Из ворон в страусы и обратно
Шрифт:
– Ассоциация, – жалко улыбнулась она, – она что, может вмешиваться в показы?
– Да. В этом сезоне действуют новые правила: никаких моделек моложе шестнадцати и никаких моделек с критическим весом.
– Ко мне это не имеет никакого отношения, – излишне агрессивно запротестовала Нилка, – у меня вес в норме.
– Я что? Я не против.
Нилке отчего-то стало страшно. Бессознательно она вцепилась в угол скатерти, скомкала его и буквально впилась взглядом в любимого: Валежанин сидел отстраненный, со скучающей миной.
В этот момент Нилке в голову влетела ужасающая мысль: ее агент, ее букер, ее любимый мужчина стремительно становится прошлым, короткой любовной и фэшн-историей.
Страхи и волнения о справках и килограммах показались никчемными. Неужели?..
Нет! Она еще поборется за них – за свое будущее и настоящее. Начнет с того, что ради малыша съест сейчас все.
Нилка с отвращением посмотрела на заветренный кусок омлета с зеленью, мужественно наколола его на вилку и сунула в рот. Ком подкатил к горлу, омлет не проскальзывал в желудок. Черт бы все побрал! Кажется, ее сейчас стошнит! На глаза навернулись слезы.
– Тебе плохо? – издалека донесся голос Вадима.
– Угу, – промычала Нилка, прячась в салфетку.
– Черт возьми, что с тобой?
– Мне нужно выйти, – пробормотала из-за салфетки.
Вернулась Нила в тот момент, когда официант поставил перед Валежаниным стопку водки.
Опрокинув ее в себя, Вадим бросил в рот маслину, пожевал и флегматично поинтересовался:
– Может, ты объяснишь, что это было?
– Кажется, я беременна.
Все
На долю секунды Нилке померещилось, что любимый мужчина испугался такой перспективы, но уже через секунду ему удалось с собой справиться. Может быть, благодаря водке.
– Не говори глупостей, – безапелляционно заявил он, – ты не можешь забеременеть.
Нилка так поразилась этому заявлению, что даже забыла обидеться:
– Почему это? Я что, по-твоему, не женщина?
– Да какая ты женщина, – Вадим вдруг ощерился, – у тебя уже мужские вторичные половые признаки появились. Ты что, не замечаешь, что покрылась шерстью, почти как я? Скоро усы будешь брить.
– Что? – проблеяла Нилка и зажала ладонью рвущийся вопль.
На них уже оглядывались, не хватало только забиться в истерике в публичном месте.
Слезы брызнули фонтаном: Вадим был прав, провались все пропадом!
С тех пор как она стала мерзнуть, тело покрылось пухом.
Чтобы скрыть этот прискорбный факт, дважды в день приходилось делать депиляцию рук и ног. Нилка терпела неудобства чисто технического плана – иногда приходилось сбривать ворс или пользоваться липучками прямо в дамской комнате. Но при чем здесь беременность?!
– При чем здесь беременность?
– Гос-споди, с кем я живу! – Взгляд Валежанина выражал смертельную скуку. – Ты разве не в курсе, что из-за дефицита массы тела развивается гормональная недостаточность? В этом состоянии женщина не может забеременеть.
– Откуда ты это взял? – Нилка смотрела на любимого расширившимися от ужаса зрачками.
– Оттуда. Читать литературу нужно.
– Но у меня задержка, – пролепетала Нилка.
Задержка – всемогущее слово, козырная карта всех фавориток – прозвучало плоско, совсем не так убедительно, как хотелось Нилке.
– Спорим, – Вадим и снизил голос до шепота, – твоя задержка – это никакая не беременность, это и есть гормональное нарушение.
Ликвидировав Нилкину безграмотность, он легко поднялся и так же легко бросил:
– Расплатишься, анорексичка.
Не дав Нилке опомниться, подлетел официант. Совершенно ничего не соображая, Нилка достала и протянула карту.
Гормональная недостаточность? Что за бред?
Завтра же она купит тест на беременность и умоет Вадима.
…Правда оказалась еще более удручающей.
Ассоциация модельеров, эта инквизиция от фэшн, действительно выдала новые рекомендации.
Тест показал одну полоску.
Задержка – козырная карта фавориток всех времен и народов, краеугольный камень отношений полов – оказалась мистификацией, как и все вокруг, как вся мода с ее кумирами и героями!
Совершенно раздавленная ссорой с Вадимом и предчувствиями, Нила проскользнула в гримерную.
В гримерной звучала музыка, сновали ассистенты и фотографы, царила деловая атмосфера дефиле, и Нилку отпустило.
Команда французского дизайнера готовилась к авангардному показу.
Тихо переговариваясь, Нилкой тут же занялись стилист и парикмахер.
Для начала на Нилкиной многострадальной голове устроили безумный начес. Начес был немедленно залакирован, и в центр, как в птичье гнездо, водружен миниатюрный черный колпак на резинке.
Довершил начатое макияж арлекина.
Нилка все еще рассматривала себя в зеркале, когда за спиной замаячили двое джентльменов и дама – все в деловых костюмах. Ангелы мести.
Вокруг Нилки все разом смолкло, она стояла, с каждой секундой отчетливей ощущая изоляцию, и физически ощущала ужас, сковавший сердце.
– Прошу прощения, – обратился к Нилке по-русски один из посетителей.
– Да? – Рука бессильно повисла, зеркало выпало. Нилкин отсутствующий взгляд отметил трещину, прострелившую амальгаму.
– Вы Неонила Кива?
– Да, это я.
– Вам придется пройти с нами.
– Зачем? – без выражения спросила Нилка – жалкая попытка оттянуть момент истины. Все было ясно. Каким-то образом она уже знала, что последует за этим конвоированием.
Революционная «тройка» приговорила ее к расстрелу. Приговор будет приведен в исполнение немедленно. Ее выведут за угол и расстреляют по подозрению в заговоре против красоты и здоровья.
– Простая формальность, – скупо улыбнулась дама.
Обтекаемая фраза вызвала всплеск активности в организме. На Нилку обрушился поток детских мыслей: «А вдруг… А если…»
Если бы только это было возможно, если бы она превратилась в какое-нибудь насекомое и пересидела неприятности в норке или под корой дерева, дождалась бы, пока все пройдет… Ведь все обязательно пройдет.
В детстве и ранней юности все проходило, пока она отсиживалась от домашних скандалов у Белкиных.
Белкины далеко. Родители упокоились. Бежать некуда.
С опрокинутым лицом Нилка шагнула навстречу судьбе:
– Хорошо, идемте.
Крестный путь из гримерной в комнату отдыха мимо зала показов, мимо кухни-столовой, мимо подсобки оказался коротким.
Из болота собственных мыслей Нилка вынырнула только один раз – когда им навстречу вылетела рыдающая девочка, худышка-подросток.
«Ты будешь следующей», – сказала себе несчастная Неонила.
Несмотря на очевидную безысходность, мозг заработал в поисках выхода.
Можно отпроситься в туалет и попросту сбежать. Можно, наконец, дезертировать в обморок. Можно…
Не отпрашиваться в туалет – просто рвануть из офиса и затеряться в толпе.
С каждым шагом, с каждой секундой возможности таяли, а Нилка так ничего и не предприняла. Да и затеряться в толпе с ее раскрасом было бы проблематично.
Впрочем, остановило ее не это – никаких доводов ее воспаленный рассудок не принимал. Нилка ничего не предприняла, потому что вдруг обессилела и смирилась.… Бывшие лучшие друзья – весы – превратились в личного врага, в пыточный инструмент.
Как в ночном кошмаре, Нилка проследовала с конвоем, приблизилась к весам, не чувствуя ставшего чужим тела, наступила на платформу, как на плаху, втянула плоский живот, перестала дышать и взглянула на бегущие цифры.
В окошке застыло число: 48,1.
Точка. Финита ля комедиа, как говорила великолепная, недосягаемая Мерседес.
Кто-то повесил Нилке на плечо сумку.
– Сожалеем, – сухо известила дама – представительница революционной тройки, – но вам придется представить справку о состоянии здоровья, или Ассоциация порекомендует дизайнерам отказаться от ваших услуг.
Выслушав приговор, Нилка, как слепая, поплелась обратно, мимо подсобки, мимо кухни-столовой и зала показов, который уже заполняли зрители.
Она совершенно не понимала, в какую сторону идет, не знала, чем будет заниматься через час, через день или через год. Все планы рухнули.
Пугающая пустота перебралась из живота в голову и окончательно завладела сознанием.
Наконец, яркой вспышкой в памяти пронеслось: Валежанин! Вот кто должен знать, что ей делать.
Всем существом ухватившись за имя, как за последнюю надежду, негнущимися пальцами Нилка отыскала телефон и судорожно набрала номер.
Гудки неслись один за другим, как одиночные залпы, выстреливали по нервам и рассеивались в эфире. Вадим не отзывался.
С трубкой в руке Нилка вывалилась на площадь, жадными глазами обшарила жидкие кучки аккредитованных журналистов, закупщиков одежды и зрителей – вдруг Вадим сейчас ищет ее? Конечно, идет!
Телефон ожил так неожиданно, что Нилка вздрогнула всем телом и лихорадочно нажала на прием.
– Вадим! – позвала она чужим голосом. – Меня сняли с показов.
– А-а, вот, значит, как. Ты где? – Он что-то пробормотал еще – Нилка не расслышала. Кажется, выругался.
– Не знаю.
– Посмотри, где ты сейчас, – потребовал Вадим.
Нилка огляделась.
– Площадь. И собор. Этот… Ну, этот… Дуомо, – насилу вспомнила она.
– Никуда не уходи, –
…Вадима она увидела сразу.
Сухими глазами смотрела, как он упругим шагом движется от фэшн-центра, срезая путь, перепрыгивает через зеркальные лужи, в которых отражалось кроваво-красное заходящее солнце.
Сейчас он подойдет, и все окажется не так страшно.
Справки – это конек Вадима. Он все уладит, недоразумение (какой-то килограмм не может быть ничем, кроме недоразумения!) разъяснится, и уже завтра она покажется на подиуме в нарядах от Мерседес.
В облике Вадима что-то было не так – Нилка не сразу поняла что. Сигарета!
Помешанный на здоровом образе жизни, Вадим курил.
Пред разговором с нею? Не может быть…
Не отрываясь, Нилка смотрела на дымящуюся в пальцах Валежанина сигарету и явственно слышала внутренний голос: «Это ваша последняя встреча».
Нилкин усталый организм еще пытался спрятаться за хрупкую веру в порядочность Вадима, но сигарета все портила.
Невозможно объяснить как, но Нилке удалось подслушать мысли Валежанина почти дословно – именно это он и произнес:
– Надеюсь, это наша последняя встреча. Вот твой билет, самолет через два часа. Да, – сделав затяжку, добавил бывший Нилкин агент, бывший любовник, бывший поводырь, – вещи из квартиры забери сразу. Постарайся ничего не забыть.
В безжизненных Нилкиных руках оказался бланк авиабилета, и Вадим удалился неспешным шагом, унося с собой слабый запах сигаретного дыма и все лучшее, что было в ее жизни.
Уничтоженная Нилка внезапно с ужасом осознала: ничего нельзя изменить.
Ее не будет на подиуме сегодня, не будет завтра – не будет уже никогда. Ослабленное диетами и разбитой любовью, бедное Нилкино сердце сжалось при мысли, что дефилировать в божественных нарядах Мерседес будет кто-то другой.
Шоу закончилось – вот что она осознала.
Душу прожгла обида.
В полном отупении Нилка провожала непреклонную валежаниновскую спину в идеально сидящем пиджаке, пока ее не заслонили другие, не такие непреклонные, не такие бескомпромиссные спины.
Сколько времени она просидела на Соборной площади, ставшей свидетелем последнего свидания с любимым и заката модельной карьеры, Нилка не помнила.
Время остановилось.
Где-то совсем близко транслировали показ, саундтреки сменяли друг друга, а разрисованная под арлекина Нилка чувствовала себя сломанной куклой, выпотрошенной тушкой, продуктом таксидермиста – чем угодно, только не двадцатилетней женщиной.
Бывшая модель номер сто двадцать семь агентства Look, бывшая возлюбленная скаута и букера Валежанина, Неонила Кива так бы и продолжала сидеть на бордюре перед Дуомским собором, мрачным и грандиозным, как предупреждение о возмездии, если бы ее не нашел Рене Дюбрэ.… – Ой, божечки ж, ой, миленький, – кончиком платка промокала слезы Катерина Мироновна, – что ж с тобой, девонька, сотворили эти нелюди? Зачем ты с ними связалась? Что ж ты не остереглась? Мой грех, мой. Не уберегла я тебя, Нилушка. Ничего, ничего, Бог милостив, отмолим тебя.
Этим и похожим речам Нилка внимала с полнейшим равнодушием.
Дома состояние ее резко ухудшилось, она почти ничего не ела – ее рвало даже от запаха пищи.
Время проводила на своей девичьей постели, обняв островки коленок и уперев в них подбородок, – тупо таращилась в выцветшие обои с бледными, неизвестной классификации цветами или в потолок с разводами: при косом дожде крыша протекала.
Память водила ее одними и теми же воспоминаниями: площадь перед Дуомским собором, Рене Дюбрэ, аэропорт, квартира Валежанина и та самая остроносенькая-остроглазенькая, не виртуальная, а вполне себе реальная, обосновавшаяся в их с Вадимом доме (бывшем, бывшем их доме!).
В настоящем были мрак и скорбь, как в пещере Аида, в прошлом все остальное: солнце, любовь, она сама и ее надежды.
– Нилушка, – слезно просила Катерина Мироновна, – попей молочка. Мне Федоровна принесла – парное. Два глоточка сделай.
Два глоточка. Легко сказать.
– Ба, поставь, я потом.
– Нет, ты сейчас, пока теплое, попей.
Как банный лист, – с усталым раздражением думала Нилка о бабе Кате, – и чего привязалась? Пришла, не дает думать.
А ей так надо было все обдумать.
Этот чертов килограмм… Что она не сделала, а должна была сделать? Или наоборот: что она сделала, а не должна была? Как это случилось? Почему?
Потому что она неудачница. Толстая неудачница и кретинка.
– Не мучайся, Нилушка, – дребезжала в ухо баба Катя, – не терзай себя. Так Господь управил. Не нравилось Ему, что ты отказалась от своего призвания, вот Он тебя и остановил. Не своим путем ты шла. У тебя руки золотые – это же дар Божий, а ты отмахнулась от своего дара.
Нилка не возражала: она давно усвоила – если не возражать, баба Катя быстрее отстанет.
– Веня с Тонькой приходили, – бубнила баба Катя, – я сказала, что ты болеешь, они обещали прийти завтра.
Вот только Вени с Тонькой недостает, с глухой тоской думала Нилка. Объединят полки с бабой Катей, развяжут против нее наступление. Потом к этой теплой компании подтянется Дюбрэ, и будет полный комплект.
Дюбрэ… Еще один банный лист.
…Они лавировали в толпе пассажиров: папа Карло и Буратино. Плечо папы Карло оттягивала Нилкина сумка с портфолио в трофейной кожаной папке.
– Ты не должна винить себя в этом, – зудел Дюбрэ, ведя Нилку за руку. Его рука была горячей и сильной, ее – безразличной. – Это не ты виновата, а этот проходимец. Он вообще не обращает внимания на физическое состояние девушек. Хотя… Я еще больше виноват. Я видел, что тебе плохо, и не поднял тревогу. А ведь я видел. Ничего, ты справишься, в тебе еще очень много жизни.
Это было смелое утверждение.
Миланский аэропорт отнял у Нилки последние силы. Ей казалось, что вот сейчас ее выведут за ухо в центр зала ожидания и раздастся свист: ату ее, брошенку-анорексичку.
Нилка тащилась по переходам на шаг позади Рене, как на аркане, и больше всего хотела, чтобы ее оставили в покое.
С того самого момента, как за ее спиной появились трое мстителей, ничего Нилке так не хотелось, как покоя.
Что нужно сделать, чтобы остаться одной?
Рене тянул куда-то, бормотал никому не нужные утешения:
– Все еще образуется. Вот увидишь. Вернешься в техникум, получишь диплом, устроишься на работу. Замуж выйдешь, детей родишь – все у тебя еще будет.
Как он смеет так нагло врать? Ежу понятно: ничего у нее уже не будет. Никогда.
…Несколько сумок, пальто, дубленка, френч, костюмы, два вечерних платья, коробки с обувью – весь этот ворох тряпья, электронные весы и машинка «Зингер» в придачу встретили Неонилу в прихожей валежаниновской квартиры. В той самой прихожей, в которой Нилка изучила досконально каждый уголок, каждое пятнышко на паркете и все ворсинки на ковре.
– Я уже все собрала, – гаденько улыбнулась похожая на воробья новая фаворитка Валежанина.
На мгновение она повернулась к Нилке спиной, и сквозь крушение надежд, планов и жизни в целом Нилку иглой пронзила заколка-банан в волосах воробьихи.
Укол оказался болезненным, а ведь Нилке казалось, что она уже ничего не чувствует.
Она уже и себя не чувствовала, а боль все не проходила.
– Мерси, – с видимым трудом разжал сведенные челюсти Рене.
Наскоро распихав скарб по необъятным «челночным» сумкам, Рене вызвал такси в рабочий поселок Неонилы Кива.
Круг замкнулся.
Во дворе, пока они ждали машину, Рене положил руку на плечо апатичной Нилке:
– Ненила, послушай меня. Здесь деньги. – Он встряхнул перед Нилкиным носом конвертом – судя по всему, там лежала приличная сумма. – Я купил твою машину, – объяснил Рене, хотя Нилка ни о чем не спрашивала, – этого хватит на первое время. Скажи мне номер телефона, я буду звонить тебе.
Номер телефона? В Нилкиных глазах отразилось непонимание. Какой номер? Она же труп. Разве на том свете есть телефоны?
Кое-как извлекла из памяти пять цифр и продиктовала странному французу.
Что он делает рядом с нею? Где Вадим?
Ах да. Ее Вадим теперь с этой…
Нилка подняла глаза на окна квартиры, в которой была счастлива, – окна были глухими и незрячими, – неуклюже, как раненый зверь, забралась на заднее сиденье подъехавших «жигулей» и съежилась.
– Все будет хорошо, – сделал Рене последнюю жалкую попытку утешить Нилку.