Из Питера в Питер
Шрифт:
— Вы что? — не выдержала Тося. — Чего мы там не видели?
Валерий Митрофанович осмотрел Тосю с ног до головы, даже зачем-то обошел ее вокруг, поглядел и на других девочек, облизнулся, посмеиваясь. Только на Катю не стал смотреть.
— Японцы — народ древней культуры, — заговорил он вкрадчиво. — Из глубины веков сохраняется у них любопытнейший институт гейш. Правда, вы уже, хе-хе, староваты... В гейши берут девочек лет пяти, семи. Они проходят специальное воспитание, пока научатся всем тонкостям своего дела...
Катя встала:
— Вы о чем, Валерий Митрофанович?
— Я не вам, не с вами, Обухова, — отмахнулся он с досадой. — Я Тосеньке рассказываю...
— А что вы рассказываете Тосеньке? — не отставала Катя. — И зачем?
У нее была неприятная Валерию Митрофановичу манера смотреть прямо в глаза.
— Вам это неинтересно, Обухова...
— О проститутках, вот о чем идет речь! — зло фыркнула Тося.
— Гейша — вовсе не то, что вы думаете! — замахал руками Валерий Митрофанович, и его тонкий язычок быстро, с удовольствием прошелся по бескровным губам. — Вовсе не то! — Но Катя пристально рассматривала его, и он, увядая, добавил специально для Кати с непонятным озлоблением: — От сумы да от тюрьмы не отказывайся!
И у девочек и особенно у мальчиков к нему накапливалась тяжелая ненависть. Вспоминали, как он вызвал в приют казаков и они забрали тогда Ларьку, Аркашку и Николая Ивановича. Как пытался что-то выгадать у белых за сведения о матери Миши Дудина... Как он выслеживал, шпионил и обо всем доносил Смиту. И не хотел домой, в Питер. А этот его разговор о гейшах окончательно всех возмутил.
Но тут встала, как загипнотизированная, Лида Савельева, толстушка с лицом куколки, которая так здорово изображала Круков в виде Адама и Евы...
— Постойте... — прошептала она. — Постойте...
И прошлась нерешительного комнате. Все недоверчиво следили за ней.
— Вчера я случайно проходила около порта... Видела мистера Крука, — нерешительно продолжала Савельева. — Он разговаривал с капитаном японского судна. Говорили по-английски, я кое-что поняла. Судно называется «Асакадзе-мару». Мистер Крук и капитан торговались. Мистер Крук нанимал судно...
Все молчали в полном отчаянии. Но Катя насмешливо спросила:
— Ну и как, нанял?
— По-моему, нет. Не сошлись в цене.
Катя с грустной улыбкой посмотрела на своих подруг:
— Верите?
Все молчали.
— Верите, что мистер Крук нанимал судно, чтобы забросить нас в Японию? Верите, что Джеральд Крук и Энн Крук хотят из нас сделать гейш, а из мальчиков бандитов, что ли?
Все оглянулись на Лиду, которая уверяла, что рассказала правду, она видела своими глазами...
— Ну и что? Это же Круки! — Катя холодно уставилась на Савельеву. — Целый год они делали для нас все, что могли, они жили для нас! Их можно упрекнуть разве в том, что они слишком добры... Но в подлости? Боже мой, как не стыдно! Каждая из нас обижается, если о ней даже подумают плохо, а о Круках, которые в десять раз лучше всех нас...
— Но я же ничего не сказала! — завопила Савельева.
Однако подозрение осталось. За Круками следили во все глаза. Вскоре просочилась еще одна новость: мистер Крук и Майкл Смит уезжают в Харбин! Почему в Харбин, к китайцам?.. Объяснению миссис Крук, что они выехали в надежде обменять там бумажки царя и Керенского на полновесные доллары, поверили только Ларька и его компания, которые вели себя как-то странно.
Это было уже в мае двадцатого года. К этому времени те несколько сот ребят, которые два года назад уезжали в хлебные места на лето, мечтали об Ильменском заповеднике или о том, как они привезут домой мешок муки и кусок сала, и вообще-то были просто беззаботными школьниками, все чаще оглядывались на Ларьку и его единомышленников, число которых постоянно росло.
Удивляло и раздражало, что они учились. Готовились к окончанию реального училища или гимназии. Даже Володя Гольцов не мог учиться, а они могли... Только и всего. И посмеивались над паникерами.
Аркашка хмуро признался Мише Дудину, что он не понимает Ларьку, что Ларька стал не тот...
— Он скатывается к оппортунизму, — с глубоким сожалением произнес Аркашка. — И даже к соглашательству...
Миша глядел с испугом. Он не решился спросить, что это такое.
— Его надо предостеречь. Спасти, — еще мрачнее заявил Аркашка. — Пока не поздно. Пока он не докатился до предательства!
— Ты что! — ахнул Миша.
— Ты знаешь, где знамя краскома? — шепотом спросил Аркашка.
— Нет.
— Никто не знает. Может, его уже нет?
— Как это нет?
— Очень просто. Ларьке нет дела до знамени краскома! До мировой революции! Он решает задачки по тригонометрии.
Миша потупился. Он тоже решал задачки, зубрил древнюю историю и английские глаголы. Но хоть обожал Аркашку, не хотел сдаваться:
— Для мировой революции лучше, что ли, если будем безграмотные?
— Это тебе Ларька напел? — подозрительно покосился Аркашка.
— Он говорит: революции требуются инженеры...
— Инженеры! Зачем?
— Строить.
— Строить! — с отвращением повторил Аркашка, и тут же глаза его вспыхнули черным огнем, а руки сжались в кулаки. — Разрушать — вот что надо! Рушить! Все! До основания!
— А затем, — поднял голову Миша, — мы наш, мы новый мир построим.
— Это когда будет, — отмахнулся Аркашка. Ему явно не хотелось что-то там строить... Охота была разрушать.
Аркашка попытался напрямую объясниться с Ларькой, но из этого мало что вышло. Ларька, который весело улыбался ребятам, беззаботно занимался, твердил, что беспокоиться не о чем, дальше их не вывезут, потому что некуда, а большевики все равно придут и сюда, к Великому океану, — с Аркашкой был грубоват.
— Революции нужна не трескотня, а дело, — оборвал он Аркашку.
— Ты что, не слышишь? — Аркашка простер руку к окну, за которым стреляли. — Там убивают революцию! А ты долбишь свой плюсквамперфектум...