Из меди и перьев

Элииса

– Извини, госпожа, – скрывая раздражение продолжил Эберт. – Но ты не можешь отрицать, что ваше прибытие сюда, весь этот шум, гам, все ваши ярмарки, праздники, на пользу городу не идут, а только отнимают рабочее время!

– Вот что, – промолвила Кая-Марта; голос ее был спокойным и ровным, но любому бы стало понятно, что внутри нее кипит возмущение. – Мне тебя жаль, сир рыцарь. Да, да, именно жаль. Тебе, видно, вечно ходить на свету и так его и не видеть. Отчего ты рыцарь, верно, для многих загадка.

Эберт чуть дрогнул. Да когда, да когда уже эта глупость перестанет его беспокоить! Не мальчишка уже.

– Ты уж извини, госпожа, – он вежливо улыбнулся и постарался вложить в слова и голос столько яда, что

позавидовала бы и его дорогая невеста. – Но что-то не очень я привык прислушиваться к словам вздорных девиц, которые думают, что знают меня, а на деле не могут ничего кроме как глупо хихикать и считать, будто в этом цель жизни.

– Это он не всерьез! – тут же влез Микаэль, увидев, как девушка зло прищурилась и надменно вскинула голову. – Он так не думает. Он так не думает – а я и подавно! Все, мы уходим, уходим… Да что на тебя нашло, идиот! – он схватил одной рукой Эберта и поспешно потащил его прочь. На другой руке у него повисла сестра.

– Еще и ты будешь звать меня идиотом, – огрызнулся Эберт и выдернул руку.

– Буду, мой дорогой, буду! – уверенно заявил Микаэль, с негодованием подталкивая его вперед. – Ты глупец и невыносим! Испортил мне вечер. Да что вообще на тебя нашло! И как вообще ты мог запретить праздник, против меня работаешь, против меня? Ууу, друг называется!

Эберт быстро шагал вперед, надеясь оторваться от друга, но это ему и вовсе не удавалось. Он давно не чувствовал такой злости и, признаться, даже не смог бы сказать, почему сейчас его так колотит и почему вместе с тем это до дрожи приятно. Одно он знал точно – идти, идти, не останавливаться и не пытаться задумываться ни о внезапных мыслях о матери, ни о том, откуда базарной девчонке известна та сказка, ни о том, что базарной девчонкой ее назвать бы не смог никто из живущих. Она разозлила его. Он лишь на мгновение, на короткий момент, как полный дурак, на долю секунды решил дать позволить себе забыться. Погрузиться в эту странную глубину нелепых эмоций, из которой такие как Микаэль не выплывают годами и почему-то зовут это счастьем. Только на миг коснуться, почувствовать эти странные вязи цвета и запаха, странных мечтаний. Нелепость и глупость, он знал это всегда и был в этом уверен – но его оттолкнули, сочли недостойным, врагом, будто это не он снизошел.

– Помедленнее! – рявкнул Микаэль. – У меня тут вообще-то девчонка. Вот уж угораздила же нелегкая связаться с тобой… Доведем Каталину, сдам ее спать, потом и обсудим.

Эберт молчал. Шаг он сбавил, не так уж и часто Микаэль поднимал на него голос, а вернее почти никогда. Отчего бы и не послушаться сегодня.

Когда они подошли, госпожа Руза распахнула дверь. Из дома повеяло теплым запахом яблочного пирога, холодной ветчины и чего-то еще. Эберт впервые за вечер понял, как сильно проголодался, но после презрительной отповеди девчонки хотелось назло ей, назло себе, назло всем заползти в свою берлогу и жить, как жилось, без намека на уют и чужую ласку. Холодный комфорт его полностью устраивал. Он повернул назад, к себе, в свой старый дом.

Когда они с Микаэлем дошли до его кабинета, Эберт распахнул дверь и наконец понял, как он устал. И кто после сегодняшнего дня осмелится говорить, что не от женщин все беды, будет назван глупцом.

– Ты можешь остаться сегодня у меня, – бросил он Микаэлю и рухнул в кресло.

– Конечно останусь, – отозвался тот. – Потащусь я в ночь через весь город обратно к матери, разумеется… Кажется, тут еще что-то осталось, – он потянулся к наполовину пустому кувшину вина, который он уже мучил сегодня.

Эберт облокотился на стол и приложил холодные пальцы к вискам. Голова слегка гудела и кружилась, будто он выпил. Надо бы распорядиться насчет ужина. На кухне должна была остаться холодная телятина, пусть принесут.

– Я ведь не по делу вспылил, да?

– Совсем

не по делу, – отозвался Микаэль, разливая остатки вина по стеклянным бокалам. – Как сказать Сольвег, что она дура, так «она моя невеста», как обидеть такое милейшее создание, так пожалуйста!

– Она сама прогнала бы нас. Сказала, что мы неугодны.

– Не мы, – погрозил пальцем южанин. – Не мы, дорогой друг, а ты. Повинился бы, улыбнулся, сказал, что не знал, не хотел – и дело с концом! Вечно ты хочешь везде доказать свою правоту.

– Я не умею иначе, – отрезал Эберт и пригубил бокал.

– Да ты никак не умеешь, – Микаэль отмахнулся и положил ногу на ногу. – Красотку, между прочим, тоже можно понять. Ты назвал ее людей и ее саму неугодными бездельниками и попрошайками, а она должна тебе в ножки кланяться?

Рыцарь смолчал. Злился он уже не на нее, злился он просто. Потому что все было так хорошо и его спустили на землю с небес, что он так и стоял истуканом, не сказав даже за гостеприимство спасибо, что сочли его мрачным и серым, что он так и не узнал ничего про ту птице-деву, будь она трижды неладна.

– Ты знал ту сказку? – спросил он Микаэля и махнул вошедшему слуге, чтобы тот принес ужин. – Ту, про птицу?

– Понятия не имел, – отозвался он. – Слышал что-то. Давно еще, от других ее земляков. Что живут они где-то в горах, что перекидываются птицей. Что поют так, что сердце разорвется на много клочков, ищи их потом. Девы-орлицы, говорят, они вещие. Ты бы и сам узнал, если б не начал скандал. Принесли бы нам уже мяса, а то так и подохнуть не сложно.

Эберт молчал и смотрел, как тихо плавятся свечи. Какое все это отношение имеет к нему.

Никакого.

Ни малейшего.

Он подрезал фитиль коптящей свечи, а потом и вовсе задул ее.

Глава VI

– Я сказал, что не дам тебе денег и точка. Отец не велел.

– А ты делаешь все так, как отец велит, как послушная собачонка, – огрызнулся Ланс, чуть было не сбив мальчишку с деревянным подносом.

На улице было людно и шумно. Казалось, после праздника народ не собирался стихать, а только вошел во вкус. Эберт обещал встретиться с братом в городе, он знал, что за этим последует, и обещание давал неохотно. Ланс просил денег не в первый раз и очевидно, что не в последний. Странно, что за последние годы брат не возненавидел его – по завещанию отца большая часть наследства отныне отойдет ему, Эберту, а вовсе не старшему сыну. В детстве все ставили на Лоренса. Он был опорой, надеждой. А потом появилась та девица не к месту, потом карты, а потом милый Лоренс стал игроком. Дела тот вел все с прежней сноровкой, потому и был на плаву, как и должен любой представитель семейства. Получив изрядную прибыль, он утраивал ее или спускал подчистую – удача была не самой верной из его многих подруг. Потом он приходил к младшему брату, говорил, что ожидается прекрасный товар и ему не хватает всего-то сотни золотых, а лучше двух, а прибыль обещал поделить пополам. Может, пару раз Эберт и выгадал, дав ему хотя бы четверть запрошенной суммы, но в целом вести дела с братцем было накладно. Отцу он об этом не говорил. Тот и так хотел вычеркнуть старшего сына из многих бумаг. Ланс виртуозно обогащал семью. Также виртуозно ее разорял. Эберт лишь по мере сил старался не вмешиваться.

– Я отдам тебе все, – твердил Ланс; свою выгоду он видел через три стены и никогда не стыдился просить. – Отдам все в следующем месяце. Представляешь, сколько я выручу на этих пряностях, они придут следующим кораблем.

– Ты то же самое говорил о корабле со сладкими винами – и где он теперь? – рыцарь равнодушно развел руками и подумал – как жаль, что не перепродать это пресловутое рыцарство. Отдать бы вырученные деньги Лансу, чтобы тот наконец-то заткнулся. Да, с детства все сильно переменилось.