Из праха восставшие
Шрифт:
– Я ничего такого не делал!
– У тебя на лице все написано. Ты говоришь одно и тут же угрожаешь другим.
– Так вот, послушай тогда меня, – ощерился Йоан Ужасный. – И ты, сонная, – повернулся он к Сеси, – ты тоже послушай. Если к закату ты не вернешься, не перетрясешь мой мозг, не очистишь мою голову…
– Так у тебя есть на такой случай полный список всех нас, и ты своим пьяным языком сделаешь его всеобщим достоянием?
– Это ты сказала. Я этого не говорил.
Йоан замер и плотно зажмурился. Дальний звон, святый, святый, святый звон звучал все громче, и громче, и громче…
– Ты слышала, что я сказал? – взревел он, стараясь перекричать проклятые колокола.
А затем попятился и выбежал из чердачной каморки.
Тяжелые башмаки прогрохотали по лестнице, по прихожей, затем хлопнула дверь, и в Дом вернулась тишина. И только тогда высокая бледная женщина взглянула на мирно спящую Странницу.
– Сеси, – позвала она вполголоса. – Вернись домой.
Ответом ей была тишина. Мать подождала несколько минут, но Сеси так и не проснулась.
Йоан Ужасный, Неправедный пересек скошенный луг и начал блуждать по улицам городка, разыскивая Сеси, подозревая ее в каждом ребенке, страстно облизывающем мороженое, в каждой блохастой собачонке, деловито трусящей в страстно предвкушаемое никуда.
Йоан остановился и вытер лицо носовым платком. «Я боюсь, – сказал он себе. – Боюсь».
На высоко натянутом проводе сидела телеграфная строчка – точка-тире – птиц. Может, и она там? Смотрит на него круглым птичьим глазом, чирикает, охорашивает перышки – и до упаду хохочет?
Далеко и сонно, словно воскресным утром, в безысходном ущелье его головы зазвонили колокола. На него навалилась кромешная мгла, в которой плавали бледные лица.
– Сеси! – крикнул он всему и ничему. – Сеси, ты можешь мне помочь, я знаю! Встряхни меня! Встряхни!
Из черноты выплыла фигура с трубкой, в головном уборе из перьев. Рекламный индеец. Табачный магазин. Он ожесточенно помотал головой.
А что, если так и не удастся ее найти? Что, если ветры унесли ее в Элгин [24] , где она любит проводить время? В приют для умалишенных, и она теперь упоенно играет с цветными стеклышками их вдребезги разбитых мыслей? Далеко-далеко в жарком неподвижном воздухе вздохнул и эхом повторился огромный железный свисток, зачух-чух-чух-чухал пар; длинный зеленый поезд гусеницей извивался по тростником заросшей долине, через холодные реки и через кукурузные поля, вползал в тесные норы туннелей и под триумфальные арки столетних каштанов. Йоан Ужасный испуганно вздрогнул. А что, если Сеси засела в голове машиниста, как в саже перемазанной кабине? Она же любит кататься на этих жутких машинах. Дергать веревку свистка, оглашая железным стоном ночные, без памяти спящие поля или дремотный полдень.
24
Город в Иллинойсе.
Свернув на тихую зеленую улочку, он краем глаза заметил в ветвях боярышника старуху, голую и сморщенную, как печеное яблоко. И кедровый кол, вбитый в ее грудь.
Что-то яростно закричало и ударило его по голове. Вскинув глаза, он увидел дрозда, улетавшего с пучком его волос в клюве.
– Проклятье!
Дрозд бросил вырванные волосы и сделал круг, примериваясь для нового захода.
Йоан услышал нарастающий свист.
И наугад выбросил руку.
– Попалась!
Дрозд отчаянно верещал и бился у него в пальцах.
– Сеси! – крикнул он наглой черной птице. – Сеси, я убью тебя, если ты не поможешь!
Дрозд заверещал еще отчаянней.
Он сжал пальцы, сжал сильно, изо всех сил.
А затем бросил раздавленную птицу на землю и ушел, не оглядываясь.
Он шел по берегу ручья и громко хохотал, представляя себе, как забегает Семья в поисках спасения.
Со дна ручья на него пялились круглые, выпученные глаза. Жарким июльским полднем Сеси любит забраться в серую, скорлупой прикрытую мякоть рачьей головы, смотреть на мир черными горошинками, закрепленными на нежных, вертких стебельках, всем своим клешневатым телом ощущать холодное, извилистое струение мира…
Она же может быть совсем рядом, где угодно, в чем угодно – в белке, в барсуке… о господи! Думай, думай.
А случается, что Сеси пережидает палящий полуденный зной, не отходя от дома, прохладной, студенистой амебой, свободно парящей в темных философических глубинах замшелого колодца.
Йоан Ужасный зацепился ногой за корягу и плашмя, как чудовищная жаба, упал в ручей.
Колокола зазвонили громче, настырнее. Одно за другим мимо него проплывали плесенно-бледные, вяло извивающиеся тела с поразительно знакомыми лицами. С ненавистными лицами членов Семьи…
Он сел и заплакал. Проплакав сколько-то времени, он встал, вылез из воды, по-собачьи встряхнулся и целеустремленно зашагал. В такой ситуации ему оставалось только одно.
Йоан Ужасный, Неправедный ввалился в контору шерифа, качаясь и спотыкаясь, как пьяный, его голос представлял собой нечто вроде булькающего, рыгающего шепота.
Шериф скинул ноги со стола и начал с интересом наблюдать, как дикий, словно из клетки сбежавший, тип пытается хоть как-то взять себя в руки, собирается с силами, чтобы сказать что-нибудь членораздельное.
– Я хочу донести на одну семью, – прохрипел наконец странный мужик. – Семью злостную и греховную, коя обитает, коя таится, зримая, но незримая здесь, тут, рядом…
– Семья? – заинтересовался шериф. – Греховная, говорите? Ну-ну. – Он взял со стола карандаш. – И где ж они такие живут?
– Они живут… – Йоан Ужасный покачнулся. Что-то с силой ударило его в грудь, перед глазами заплясали цветные, ослепительно яркие огни.
– Так вы можете сказать мне, кто это такие? – поторопил его шериф.
– Их фамилия… – Новый сокрушительный удар, теперь – в солнечное сплетение. Церковные колокола взорвались!
– Ваш голос! – крикнул, задыхаясь, Йоан. – Боже, ваш голос!
– Мой голос?
– Он звучит как… – Йоан выбросил вперед ладонь, словно защищаясь от неведомой пагубы, исходящей изо рта шерифа. – Он похож…
– Да скажите вы хоть что-нибудь, не тяните резину.
– Это ее голос. Она в вас, в ваших глазах, на вашем языке.
– Подумать только, – нежно улыбнулся шериф. – Так вы собираетесь сообщить мне фамилию, адрес…