Из Черниговской губернии
Шрифт:
— Отчего же?
— Я сама то пойду, такъ дтямъ про то не скажу; чтобъ дти про это и не знали.
— Отчего же?
— Привыкнетъ христарадничать съ измалку, — работать то и не заставишь посл.
— Дло, родная!
— Какъ не дло, родимый!.. Ну, прощай, родимый! Спасибо теб за путь, за дорогу!
— Спасибо и теб.
Женщина пошла на деревню, а я прислъ у колодезя, гд уже сидло нсколько человкъ прохожихъ изъ за Трубчевска, возвращавшихся съ лсныхъ работъ домой на рабочую пору,
— Что, братцы, спросилъ я, поздоровавшись:- можно здсь у кого пообдать?
— Ну, нтъ, братъ, отвчали мн:- здсь въ Любовно не пообдаешь — негд.
— Отчего же?
— А для того: хлба ни у кого нтъ.
— И не покупаютъ?
— Купила то нтъ; а то для чего нельзя? былобъ куплю — былъ бы и хлбъ.
— Народъ что ли ужъ очень бденъ?
— Куда жъ богатъ! Нашъ братъ мужикъ завсягды деньгами скитается; объ деньгахъ мы и не толкуемъ; стало быть бденъ, коли и хлба корки нтъ,
Изъ Любовна я повернулъ влво и зашелъ въ Хотяинов въ одну избу. Изба стояла на некрытомъ двор; противъ избы, аршинахъ въ пяти, стоялъ амбаръ, соединенный съ избой развалившимся навсомъ. Избушка была худенькая, маленькая: не боле 6–7 аршинъ въ свту, т. е. отъ одной стны до другой, и безъ снецъ. Когда я вошелъ, пожилая женщина что-то наливала въ деревянную чашку для мальчика лтъ трехъ.
— Здравствуй, хозяйка!
— Здорово, родимый!
— Можно у васъ отдохнуть?
— Отдохни, кормилецъ! Видишь, какая жара стоитъ. Объ эту пору куда пойдешь?
— Ну, хозяюшка, дай пожалуйста напиться.
— Изволь, родимый, испей водицы; вода холодная, только что съ колодезя принесла. Да ты не пей такъ-то воды: на жару это не хорошо, говорила привтливая хозяйка: — на жару выпьешь чистой водицы — жажду не утолишь, жажда пуще возьметъ; а ты возьми кусочекъ хлбца, пожуй, да водицей и запей.
— Дай же мн кусочекъ хлба, попросилъ я хозяйку, когда она мн поднесла ковшикъ воды.
— Да у меня хлба ни крошки нту! отвчала, съ самымъ веселымъ взглядомъ и улыбкой, моя хозяйка.
— Какъ нтъ?
— Да ни крошечки!
— Чмъ же вы питаетесь?
— А на, попробуй! сказала она, подвигая ко мн чашку, изъ которой лъ мальчикъ.
Я попробовалъ: что-то жидкое, пряное, безвкусное, травянистое.
— Что кто такое? спросилъ я.
— Каша, кормилецъ.
— Изъ чего ее варила?
— А пойдешь въ поле, ржи натрешь да и сваришь: рожь-то не дозрла, такъ теперь на кашу на день натрешь, тмъ и кормишься… Если бъ посолить хоша, то скуснй была бъ, а то соли-то нтъ; а безъ соли скусу того въ каш не будетъ.
— И молока нтъ?
— У насъ на деревн не сыщешь ни у кого: падежъ былъ — всхъ коровъ повычистило.
— Плохо жъ вы, родная, живете.
— Э, кормилецъ! У людей
— А разв есть?
— Какъ не быть!
— Да гд же?
— Возьми хоть а — скихъ: т еще куды хуже васъ, бдные, мучаются!
— Чмъ же вы лучше живете?
— У насъ хоть лошадка есть; все работать можно; а работать будешь — и хлбъ, Богъ дастъ, будетъ, а т — безлошадники, на половину лошадей нтъ: какъ имъ справляться? имъ по-вкъ справиться нельзя.
— Сходи, хозяюшка, перебилъ я хозяйку, подавая ей мелочи около рубля серебромъ, — сходи купи хлба, подимъ.
— Да у насъ столько не купишь печенаго хлба, сказала хозяйка, взглянувъ на деньги.
— Все равно, ты муки купи, да хлбовъ напеки.
— Да теб какъ же ждать?
— Я посл зайду, тогда и помъ, отвчалъ я, выходя изъ избы.
Посл неудачной попытки пообдать въ Хотяинов, я пошелъ къ Бугаевк, дорогой пустынной, то лсомъ, то полемъ. И для кого такая широкая дорога между Трубчевскомъ и Погаромъ (въ 30 саженъ) я никакъ догадаться не могу. По дорог изъ Бугаевки я видлъ одного только мужика, вышедшаго съ проселка.
— Куда ждешь? спросилъ я.
— Да бда надо мной такая стряслась, что одинъ только Богъ святой знаетъ, какъ бду эту и разхлебать будетъ… Горе такое…
— Какое горе?
— Какъ другъ, не горе? Лошадь пропала!
— Давно пропала?
— Да ужъ третій день бгаю, спрашиваю; да гд ее съищешь! Звать, совсмъ въ чистую пропала.
— Хорошая лошадь?
— Хороша ли, дурна, все свой животъ?… А вору какая же воля брать дурную? Воръ, разумется, выбираетъ, что ни самую лучшую изъ всего табуна.
— Откуда жъ у тебя увели лошадь?
— Со двора проклятый свелъ. Стали мы ужинать; поужинали, хотли въ ночное хать, а тутъ хвать — лошади нтъ! Кинулся туда, сюда, — нтъ, какъ нтъ!.. И ума не приложу, что съ головушкою горькою своей длать.
— Жаль мн тебя, братъ, а помочь, самъ знаешь, помочь этому длу не могу.
— Куда помочь!
— Часто у васъ лошадей крадутъ?
— Какъ не часто!.. Только и послышишь: то такъ тройку свели, то такъ пару; недли не будетъ, какъ около насъ никакъ ужъ лошадей семь свели.
— За одинъ разъ?
— Нтъ, нонче сведутъ у меня, завтра у тебя… Такъ обидли, такъ обидли…
— Скоро хватились, какъ же вы не догнали вора? спросилъ я.
— А какъ его догонишь? Загонитъ ее въ лсъ, тамъ его, вора-то, и не найдешь.
— Услышишь: лошадь заржетъ…
— И лошадь у вора никогда не заржетъ…
— Не заржетъ?
— Не заржетъ. Воръ привяжетъ къ хвосту камень; хочетъ лошадь заржать, надо лошади хвостъ поднять, а въ хвосту камень; лошадь вспомнитъ про камень и не заржетъ.