Из Орловской губернии

Якушкин Павел Иванович

Орелъ, 20 апрля.

На пристани я нашелъ стараго бурлака, который уже нсколько лтъ не ходитъ на баркахъ; а съ молоду онъ хаживалъ и до Нижняго. Сталъ я у него разспрашивать про Петра перваго.

— Петру царю, первому императору, не дойти никакъ до Грознаго царя до Ивана, но еще на Москв царилъ, когда еще я самаго Питера не было.

— Чмъ же Грозный лучше Петра?

— Грозный во всякомъ дл толкъ разсуждалъ; а Петръ на кого разсердился — голову долой и вся не долга!

— Здсь въ Орл я про Грознаго не слыхалъ…

— Отъ кого здсь услыхать-то?! Вотъ я хаживалъ на баркахъ, такъ тамъ чего не узнаешь!

— Что же ты про Грознаго слыхалъ?

— Разсудительный царь былъ, простой человкъ былъ, всякую вину разсудятъ, да по мр вины и накажетъ; а коль разсудитъ — вины нтъ, ну и ничего. Подъ Коломной слышалъ я, мн сказывали, а я теб скажу вотъ что: любилъ царь Грозный на охоту здить, за всякою птицею, за всякимъ звремъ. здятъ онъ, здитъ, уморится и задетъ въ простому мужику отдохнуть въ простую избу. Прідетъ въ избу, сядетъ въ передній уголъ, покушаетъ чмъ Богъ пошлетъ; а хозяевамъ прикажетъ царь: безпремнно всякому свое дло длать. «Я, скажетъ| не хочу никому мшать». — Прізжаетъ онъ намъ-то разъ къ мужику отдохнуть, сдъ за столъ, сталъ кушать. А у мужика былъ сынишка дть

двухъ, а то я того не было… да такой мальчишка шустрой былъ… Бгалъ онъ по лавк, бгалъ, подбжалъ въ царю, да какъ хвать царя за бороду, тогда царя еще бороду носилъ. Какъ прогнвится царь!.. «Сказнить ему голову!» кричитъ царь. Приходитъ хозяинъ, отецъ того мальчонки. — «Прикажя слово сказать!» — Коли умное скажешь — говори, кричитъ Грозный, а глупое скажешь — я теб голову сказню! — «Зачмъ глупое говорить, царю надо умное говоритъ! Безъ вины ты хочешь моему сынишк голову сказнить!» — Какъ безъ вины? Онъ меня за бороду схватилъ! «Это онъ сдлалъ по своей несмышленности, для того, но онъ еще въ младомъ возраст. А вели ты, царь, принести чашу золота, а я нагребу чашу жару изъ печи; коли онъ хватится за золото, значитъ онъ въ разум, сказни его; а кали хватится за жаръ, то онъ хватилъ тебя за бороду отъ своей несмышленности…» Хорошо! говоритъ царь. Принесли царскіе слуги чашу золота, а мужикъ нагребъ изъ печи жару — угольевъ; поставили чаши на лавку, подвели младенца, тотъ и хватается за жаръ. — «Вотъ видишь, царь», говорятъ мужикъ. — Вижу! говоритъ царь; спасибо, что ты меня отъ грха избавилъ; за это твоего сына пожалую. — Взялъ Грозный царь съ собой мужицкаго сына, выростилъ его, а посл и въ большіе чины его предоставилъ [11] .

11

Этотъ анекдотъ слышалъ я еще въ Рязанской губерніи, и не помню отъ кого въ Москв. Авт.

Орелъ, 24 апрля.

Про теперешній Орелъ сказать много нечего: посл многихъ страшныхъ пожаровъ онъ поправляется очень не быстро; на всхъ улицахъ, даже самыхъ главныхъ, вы часто встртите пустыри, обгорлые дома; днемъ увидитъ тоже на всхъ или почти на всхъ улицахъ фонарные столбы; ночью же городъ освщается фонаремъ, зажженнымъ у квартиры полиціймейстера; мн говорили, что еще гд-то есть два фонаря, но я ихъ не видалъ, а поэтому объ нихъ и говорить не могу. Страсть къ собакамъ и къ публичнымъ обдамъ, кажется, отличительная черта орловцевъ. Днемъ и ночью собаки стаями ходятъ ршительно по всмъ улицамъ; меня увряли, что здсь въ Орл собаки не кусаются, хотя въ полицію приходили уврять въ противномъ; но все-таки какъ-то не совсмъ пріятно, когда на васъ кидаются десять-пятнадцать влюбленныхъ собакъ… Посл собакъ, орловцы очень любятъ публичные, торжественные обды: прідетъ новый губернаторъ — ему обдъ; разстается начальникъ съ губерніей — ему обдъ; выберутъ старшину въ клубъ — ему обдъ; выгонятъ изъ старшинъ въ клуб — члены клуба и его чествуютъ обдомъ!

— Охотники у васъ до обдовъ, сказалъ я одному здшнему чиновнику:- всмъ даете обды.

— Мы даемъ только достойнымъ своимъ начальникамъ, отвчалъ чиновникъ.

— А выгнанному старшин за что клубъ обдъ давалъ?

— Чтобъ поощрить теперешняго.

А должно замтить, что эти обды очень хороши: я знаю, что для такихъ обдовъ посылали на почтовыхъ изъ Орла въ Москву за однимъ теленкомъ.

Усохъ, Трубчевскаго узда,

15 іюня 1861 г.

— Какъ пройдти въ Трубчевскъ? спросилъ я, выходя изъ Кокоревки, встртившагося мн мужика лтъ за пятьдесятъ.

— А ступай ты прямо на Острую Луку, а такъ выйдешь на Усохъ, а такъ и самъ Трубчевскъ теб будетъ, ноньче рано еще придешь въ городъ.

— Сколько верстъ до города?

— До Острой Луки отъ васъ считается 20 верстъ; а то и всхъ 25 верстъ будетъ, да отъ Острой Луки до города 20, - тамъ уже мрныя версты: столбы стоятъ; вотъ и считай: верстъ 40 хорошихъ будетъ, да дорога-то ходовата.

— Ну, прощай спасибо на добромъ слов.

— Постой немножко; я забгу только въ избу, захвачу зипунъ, пойдемъ вмст, мн надо на мельницу; а двоимъ все-таки веселе.

Черезъ минуту онъ вышелъ и мы отправились съ нимъ.

— Ты зачмъ идешь на мельницу? спросилъ я своего спутника.

— Мельницу прорвало весной, плотину надо чинить, такъ затмъ и иду.

— Своя мельница?

— Кабы своя — чужая! Мн не слдъ было и наниматься-то во чужихъ людяхъ, да что будешь длать! Пришлось на старости лтъ на чужихъ работать, а допрежь и дома было своей работы довольно.

— Отчего-жь теперь пошелъ на чужую работу?

— Такъ, грхъ случися.

— Какой-же грлъ съ тобой случился?

— Богъ видно наслалъ; за грхи ли онъ караетъ, такъ ли за что испытуетъ, а только вотъ что я скажу: остался я съ матушкой посл батюшки только одинъ, почитай, работникъ; а братцевъ у меня было шестеро; пришедъ братъ одинъ, что посл меня, пришедъ въ законные года — женихъ… меня-то еще покойникъ батюшка оженилъ… Пришло время другому — другаго женилъ; женилъ я и третьяго. На ту пору объявили наборъ. Помолились мы Богу: кому идти? Я и говорю: «я, братцы родимые, пойду за васъ служить Богу я великому государю; только вы сами думаете: хорошо ли то будетъ?» Матушка такъ и всплеснула руками:- «кому идти — тотъ пойдетъ, говоритъ матушка, а теб идти не слдъ: ты всему дому голова, да и братья тебя почесть должны!» Тутъ одинъ братецъ и замялся:- милому, говоритъ, надо дома оставаться, а постылому, врно, за милаго въ солдаты идти! — «Молчи, говоритъ матушка, ты мн постылый, что-ли?» — Врно, постылый! — «На-ко укуси-ка пальчикъ, опять таки говоритъ матушка, укуси этотъ пальчикъ, а то хоть и этотъ: всей вдь рук больно!.. Такъ-то и матери любаго сына жаль, за всякаго сына вся утроба раздирается!.. Тутъ пришло горе, надо всмъ разобрать, какъ бы такъ горе разгоревать, чтобъ всмъ не пропасть! Отдадимъ старшаго брата, снимемъ съ дома голову — вс пропадемъ!.. Я вамъ мать, худа никому не хочу; а по моему разуму вамъ бросать жеребьи, а старшему…» мн, то есть, прибавилъ разсказчикъ: «старшему быть надлежитъ дома». Тутъ братья вс загомонили: «старшій не бери жеребья, а мы, меньшіе, промежь себя кинемъ по жеребью!» На томъ и поршили. Кинули жеребья; достался жеребій брату Михайлу, тому самому, что съ матушкой было заспорилъ; тутъ однако и онъ не сталъ спорить. Снарядилъ я его, какъ Богъ указалъ, отвелъ въ присутство, сказали малому — «лобъ!» поплакалъ… пошелъ этотъ въ солдаты. Пришелъ еще наборъ, еще братцу забрили лобъ… Сказали и еще наборъ, и опять-таки на насъ чередъ пришелъ! Племянникъ поймалъ меня въ пол… а племянникъ у насъ въ дом былъ отъ старшаго моего еще братца, что при батюшк еще на погостъ

свезли… такъ посл этого-то брата остался мальчонка; выросъ племянникъ, поступилъ въ года, что и законъ принять [12] можно; сталъ я ему невсту пріискивать, только племянникъ мн говоритъ: «нтъ дядюшка, не надо, не хочу я жениться, холостымъ еще похожу». Ладно. Проходитъ еще сколько времени, вижу, малый смирный, работникъ хорошій, надо женить! Съискалъ невсту; невста, вижу самъ, очень ужь малому по сердцу пришлась… Повнчали. Прошелъ годъ съ чмъ-то, народился у племянника сыночекъ, мн внукъ, значитъ… Тутъ-то и сказанъ былъ наборъ… Поймалъ меня тутъ-то въ пол племянникъ. — «Дядюшка, говорятъ, не мечи промежь насъ жеребья». — «Какъ, другъ, не метать? Теб дома хорошо жить, въ солдаты не хочется; такъ-то и всякому!» — «Не объ томъ я говорю, дядюшка любезный»… а малый, былъ почтительны!… «Не объ томъ я говорю, дядюшка любезный; а вотъ что надо сказать: отдадимъ мы со двора еще дядю, бабушка не вынесетъ: двухъ сыновей старушенка отдала, — какъ убивалась!.. третьяго отдастъ — совсмъ помретъ!.. Думалъ я думалъ, говоритъ, и положилъ: дядей въ солдаты еще не пускать, а скажутъ наборъ, жеребья не брать; идти въ солдаты мн — безъ жеребья! — Оттого-то я, говоритъ, и жениться не желалъ, а пожелалъ я охотою за дядей служить! Только на грхъ мой двка попалась, что я отъ ней отступиться нельзя… сгубилъ я ее горькую! А все-таки своего положенія не покидаю: баба моя оставайся, тамъ что Богъ дастъ… а мн идти въ солдаты!..» Только это онъ мн хоть и говорилъ, а все-таки я ему по его не сдлалъ: и все-таки жеребій всмъ далъ; племянникъ не сталъ брать, я за него взялъ; попалъ жеребій моему брату, а племяннику жеребья не достаюся. «Все, говоритъ тотъ, все ты, дядя, пустое замыслилъ: идти мн въ солдаты!» Повезъ я брата и племянникъ за мной увязался… что ты будешь длать!.. Иду съ братомъ въ присутство, племянникъ съ нами. Какъ только сказали брату — «лобъ», а племянникъ, какъ тутъ! «Я, говоритъ, иду за дядю охотой!..» Господа посмотрли на парня. «А когда ты охотой идешь, дай Богъ часъ!..» Забрили ему лобъ, а брата выпустили, и денегъ за это ни копйки не взяли. Теперь слушай: жили мы — слава Богу! Ни ссоры, ни свары никакой! Вотъ и приходитъ братъ солдатъ съ краснымъ билетомъ, и другой приходитъ — съ жолтымъ. Приходятъ: и матушка, и вс, и я такъ взрадовались, что ну!.. Матушка только и радовалась: вотъ, вотъ дождалась Божьей милости: вс ея дтки въ кучу собрались… Да не такъ вышло, не такъ Богъ далъ, какъ думка была… Пошла свара, разладъ… Ты то длаешь, а братья, особенно старшій солдатъ, тотъ свое. Что ты будешь длать! — «Не ходи, братья, говоритъ старшій солдатъ, куда хозяинъ пошлетъ». Это онъ меня прозвалъ хозяиномъ; а самъ ты знаешь: какъ дому безъ хозяина жить?! Я и говорю; «братцы, племяннички милые! я васъ выростилъ, выкормилъ, выпоилъ, надо было въ солдаты идти, надо было женить — все сдлалъ: сами знаете, больше четырехъ сотъ цлковыхъ выдалъ. Теперь вотъ что вамъ скажу: не желаю я быть хозяиномъ; постановьте вы сами себ хозяина, я буду работать». Ребятамъ стало будто и задорно. — «Нтъ, говорятъ, дядюшка, никому иному, какъ теб приходится быть хозяиномъ; ты и будь нашимъ хозяиномъ».- «Ладно, говорю, только не было-бъ худого». Стали жить по старому: я опять-таки хозяиномъ въ дому; только пошло еще хуже. Матушка старушка, — а ей теперь за 90 лтъ, — матушка говоритъ: «не жить вамъ, дтки, видно вмст: подлитесь!» Стали длиться… Когда длежъ безъ ссоры бываетъ?!.. Я говорю: «раздлимъ, братцы, весь домъ, все добро на четыре жеребія: одинъ жеребій мн, другой одному солдату, третій другому солдату, а четвертый внуку, что отъ племянника пошелъ. Кажись — по божьему? Кинемъ, говорю, жеребьи». Такъ что-жь ты думаешь? братья на то не пошли: «ты укажи, говорятъ, каждому жеребій». Бились, бились, до міру доходили, на міру насъ и подлили. Дворъ нашъ изо всего села былъ, а теперь… хуже насъ ни одного нтъ… Я на старости какой работникъ; ну, а изъ солдатъ, самъ знаешь, какой ужь хозяинъ!

12

Законъ принять — вступить въ бракъ. Авт.

У мельницы мы съ нимъ разстались; я пошелъ дорогой, которую онъ мн указалъ, а онъ на мельницу.

Дорога пошла лсомъ; лса здшніе совсмъ не похожи хоть на новогородскіе: сверные лса до утомительности однообразны; здшніе южные, напротивъ; сверные лса большею частію состоятъ изъ одной какой-нибудь породы: пойдетъ сосна, сосна и идетъ если не на сотни верстъ, то врно на десятки; пойдетъ ель — вс одна елка; рдко и эти дв близкія породы перемшиваются; и по этому-то лсу, въ сверныхъ губерніяхъ, изрдка попадается тощая березка или осинка… Въ малороссійскихъ лсахъ, за очень немногими исключеніями, вы не знаете, не можете сказать: изъ какой породы деревьевъ лсъ: такъ и сосна, и ель, и берестъ, и оршникъ, и ольха… Трубчевскіе лса составляютъ переходъ отъ сверныхъ лсовъ къ южнымъ: ежели нтъ разнообразія южныхъ малороссійскихъ лсовъ, то нтъ и того дикаго, хоть и величественнаго, однообразія лсовъ новогородскихъ. Жителю сверной Россіи трудно понять гоголевскій эпитетъ — «зеленокудрый» лсъ; въ Трубчевск это легче дается: вы какъ бы предчувствуете, что есть лса, которые можно назвать зеленокудрыми, и только въ благословенной по климату Малороссіи вы назовете лса — зеленокудрыми, хоть бы и не подсказалъ этого слова славный малороссъ.

Этотъ лсъ въ очень немногихъ мстахъ вырубаютъ: помщики и казна продаютъ по нскольку десятинъ. Я шелъ по лсу уже боле трехъ часовъ и напалъ на мужиковъ, которые отдыхали у дороги.

— Скажите, братцы, гд можно напиться? спросилъ я, разбудивши этихъ мужиковъ.

Многіе на меня, пожалуй, вознегодуютъ: какъ осмлился безпокоить пейзановъ, которые посл тяжкаго труда, можетъ быть, только-что заснули; я пожалуй и принесу повинную, но только спрошу, чтобы сдлали въ моемъ положеніи мои обвинители: вышелъ я изъ Кокоревки, выпивъ только кружку воды и ничего не вши, не думая, что мн прядется идти безлюднымъ, песчанымъ мстомъ верстъ пятнадцать, я не спшилъ; но когда одолла меня жажда, не знаю, что со мною было; и теперь безъ ужаса не могу вспомнить о послднемъ час, проведенномъ въ этомъ лсу, до этой встрчи. Сперва нестерпимая жажда долго меня мучила, потомъ невообразимо-непріятная дрожь довела меня до того… что я хорошо понималъ, почему голодный волкъ нападаетъ на людей, когда, будучи сытъ, онъ боится людей…

— Нтъ и у васъ воды, братцы? спросилъ я проснувшихся мужиковъ.

— Нтъ, братецъ, воды нтъ у насъ, отвчалъ одинъ изъ проснувшися мужиковъ:- а вотъ ступай ты по дорог; пройдешь версты полторы, тамъ гляди тропочку влво… тропочка торная будетъ, такъ ты ступай по этой тропочк, и дойдешь ты до криничиньки…

— Видишь ты, человкъ совсмъ измаялся, вступился другой мужикъ:- куда ему найдти твою криницу! Вставай, братцы! Пойдемъ вмст…

— А и то правда! отозвались другіе. — Пойдемъ-те, братцы, и намъ пора: на жару немного отдохнешь…