Из Ниццы с любовью
Шрифт:
— А тут, между прочим, есть городок Эз, — интимно сообщил он Горчаковой и Регине, протиснувшись между ними и обняв обеих за талии. — Полчаса езды всего. Там можно подняться в горы и насладиться чудным видом… То, что нужно после стресса.
Дамы пренебрежительно хмыкнули.
— Кофе с десертом прямо над морем… И там полно лавочек… И парфюмерная фабрика… и магазин при ней, — бросал Сашка последние козыри. — Цены смешные…
Горчакова почти дрогнула, но Регина железной рукой выдернула ее из Сашкиных объятий.
— Э, э! Сначала шопинг. В Ницце. По коням.
Но чувствовалось, что парфюмерная фабрика запала в душу обеим.
Выходя из дома, Лена кинулась закрывать окна, и мы вспомнили, что собирались
— Кто-то пострадал? — поинтересовался он на своем ломаном английском.
Мы дружно затрясли головами, и от этого шишка на моем затылке разболелась. Я вспомнила, что пострадала, но дядька смотрел так жалобно, что я не стала его расстраивать.
— Что-то пропало у вас? — продолжил он допрос.
Все развели руками. Дядька шумно вздохнул.
— Конечно, если вы непременно хотите обратиться в полицию… Если вы настаиваете…
Говорил он это тоном, подразумевающим, что если мы настаиваем, то он немедленно бросится с кручи прямо в море. Мы переглянулись, и решили, что не настаиваем. А действительно, зачем нам полиция? Если они должны принять от нас заявление и зафиксировать следы взлома, то, как и у нас в России, это займет полдня, не меньше, а то и больше, если учитывать дачу объяснений с участием переводчика (кто будет оплачивать его участие?). И зачем, спрашивается, огород городить, раз уж ничего не пропало и никто не помер?
Как только до дядьки дошло, что мы не настаиваем на вызове полиции, он чуть не заплясал прямо на крылечке. Поначалу мы не могли понять такой радости, но самая ушлая из нас, Регина, догадалась, что ему пришлось бы объяснять полиции, кто мы такие и по какому праву проживаем на вилле его хозяина, а хозяин явно не спешит докладывать во французские налоговые органы о том, что имеет неслабый доход со сдачи виллы в аренду. Вот все и разрешилось. Дядька на радостях выудил из багажника своего фургона еще одну бутылку шампанского, вручил Регине, как самой привлекательной, и бодро отрулил от виллы.
— Что и требовалось доказать, — задумчиво произнес Горчаков, глядя ему вслед. — Везде проблемы с регистрацией преступлений. А значит, и с латентной преступностью.
Конечно, он был оскорблен таким пренебрежительным отношением к ночному происшествию, а значит, и к его собственной роли в нем: гадкий дядька ничуть не восхитился его мужеством, и вообще всячески пытался внушить, что это происшествие — мелочь, не стоящая пустой бутылки из-под шампанского, из-за которой стыдно беспокоить занятых людей в местном околотке, так как Монт-Борон — спокойнейшее место на земле, а грабители — никакие не опасные преступники, здесь таких просто не может быть, а вовсе даже безвредные сявки, проходившие мимо и сдуру отжавшие окно из хулиганских побуждений. Еще немного — и он договорился бы до того, что Лешка невежливо спровадил чуть ли не мирных французских рантье, заглянувших на виллу темной французской ночью спросить дорогу в библиотеку. Таким образом, и героическое поведение Горчакова, бросившегося грудью на грабителя, оказалось мыльным пузырем. Я тихо погладила его по плечу. Он вздохнул, смиряясь с судьбой и с тем, что он больше не герой без страха и упрека. Ключи от машины Регина прицельно швырнула моему мужу, и ему пришлось сесть за руль. Значит, сегодня за обедом он не пьет.
Свои комплексы по отношению к дорогим магазинам я по пути до Ниццы не преодолела, да и не собиралась. Планируя что-нибудь купить в Европе, я рассчитывала сделать это в каких-нибудь незаметных семейных предприятиях, с товарами хоть и европейского качества, но далекими от гордых марок мирового значения, а вот
В Ницце наша компания разделилась на две неравные части: Регина и Горчакова собрались заходить в бутики, примерять вещи и покупать их. Я, Сашка и Горчаков готовились короткими перебежками перемещаться от лавки к лавке за ними следом и томиться рядом с магазинами, пережидая примерки. Горчаков, правда, выразил явное намерение дезертировать и отсидеться в ближайшем кафе. Недорогом! — нервно вскрикнул он, но его жене уже было море по колено. Она в корне отвергла вариант, при котором Горчакова не будет рядом во время шопинга, причем не смогла внятно объяснить, зачем он ей сдался в модных лавках. Пусть будет! Вот мы и таскались по самым шикарным торговым улицам, от одного дорогущего салона к другому, причем в некоторые из них наши отважные дамы даже заходили и что-то там присматривали. Я убедилась, что Регина была права, — встречали там по одежке. И хотя выражение лиц персонала оставалось неизменно учтивым при взгляде на обеих девушек, но кидались продавцы конкретно к Регине, а на Ленку через три секунды переставали обращать какое-либо внимание. Проанализировав ситуацию, я пришла к выводу, что дело в Ленкиных разношенных туфлях, не гармонировавших с модным прикидом. К сожалению для Лены, у Регины размер ноги был значительно больше, а так той не жалко было бы поделиться и обувкой.
А может, дело было вовсе не в туфлях, а в выражении лица. На лице Регины была написана уверенность в том, что она достойна самого лучшего. На Ленкином лице было написано, на всех языках мира, что до сего момента она одевалась на Троицком рынке, и, как бы далеко он отсюда ни был, все продавцы, во всех бутиках, прекрасно знали, что это за рынок. И еще на Ленином лице написано было, что без Регины она бы сюда ни за что не зашла, и вообще ей тут не по карману. Но так или иначе, они уже купили Ленке какую-то юбку, и сумку — не Прада и не Версаче, конечно, попроще, но все равно с именем. Горчаков только жмурился в ужасе, следя за ними через перламутровые стекла.
Мне это быстро надоело, и я завернула в какую-то безродную лавку, где предлагаемая одежда была плотно навешана на кронштейны, никаких стеклянных стендов с подсветкой и манерных манекенов, что меня и привлекло. Там я зачем-то схватила мерить невнятный сарафан без бирок, который на мне сел сразу так, будто был сшит в надежде на мое появление в этой лавке, нигде не жал и скрывал все нажитые к данному моменту излишества фигуры. Это обстоятельство привело меня в эйфорию, за счет чего и была сделана покупка. Всего-то 19 евро, которых мне стало жалко в ту же секунду, как я получила в руки красиво упакованное приобретение.
Хозяйка лавки, высокая элегантная дама лет шестидесяти, цепким молодым глазом окинула меня с ног до головы и с ходу вычислила мое происхождение.
— Рюс? — услышала я уже привычный вопрос и обреченно кивнула.
Хозяйка улыбнулась абсолютно голливудской улыбкой. На странной смеси французского, которого я не понимала, английского, на котором я говорила значительно лучше мадам, и еще какого-то славянского наречия, она поведала, что сама из Хорватии («Кроэйша»), держит тут магазин уже десять лет и обожает русских покупательниц.
— Бывают покупательницы тяжелые, — объяснила она наполовину словами, наполовину жестами, — которым все не так. Ужас, ужас, подайте то, нет, вот это, унесите, все плохо! Леди из Европы, здешние французки, польки так себя ведут, делают вид, что одеваются тут за углом, от Шанель, а сами даже у меня ничего не купят и пойдут прямиком в секонд-хенд. А русские легкие, вот как вы, — она одобрительно коснулась моего плеча, — вам все идет, от вас поле хорошее. Такие русские приходят, смотрят на вешалки (она широким жестом обвела свои забитые кронштейны), и говорят… знаете, как? «Бе-ру!» Как я люблю это слово!