Из Черниговской губернии

Якушкин Павел Иванович

— Какой же вредъ можетъ сдлать озеро?

— Въ нашемъ озер ни ребенокъ… да не то что ребенокъ, а надо сказать цыпленокъ, и тотъ не утонулъ. Ти лто, ти зима — озеру все равно, все озеро доброе.

— Какъ называется ваше озеро?

— Святое озеро называется.

— Почему жъ его тамъ назвали?

— А потому его назвали Святымъ, что озеро доброе очень.

До Трубчевска отъ Дмитровки дорога иногда идетъ лсомъ, а отъ Трубчевска въ Погару лсъ идетъ дорогою: среди распаханныхъ полей, на которыхъ не видите ни кусточка, лежитъ

широкая дорога, указной тридцати-саженной мры, и по этой-то дорог ростетъ лсъ, оставляя довольно мста для прохожихъ и для немногочисленныхъ прозжающихъ, а равно и прозжающіе — лсу.

— Чей это хуторъ? спросилъ я встртившуюся мн бабу, отойдя отъ Бугаевки верстъ шесть или семь.

— Это не хуторъ.

— А что жъ?

— Это шинокъ.

— Въ шинк можно напиться?

— Что же? можно.

— Я пошелъ къ шинку.

— Здравствуй, служивый! сказалъ я сидвшему на порог отставному солдату.

— Здравствуй, братъ!

— Можно попросить напиться?

— Можно: попроси у жида.

— Здсь шинкарь жидъ?

— Жидъ; здсь все пойдутъ шинкари жиды, въ Бушевк былъ послній шинкарь изъ русскихъ.

— Тамъ отчего же русскій?

— По всей той границ шинкари изъ русскихъ, трубчевскій откупщикъ снялъ вс шинки по границ, да и насажалъ изъ русскихъ, чтобъ водку въ Россію не перевозили.

Я вошелъ въ шинокъ, а за мной и отставкой солдатъ. Въ шинк сидла жидовка-двка, лтъ 20 слишкомъ, да жидовка-женщина, лтъ подъ сорокъ.

— Эй, жидова! крикнулъ за меня солдатъ. — Дай человку напиться чего, да поскорй!

— Да чего же? спросила оторопвшая жидовка.

— Да чего-нибудь! Только ты, почтенный, воды не пей: хуже пить захочется; а спроси-ка полкарты пива — лучше будетъ.

— Коли станешь со мной пить, спрошу пива, отвтилъ я солдату, — а то не надо.

— Пожалуй! побалуемъ пивомъ! Эй, жидова! скорй полкварты пива давай.

— Только пойдемъ изъ шинка, такъ гд нибудь выберемъ мстечко, такъ и пива выпьемъ.

— Пойдемъ сядемъ на бугорокъ.

— Давно въ отставк? спросилъ я солдата, когда мы съ нимъ сли за вино.

— Да ужъ давно: съ 834 года на-чистую уволенъ, отвчая солдатъ.

— Когда жъ ты въ службу пошелъ?

— Въ службу пошелъ я въ 806 году.

— Долго же ты служилъ!

— Да послужилъ таки Богу и великому государю; всего на все моей службы больше двадцати-восьми лтъ насчитаешь.

— Много, чай, видлъ на своемъ вку?

— Какъ не видать?

— Ну, а когда лучше было служить: въ прежнія времена, хоть въ 806 году, или теперь?

— Съ которой стороны возьмешь: съ одной стороны было лучше прежде съ другой теперь стало лучше. Льготы солдату стало больше.

— Чмъ же?

— Одежа стала легче. Теперь что солдатская одежа? все равно — ничего!.. самъ и однется, самъ и разднется… Выскочитъ зачмъ изъ фронта, — самъ и раздлся, самъ и одлся, и опять во фронтъ.

— А въ старину?

— Въ старину было — не то. Бывало, не разднешься самъ, а

одваться — не то что самъ, а одинъ и не однешь! Бывало, веревкой опояшутъ да кряжемъ скручиваютъ, а поверхъ веревки протупею наднутъ. Опять взять штаны, что лтнія, что зимнія натянутъ — вошь не подлзетъ; все равно, какъ обольютъ штанами ногу ту!.. А станутъ пудрить!..

— А тебя разв пудрили?

— А какъ же?

— И косу носилъ?

— Нтъ, косы не носилъ, а такъ барашкомъ завивали, да пудрой посыпали.

— Кто же? Другъ друга?

— Нтъ, солдатъ такъ не сдлаетъ; на это были особенные парукмахыры; завьетъ тебя парукмахыръ, натретъ голову саломъ, а посл мукой посыпетъ; кисти у нихъ такія были; возьметъ онъ кисть эту, обмокнетъ въ муку, наставитъ кисть на голову, да и толкаетъ кулакомъ по кисти, а мука-то на тебя и сыпется… Бывало завтра надо въ парадъ, такъ съ вечера начнутъ убираться… намажутъ голову саломъ, обсыпятъ тебя мукой, такъ спать-то и нельзя: муку оботрешь, волосики помнешь!.. Такъ и сидишь цлую ночь, и къ стнк прислониться нельзя, и на руку не облокотишься!.. Да и муку-то покупали на солдатскія же деньги.

— Сами солдаты покупали муку?

— Нтъ, изъ солдатскихъ денегъ вычитали на муку, а покупало — начальство. Да и вся служба солдатская стала не та… Какая теперь служба? солдата никто не смй пальцемъ тронуть! Этого я не хвалю. У насъ, бывало, солдатъ учить можно было, а теперь какъ его выучишь? Бить его нельзя: какъ ему службу, нужду солдатскую укажешь? безъ битья рекрута въ настоящіе солдаты и не произведешь!

— Отчего же?

— Такъ, не произведешь.

— А солдату теперь лучше.

— Солдату? какъ можно! На половину… куда на половину!.. Третіей части прежней службы не осталось.

— Чмъ же сперва было лучше?

— Начальство было лучше.

— Чмъ же начальство было лучше?

— А всмъ, на что ни возьмешь! — Тогда были начальники крпкіе, твердые…

— Т крпкіе начальники били солдатъ, а теперешніе, ты самъ говоришь, не бьютъ.

— Да и за солдата ни стоятъ.

— А прежніе стояли?

— Стояли!.. Теперь солдата поставятъ въ хату къ мужику, вс равно, что его и нтъ у тебя на квартир… Да еще что? хозяину тотъ солдатъ воду носитъ, дрова рубитъ… Ну, а прежде — придетъ, бывало, на квартиру солдатъ, — спроситъ солдатъ чего, хоть птичьяго молока, хозяйка давай!

— Ну, а ежели нтъ у хозяйки?

— Гд хочешь доставай хозяйка, хоть жаромъ духъ пускай, а солдату давай!..

— Что жъ, хозяева жаловались начальникамъ вашимъ? спросилъ я.

— Жаловаться?!.. Ну, этого не было!

— Отчего жъ?

— Ну, нтъ! жаловаться не ходили: пожалуется — хуже будетъ хозяину.

— Отчего жъ теперь солдаты такъ же длаютъ?

— Попробуй-ка, теперь какой солдатъ то сдлать, такъ сейчасъ жъ начальнику, а отъ начальника теперь никакой заступы!

— А при теб были другіе начальники? спросилъ я, когда тотъ пересталъ говорить.