большая и самая сильная коммунистическая партия в Южной Америке.
Проходит час за часом, а мы все летим в безоблачном синем просторе, покрывая тысячи километров. Мы уже теряем всякое представление о расстояниях и измеряем их только временем. Наконец спускаемся над заливом Рио-де-Жанейро, окутанным прозрачным туманом.
Аэродром находится на одном из островов в заливе. Чтобы до него добраться, надо проскользнуть между страшными громадами с обрывистыми скалистыми склонами. Это все равно, что благополучно лавировать на велосипеде без тормозов между грудами камней. Каждое мгновение нам кажется, что гигантские крылья «Летучего голландца» заденут скалы и что мы разобьемся на кусочки над трамваями и автомобилями, которые снуют в двухстах метрах под нами. Наконец мы садимся на аэродром. Та же «бразильская» атмосфера, как в Пернамбуко, только жара не такая влажная и душная.