Из Орловской губернии
Шрифт:
— Травальше значитъ — якши.
— Ну, а чей говоръ лучше?
— Тотъ говоръ лучше: словъ меньше.
Мы повернули вправо отъ большой дороги и пошли лугомъ; по всему видно было, что Ивановъ день близко, пора знахарямъ и лекаркамъ травы собирать: отъ всего луга несло сильнымъ запахомъ меда; весь лугъ покрытъ былъ цвтами.
— Такъ медомъ и несетъ! славно! проговорилъ съ видимымъ удовольствіемъ одинъ изъ моихъ товарищей.
— Славно! отозвался другой.
— Богъ создаетъ благодать!..
— А хороша у васъ земля? спросилъ
— Какая ваша земля! Наша земля самая что ни-на-есть хмазовая, самая хмазовая…
— Какая хмазовая?
— Онъ, видишь ты, этого не понимаетъ, проговорилъ бывалый, толкнувъ локтемъ небывалаго. — Хмазовая, милый человкъ, по нашему, необразованному, что ни сажая дурная; вотъ кто и означаетъ хмазовая земля.
— А хорошо, богато вы живете?
— Какой хорошо! заговорилъ было бывалый человкъ: — какой хорошо!
— Не совсмъ мы ладно живемъ, перервалъ его небывалый: — а нечего Богу гршить: травальше другихъ. Возьми сосдй; такъ супротивъ тхъ мы — паны! Да еще какіе паны? На нихъ посмотришь, да и на насъ взглянешь, такъ ты скажешь: мы изъ другаго царства живемъ, изъ другихъ земель пришли!
— Т мужики сами виноваты предъ Господомъ Богомъ; за то и терпятъ.
— А чмъ они согршили?
— А тмъ: придешь ты къ хозяину, хозяинъ гостю умышленный, зловредный, правды у него нтъ!..
— Скажи ты пожалуйста, хоть ты и чужой здсь человкъ, можно ли тому быть: долины земли за сто верстъ; ширины больше сорока верстъ; и на всей той земл народъ живетъ, и все люди православные, — какъ же такъ стало, что на той земл ни одного праведнаго нтъ?
— Какъ не быть!
— А коли есть, что же ты скажешь: отчего такъ т мужики живутъ?
— Такъ Богъ далъ!
— Богъ-то такъ далъ; да отчего же ни у одного хозяина нтъ избенки мало-мальски исправной, а вс одноглазыя — по одному окошку, — вс одноглазыя, да безъ шапки, безъ крышки, значитъ…
— Никто, какъ Богъ!…
Посл этого заключенія, мы прошли нсколько живутъ не разговаривая.
— Богъ на помочь! проговорила встртившаяся намъ баба, съ серпомъ черезъ плечо.
— Помогай Богъ! обозвались ей.
— Съ трудовъ?
— Съ работы!
— Куда она идетъ? спросилъ я, когда мы разошлись съ этой бабой.
— Траву жать.
— Разв у васъ траву жнутъ?
— Случается — и жнутъ.
— Косить, кажется, легче?
— Баб косить — не идетъ!
— Отчего же?
— А такъ! Баб ни косить, ни сять хлбъ, рожь, овесъ не приходится: ея дло капусту, что ль, картофель сажать; а сять баб нельзя.
— А пахать можно?
— Пахать, боронить можно.
Мы подошли къ Десн, переправились на другой берегъ въ лодк, которыхъ здсь стояло по обоимъ берегамъ до восьми, и взобрались по крутой гор до Глинева.
— Пойдемъ ко мн, приглашалъ меня одинъ изъ моихъ случайныхъ товарищей.
— А то хоть и ко мн, приглашалъ другой.
— Спасибо на добромъ слов, отвчалъ я:- очень ужь я усталъ, и ввалился въ первую попавшуюся мн избу. Изба эта стояла на двор, на
— Здравствуй, хозяйка, сказалъ я, войдя въ избу, сидвшей такъ старух.
— Здравствуй, родимый! Да какъ же ты умаялся! Ляжь тутъ-то на лавочку, отдохни; ляжь; семъ-ко я подложу теб подъ головку, говорила и въ то же время хлопотала старуха. — Да выпей водицы; только одной воды не ней, — это не хорошо будетъ; а ты вотъ возьми кусочекъ хлба, посоли, посл пожуй, да и запей водицей; напоила бъ тебя и квасомъ, да, видитъ Богъ, квасу ни ложкя нтъ…
Когда я немного отдохнулъ, ко мн подошла сноха моей хозяйки.
— Ты ныньче еще не обдалъ? спросила она меня.
— Нтъ, еще не обдалъ.
— Погоди я теб бурачковъ налью.
Она налила въ чашку бураковъ, положила предо мной ковригу хлба, пододвинула соль.
— Кушай на здоровье! сказала она.
— Сходи-тко, налей въ чашечку молочка, прибавила старуха хозяйка. Сноха пошла за молокомъ.
— И какъ не измаяться въ такую жару да сухмень! заговорила словоохотливая старуха: — вишь какая сушь стоятъ! И Господь знаетъ, что-то будетъ! На коноплю какая-то мушкара напала: по инымъ мстамъ всю коноплю мошка эта пола, земля какъ будто вчера только вспахана; а безъ конопли, что длать, чмъ питаться?! Просто головушка наша гршная! Отъ сухмени отъ этой и скотъ-то весь попадалъ: весь, таки весь…
— У васъ падежъ былъ?
— Какое былъ! и теперь такъ варомъ и варитъ: по всему округу падежъ, ни одного села не миновалъ.
— У васъ молоко есть?
— Есть, родимый, осталась коровка одна; бережемъ молочко для хвораго человка, для странняго… а сами ужь давно не знаемъ, какое такое молоко бываетъ…
Повши, я прилегъ на лавку и думалъ немного хоть заснуть, но кучи мухъ не позволили имть хоть маленькую надежду на это покушеніе. Въ избу вошли три двочки, внучки старухи, изъ которыхъ старшей было не боле двнадцати лтъ.
— Что, дточки, нагулялись? спросила ихъ старуха.
— Нагулялись, бабушка!
— А нагулялись, — на полотьбу, дточки!
— Мать говорила, бабушка, что ныньче на полотьбу не идти, сказала одна двочка, лукаво посматривая на мать.
— Какъ не идти? сказала бабушка.
— Да не идти, бабушка!
— Какъ же такъ, Марья? обратилась старуха къ снох, которая въ то время кроила хлбъ. — Овесъ полоть надо.
— Надо, матушка.
— А какъ же не идти?
— Да это двчонка такъ только балуетъ; я вотъ и хлбъ крою, въ поле взять, говорила Марья, раздавая дтямъ ломоть хлба. — Надо, полоть, нельзя такъ день за день оставить.