Из воспоминаний
Шрифт:
«Санди Таймс» печатала весь текст без подзаголовков, «Нью-Йорк Таймс» снабдила свою публикацию сенсационными подзаголовками. Поэтому именно этот «американский» вариант подвергался сериализации. Редакторы в Нью-Йорке вообще пока не знали, что Солженицын серьезно изменил текст письма, смягчив критику Запада и удалив одиозные параграфы о преимуществах авторитарной системы. На русском языке по «Голосу Америки» также передавался первый оригинальный текст, именно тот, который читал и Брежнев. Солженицын был в бешенстве и отправил гневный протест в «Нью-Йорк Таймс». Но этот протест по поводу «неавторизованной» публикации «неверного» текста был уже нелепым. Он лишь обратил внимание на те параграфы, которые Солженицын удалил, и те, которые он изменил, смягчив критику Запада и добавив критику СССР. И в Нью-Йорке, и в Европе
«Письмо вождям» вызвало универсально негативное отношение комментаторов. С острой критической статьей выступил и академик А. Д. Сахаров, который получил только «смягченный» вариант письма. «Письмо вождям», опубликованное повсеместно в первичном или вторичном вариантах до публикации «Архипелага» на английском и других языках, безусловно снизило интерес к этой книге. «Письмо вождям», которое прошло по разным газетам в миллионах экземпляров, показывало Солженицына как противника западной демократии и сторонника авторитарной системы, русского изоляциониста и утописта.
Солженицын-писатель имел, благодаря Нобелевской премии, все еще репутацию «великого» или «выдающегося». Но Солженицын как мыслитель уже не принимался всерьез.
Солженицын в Цюрихе
Высылка Солженицына из СССР не была неожиданностью для него самого, он именно этот исход своей борьбы считал наиболее вероятным. На заседании Политбюро ЦК КПСС 7 января 1974 года Председатель КГБ Ю. Андропов внес предложение «…выдворить Солженицына из страны в административном порядке. Поручить нашим послам сделать соответствующий запрос в ряде стран, которые я называю в записке, с целью принять Солженицына… Жить за рубежом он может безбедно, у него в европейских банках на счетах находится восемь миллионов рублей». [50] По тогдашнему курсу рубля это было около двенадцати миллионов долларов. Эта сумма была близка к той, которую называли и западные корреспонденты.
Однако найти желающих принять Солженицына было не очень легко. Запросы шли в основном в европейские страны. 2 февраля 1974 года канцлер ФРГ Вилли Брандт публично заявил, выступая в Мюнхене, что Солженицын может свободно жить и работать в ФРГ. Повод для такого заявления был тогда не ясен, так как никто еще не знал о конфиденциальных запросах через посольства. Заявление Брандта сразу привело в действие аппарат КГБ. 7 февраля Андропов сообщил в ЦК КПСС о том, что «заявление Брандта дает все основания для выдворения Солженицына в ФРГ, приняв соответствующий Указ Президиума Верховного Совета СССР». [51] Советские дипломаты в Бонне начали переговоры в германском МИД, и операция высылки Солженицына была быстро осуществлена 13 февраля 1974 года – рейсовым самолетом из Москвы во Франкфурт-на-Майне.
14 и 15 февраля по телевидению я видел прибытие Солженицына во Франкфурт, а затем и кратковременный эпизод прогулки Солженицына и Генриха Бёлля, который принял Солженицына в своем доме. После этого Солженицын вместе с прибывшим в Германию адвокатом Хеебом уехал в Цюрих.
У меня в начале марта была лекция в Италии и визит в Милан для встречи с издателем. Я мог поэтому заехать в Цюрих, либо по дороге в Италию, либо обратно. Я тогда ездил по Европе поездами, а не летал самолетами. Я написал письмо Хеебу и вложил в него письмо для Солженицына, сообщив ему о своих планах и о том, что я мог бы заехать в Цюрих «хоть на час-два» и объяснив Александру Исаевичу, что у меня есть несколько надежных каналов для связи с Москвой. Это мое письмо в недавних воспоминаниях самого Солженицына выглядит несколько иначе:
«Переселился я на Запад – Жорес из первых стал навязываться приехать в Цюрих и даже в первые дни, – продолжить внешнюю иллюзию нашей дружбы? Она очень запутывала европейцев, смазывала все грани. Я отклонил. Личные отношения не возобновлялись». [52]
О моем письме Солженицын узнал от Хееба, но, не читая его, написал ответ:
6. 3. 74.
Жорес
Лежат тысячи писем не то что не прочтенных, но даже не просмотренных. Возможно, среди них – и Ваше о поездке в Италию, я этого не знал. В чем я сейчас нуждаюсь – это в совершенно замкнутой жизни (впрочем, как и всегда), уходе в свою работу. Не то что встречи, но даже переписка мне крайне тяжела. Прошу Вас поэтому не выполнять своего намерения приехать в Цюрих.
Жму руку. Добрые пожелания Маргарите Николаевне.
Лист бумаги был обрезан точно по размеру письма на десять строчек. Нижняя чистая половина еще могла пригодиться. Эта привычка экономить бумагу сохранилась у Александра Исаевича с лагерных времен, письма Солженицына другим людям, по крайней мере до конца 1974 года, также всегда были обрезаны по числу строк. Моей новой знакомой из американского журнала «Тайм» Патрише Блейк письмо Солженицына уже в июле 1974 уместилось даже не на половинке, а на четвертинке обычного листа бумаги.
Я, естественно, не пытался восстановить какие-либо отношения с Солженицыным или что-либо о нем писать. Но инициативу писать и заявлять о Жоресе Медведеве, или о «братьях» Медведевых, стал проявлять теперь сам Солженицын. В 1974 году это случилось несколько раз.
В начале марта 1974 года я был, пожалуй, даже доволен тем, что мне нет необходимости заезжать в Цюрих. Именно в это время возникла малоприятная для Солженицына ситуация дачи объяснений по поводу существования двух версий «Письма вождям», причем ни первую, ни вторую из них я бы не мог одобрить. Появилось в печати резкое заявление А. Д. Сахарова по поводу «Письма вождям», переданное из Москвы по телефону. Мне было также известно, что Солженицын полностью разорвал отношения со своим старым другом Дмитрием Паниным, который в то время жил уже в Париже и помчался к Солженицыну еще в дом Бёлля. Не смогла приехать к Солженицыну и Вероника Туркина, жившая в то время в Италии.
В сентябре 1974 года я уезжал в Норвегию и Швецию по приглашению Норвежского Пен-клуба. Меня пригласили сделать доклад о политической обстановке в СССР в Пен-клубе, а также прочитать лекцию по проблемам старения в Норвежском институте геронтологии. Вернувшись из Скандинавии 8 сентября, я случайно узнал о каком-то «открытом письме», которое Солженицын направил по поводу моей поездки в Норвегию. Это письмо было направлено в лондонскую газету «Таймс».
Как мне передали, в этом «открытом письме» комментировались мои выступления в Осло. Между лично знакомыми людьми обмен «открытыми письмами» не практикуется, принято сначала выяснить суть разногласий в обычной переписке. Я позвонил в Цюрих по известному мне от Хееба тайному телефонному номеру, по которому отвечали либо жена Солженицына Наталья, либо ее мать Екатерина Фердинандовна. Сам Солженицын к телефону вообще никогда первый не подходил – это было мне известно. Тещу Солженицына и я, и Рой знали давно, еще до того, как Солженицын познакомился с Натальей Светловой. Екатерина Фердинандовна и ее муж Дмитрий Светлов, умерший в 1972 году были членами общества «старых большевиков». Светлов был арестован в 30-е годы, но выжил, был реабилитирован и восстановлен в КПСС. Именно он получил ту элитную четырехкомнатную квартиру на улице Горького, в которой жила и Наталья Светлова. Рой со Светловыми много раз беседовал в конце 60-х годов, когда писал книгу о Сталине.
К телефону подошла Наталья Дмитриевна. В 1970–1972 годах я часто с ней разговаривал по телефону, и она всегда была очень приветлива. Теперь по тону я понял, что и ее отношение ко мне уже изменилось. Я спросил, действительно ли Александр Исаевич написал мне «открытое письмо». Ответ был утвердительный. Я попросил Наталью Дмитриевну прислать мне копию русского текста. Она довольно резко ответила: «Читайте английские газеты, там найдете». Я ответил, что в Англии никакого «открытого письма» не было, его публиковали в норвежской «Афтенпостен», но я норвежского языка не знаю. На другом конце провода возникло какое-то замешательство. «Подождите немного», – ответила Светлова грубым тоном и повесила трубку.