Из дома
Шрифт:
Начались экзамены. Первым был диктант. Когда Мария Ивановна читала его перед классом, у нее как-то неприятно шевелилась ее отвисшая толстая нижняя губа, а в уголках рта были маленькие белые пузырьки. Я встряхнулась, стала смотреть только на свой лист бумаги и слушать. Когда мы кончили писать, я подсмотрела у Наташки слова, в которых я сомневалась, и получила четверку.
На экзамен по литературе к нам пришел старичок-инспектор из района. Он сидел у окна на солнце, его глаза закрывались, а голова скатывалась на плечо, когда его ухо касалось плеча, он просыпался, встряхивался, оглядывался вокруг, а потом все начиналось снова… Мария Ивановна назвала мою фамилию. Я подошла к столу, вытянула билет, села за переднюю парту…
— Ну, готова? Иди
Я разобрала предложение по частям речи, рассказала правило (я его написала себе на бумажку, чтобы не перепутать), а когда я прочитала стихотворение Некрасова «Мороз, Красный нос», старик проснулся и крикнул:
— Браво, барышня! Я давно ничего лучше не слыхал.
Большой рот Марии Ивановны растянулся в улыбку, и я видела, как она вывела мне пятерку. По дороге домой Наташка и Шурка дразнили меня: «Браво, барышня!» и смеялись, сгибаясь низко и держась за животы.
* * *
В весенние каникулы тети съездили в Эстонию. Оказалось, что там уже много наших. Председатель сельсовета сказал младшей тете, что есть постановление выдать нам временные удостоверения личности.
По возвращении из Эстонии тети зачастили в Кесову гору продавать вещи. Потом мы все пошли фотографироваться, а дедушку и прабабушку — дедушкину маму — сфотографировали дома. Вскоре все мы, кроме Жени, получили временные удостоверения личности с тридцать восьмой статьей. Младшая тетя спросила у паспортистки, что означает эта тридцать восьмая статья, та ответила, что, согласно этой статье нам нельзя жить ни в одном крупном населенном пункте страны. Ее вносят в паспорта тех, кто выходит из лагеря.
ПУТЕШЕСТВИЕ В ЭСТОНИЮ
Мы продали корову и все, что не могли взять с собой. И у нас оказались деньги для путешествия. Но был посажен огород, и решено было оставить бабушку на лето вырастить овощи, собрать урожай, потом все, что она соберет и получит за мои и Ройне трудодни из колхоза, она продаст и приедет к нам в Эстонию.
Председатель дал в счет наших трудодней лошадь, бабушка повезла нас с чемоданами, узлами и мешками на вокзал. Билетов тогда вообще никому не продавали. Все ездили зайцем, чтобы кондукторша впустила в вагон, надо было ей «сунуть». Тети узнали, сколько «сунуть». Занималась этим делом всегда старшая тетя Айно. А когда приходил контролер, они сами же жаловались, что мы насильно влезли в вагон, оттолкнув ее в сторону. Контролерам надо было и «сунуть», и заплатить штраф.
Раз попался контролер, который взял деньги, а потом все равно начал нас выставлять из вагона. Вначале мы не хотели выходить, но он вынул из кармана свисток и сказал, что позовет милиционера со станции. «Посмотрим, на что жаловаться будете?» — прошипел он старшей тете в лицо. Ройне пришлось взять дедушку на спину — мы начали выгружаться. А кондукторша пожалела нас и шепнула:
— Не торопитесь выходить, он сейчас уйдет.
Мы сделали вид, что собираем свои мешки и чемоданы… Контролер вышел со словами: «Я приду проверю!».
Он не вернулся. Ройне втащил дедушку с платформы обратно. Утром мы выгрузились в Ленинграде на Московском вокзале. Тети велели сидеть нам кучнее на месте, а сами отправились искать транспорт, чтобы переехать на Балтийский вокзал. Скоро они вернулись с шофером. Меня оставили с прабабушкой, дедушкой и Женей, пока они перетаскивали вещи.
Машину трясло по блестящей политой брусчатке, мы сидели в уголочке кузова облупленного зеленого грузовика, который ехал по Ленинграду мимо черных скелетов сгоревших домов со сквозными глазницами окон, мимо груд кирпича с торчащими балками и со скрученной проволокой, мимо заклеенных крест-накрест пожелтевшей газетной лентой стекол уцелевших домов, мимо инвалидов, которых было много на улицах. Но все эти годы в моей памяти жил другой город: с магазинами детских игрушек, с кондитерскими, в которых продавались сахарные трубочки, наполненные сладким ванильным кремом, с дворником льющим из шланга сильную струю воды, которая разбивается о плиты тротуара и разлетается на сверкающие на солнце брызги.
На Балтийском вокзале мы отыскали угол, чтобы наши вещи были защищены стенами с двух сторон. Из железного бака принесли кипяток, вытащили из мешочка хлебные сухари, поели и сегодня же тети решили отправиться на Лиговку на барахолку: надо было купить все, что дядя Антти в письме нам посоветовал. Как и до войны, мы ехали по городу на трамвае. Но в вагонах были какие-то другие люди. Будто они приехали из тех же деревень, откуда прибыли и мы.
А дамочек в пенсне и в шляпках не было. Не попадались и старички со старыми портфелями, которые обычно наклонившись извинялись, когда они кого-нибудь нечаянно толкнут. В вагоне, как и раньше, было тихо, только раздавался пронзительный звон трамвайного гудка и скрежет колес на поворотах.
На Лиговке, на барахолке, была толчея и было не совсем понятно, кто здесь покупатель, а кто продавец: все ходили взад и вперед с какими-то тряпками, перекинутыми через руку. А иногда люди продавали прямо на плечи накинутые пиджаки, пальто или кофты. Мы остановились возле женщины, у которой через плечо на широкой тесемке висел лоток с катушками ниток, мотками резинки для трусов, пуговицами и еще какой-то мелочью. Тети начали с ней торговаться и купили резинку и катушки с нитками. Дальше мы покупали булавки, иголки, кнопки, крючки. А потом они купили мне коричневые кожаные туфли на ремешочках и чулки в резиночку. Для Ройне они купили рубашку. Дядька, который ее продавал, сказал, что она заграничная.
Когда мы вернулись, оказалось, что нас обокрали. Правда, на этот раз не очень сильно. Украли мое и Ройне пальто, которые только что были перешиты из старых папиных пальто. Ройне оставил дедушку с прабабушкой и Женечкой сторожить вещи, а сам быстро решил съездить на трамвае посмотреть на наш дом на Васильевском острове. Он сказал, что вначале и не думал ехать, но подошел пятый номер, который останавливался совсем недалеко от нашего дома. Он решил быстро взглянуть на него. В то время, когда его не было, подошел какой-то мужчина, взял пальто, лежавшие на чемоданах, и ушел. Дедушка кричал, размахивал своей палкой, но никто не обратил на него никакого внимания. В этот раз мы радовались, что он не прихватил чемоданы и вообще все наши вещи. А я подумала, что если бы это я ушла, когда надо было сидеть на месте, мне бы здорово влетело. Хотя, конечно, Ройне просто не мог не сесть в трамвай, который шел на Васильевский остров.
Проснулся Женя, спавший на двух чемоданах. Тетя попросила меня пойти за кипятком. Мы поставили чемоданы, сели на большие весы, которые стояли рядом, устроились обедать.
После обеда старшая тетя пошла искать поезд, идущий в Эстонию. Вернулась она довольно скоро и велела быстро собраться — ей опять удалось «сунуть». Мы кое-как втиснулись в переполненный вагон. Нам с Ройне повезло — мы захватили места на верхних полках. Как только поезд тронулся, колеса начали успокаивающе стучать по рельсам, я заснула. Поезд остановился, я выглянула в окно, было темно. Мы, видимо, стояли у водокачки, станции не было видно. В вагоне было жарко и душно, одежда насквозь промокла, тело чесалось, будто меня нажарили крапивой. Я слезла с полки и пошла в уборную. В баке была холодная вода, я сняла с себя всю одежду, намочила рубашку и протерла все тело, ногтем поскребла все швы, в которых за дорогу набрались вши и гниды. Надела мокрую рубашку и пошла обратно на свое место. Под утро в вагон вошел контролер-эстонец, старшая тетя поговорила с ним по-эстонски. Они каким-то образом договорились — нас не высадили из поезда. К вечеру мы приехали на станцию Валга, где нам надо было пересесть на поезд, идущий в город Тарту. Здесь тете никак не удавалось ни договориться с проводниками, ни «сунуть». Нам несколько дней пришлось просидеть на вокзале.