Из Питера в Питер
Шрифт:
У Аркашки разгорелись глаза. Пересечь на корабле Великий, или Тихий, океан! Пройти Панамским каналом! Побывать в южных широтах! Между прочим, в самых флибустьерских местах... Пересечь еще один океан, Атлантический. Мечта скитальца морей!..
Вчера, на подпольном сборе, красные разведчики постановили: в Америку не ехать. Любой ценой оставаться здесь, дома. И Аркашка теперь мучился, его одолевали сомнения...
Выступающие все еще не находились, и тишина становилась зловещей, вызывающей. Выскочил, правда, Валерий Митрофанович, лепетал что-то о величии Америки, о неблагодарности русских, воздевая
После выступления Валерия Митрофановича тишина сделалась еще гуще. Смит, посмеиваясь, начал вызывать на выступления. Назвал фамилии Ручкина, Колчина, Гусинского, Обуховой. Никто из них не вышел. Но когда Смит упомянул Гольцова, Володя встал. Он хотел сказать несколько слов с места; обрадованные Круки уговорили его выйти на сцену.
— Миссис Крук призвала нас радоваться, — сказал Володя. — Нам предстоит кругосветное путешествие! Очень заманчиво, правда?
В зале кое-кто несмело улыбнулся.
— И все-таки я объясню, почему не радуюсь. Мы уже пропутешествовали десять тысяч верст, как сказал мистер Крук. На это ушло два года... Я подсчитал: теперь нам предстоит пропутешествовать еще двадцать шесть тысяч верст... — В зале стало еще тише. — Кто поручится, что на двадцать шесть тысяч верст не уйдет пять лет? Кто поручится, что мы вообще вернемся домой? — Он смотрел в зал, и на него смотрели, но без улыбок. — Вот почему мы не можем радоваться, миссис Крук, извините...
— Это называется гнилая интеллигенция! — заявил Ростик, внезапно появляясь на сцене. — То он цветочки собирает, как та стрекоза, пока муравьи, понимаешь, соображают, как жить... — Ростик подмигнул в зал, и в задних рядах его дружки ответили довольным гоготом. — То он ноет, на жизнь жалуется, все его обижают, Америка ему не нравится, охота опять в приют, голодать и помирать, потому что он ничего не умеет... Правильно я говорю? — Его опять поддержали, и Ростик воодушевился еще больше. — Интеллигенция, без мамы не может, без папы не проживет! А я скажу по-простому, по-рабочему, по-пролетарскому — даешь Америку! Чего мы тут не видали, в этой нищете? Там хоть есть на что поглядеть...
Это выступление никто не принял всерьез. Как ни старались Круки и Смит, желающих больше не было. Пришлось мистеру Круку в заключение заявить, что он немедленно начинает переговоры с капитаном японского судна...
Все стали расходиться. На заключительные слова мистера Крука никак не реагировали. Вечером в спальнях, как доносил Смиту Валерий Митрофанович, было тихо.
— Мне это не нравится, — уронил Смит.
— Затевают что-то, — поддакнул Валерий Митрофанович.
— Ничего себе, информация.
— Ростик и его ребята ничего не знают...
— Ростик! Вам давно следовало прибрать к рукам Ручкина и других красных заводил.
Валерий Митрофанович только жалобно вздохнул. К Ларьке ему никак не удавалось подобраться.
Смит пошел к Крукам. У двери он услышал голос миссис Крук. Она вслух, негромко, читала Библию.
— «Блаженны скорбящие о всех бедствиях твоих, — услышал Смит, — ибо они возрадуются о тебе, когда увидят всю славу твою, и будут веселиться вечно...»
Смит пожал плечами и открыл дверь.
— Прошу
— Мистер Крук подумал, — сурово произнесла Энн Крук.
— Я подумал, Майкл, — нахмурился Джеральд, не глядя на Смита.
Майклу Смиту стало не по себе. Ему до сих пор просто не приходило в голову, что от его предложения можно отказаться. Ведь это противоречило здравому смыслу! А сейчас он ощутил растерянность.
— Эти дети опасны, — заторопился Смит, теряя обычную сдержанность. — Помните, миссис Крук, первую встречу с ними? Они пели «Интернационал». Если б не вы, Ларьку и Аркашку засекли бы казаки... До сих пор они где-то прячут знамя красноармейцев. Они откровенно признаются, что считают себя красными! А ведь им уже по шестнадцать лет. Зачем такие дети Америке? Плодить красную заразу? Вас не поблагодарят, мистер Крук.
Они сидели выпрямившись, высоко подняв головы и смотрели куда-то вдаль, может, вглядывались в далекую Америку, и, казалось, не видели Смита... Но он уловил, что попал в точку. Круки думали как раз об этом: как отнесутся в Штатах к приезду красных детей? Их мучила эта мысль, сомнения... Именно поэтому они молились и искали утешения в Библии...
— Если мы сумеем организовать их выступления в Америке, — внушительно заговорил Смит, — организовать, как надо, дело пойдет! Пусть расскажут о вшивой Совдепии так, чтобы рабочих, интеллигенцию, даже негров стошнило от русской революции. Я это организую. Кстати, надо бы неделю-другую подержать их на хлебе и воде, чтобы к Сан-Франциско они приняли более мученический вид. Дадим рекламу! Добьемся серьезного успеха! А когда о них все позабудут, возьмемся за главное, за сотворение первоклассных разведчиков... Выбирайте, мистер Крук: или благодарность Соединенных Штатов и богатство, или проклятие Америки и нищета...
— Мистер Крук не хочет слушать этот вздор, — твердо сказала Энн Крук. — Никакие они не мученики, а дети революции.
— Смит, вам не удастся сделать из этих ребят шпионов, — вставая, сказал Джеральд Крук.
— Думаю, это зависит не от вас, сэр, — помолчав, промолвил Смит. — Мне вас жаль.
Когда он выходил, ему показалось, что в дальнем конце коридора кто-то поспешно завернул за угол... Смит помчался туда. За углом никого не было. Он кинулся в спальни. Все спали…
Между тем в комнате, которой особенно интересовался Майкл Смит, не спал никто. Прошел, наверно, целый час после того, как он сюда заглядывал. Аркашка пошевелился и поднял голову. Тотчас привстал Ларька.
В этой комнате временно размещались шестнадцать старших мальчиков. Четырнадцать из них входили в число красных разведчиков. Но были еще двое — Ростик Гмыря и Володя Гольцов.
Аркашка и Ларька бесшумно подошли к кровати Ростика. Он делал вид, что храпит.
— Открой глазки, Ростислав, — предложил Ларька. — Дело серьезное.
Храп прекратился. Потом, пустив на всякий случай еще руладу, изобразив сладкий зевок, Ростик приоткрыл невинные глаза.
— Вам чего, ребята?
— Сейчас мы сведем тебя в подвал и там запрем. Только тихо... Будет тихо — будешь жить. Нет — удавим!