Из воспоминаний
Шрифт:
«Но мне срочно, у меня большая проблема, а главное – нет денег, я хотел у него занять».
Я, конечно, сразу руку в карман, вынимаю бумажник. Из Лондона я всегда выезжал с некоторым резервом.
«Спасибо Жорес, – остановил меня Ростропович, – мне нужно много, у вас столько нет!»
«Увы, действительно нет», – подтвердил я, услышав названную цифру.
Ростропович немного успокоился, сел на диван, и к нему подошел огромный пес породы сенбернар – это крупные собаки с коричнево-белой длинной шерстью, имя я не помню. Ростропович его очень любил. Номер в гостинице состоял из двух или трех комнат. Постепенно он рассказал свою историю. Ростропович и его жена Галина Вишневская и раньше часто ездили за границу, и иногда надолго. Но после 1970 года, когда Растропович поселил на своей даче
Теперь, когда Солженицын жил за границей, Ростропович смог снова заключить несколько контрактов, и первые концерты у него были в Лондоне и в других британских городах, обычно с сопровождением местных оркестров. Ростропович и Вишневская решили на этот раз уехать надолго, по крайней мере на два года. Поэтому Ростропович поехал первый, жена с двумя дочерьми должна была приехать недели через две, после того как Слава нашел бы в Лондоне подходящий дом для семьи. В Англии у Ростроповича было много друзей среди музыкантов и композиторов, и он прилично говорил по-английски. Поэтому своей главной базой он выбрал Лондон. Из Ленинграда он отправил по морю свой микроавтобус «Мерседес», – он и сам часто водил машину при поездках из города в город. В автобус загрузили виолончели, ноты и многое другое, и он прибывал на днях в один из портов в Англии. В Лондоне Ростроповича ждали. Сам же он полетел из Москвы самолетом, вместе с собакой. Ее держали в каком-то особом отсеке, пассажирам первого класса это разрешалось.
В Лондоне, в аэропорту Хитроу Ростроповича пропускают через таможенный контроль, а собаку не пропускают. В Англии, мол, собаки должны пройти сначала карантин, – это Слава рассказывал с возмущением. «Но я Ростропович! У меня на днях концерт в Лондоне», – объяснял Ростропович таможенникам. – «Мы вас не задерживаем, но собаки у нас проходят карантин». – «Как долго?» – спросил Ростропович. – «Шесть месяцев», – был ответ. – Но вы можете посещать вашу собаку», – объяснили ему. – «В клетке?» – «Не обязательно, – опять объяснили музыканту, – условия будут зависеть от оплаты. Содержание собак в карантине оплачивает хозяин». Это правило, вернее, даже закон, распространялся на всех домашних животных и был введен более ста лет назад для предотвращения собачьего бешенства. С тех пор этой болезни в Великобритании не было.
Так и не договорились. Ростропович не захотел расстаться даже временно с собакой и возмущенный улетел в Париж. Теперь он был во Франции с собакой, но без денег и без инструментов. Но особую боль и разочарование у него вызывала прежде всего невозможность поговорить с Солженицыным.
Мы пробыли в гостинице с Ростроповичем около двух часов, объяснив ему некоторые проблемы эмиграции. Выход с финансами был вскоре найден – заключен контракт со студией записи музыки и с выплатой большого аванса, причем наличными. Во Франции тогда кредитные карточки и чеки не были еще популярны, расчеты велись наличными деньгами. В последующем, уже по телефону, я узнал, что «Мерседес» с инструментами был доставлен в Париж. В Лондон Ростропович приехал, наверное, только через год. Свою основную квартиру Вишневская и Растропович купили в Париже. Смогли они, в конце концов, посетить и Солженицыных в Цюрихе. Но близкого общения между «Славой» и «Саней» после Жуковки уже не было, так как Солженицын ни в Цюрихе, ни впоследствии в Вермонте по телефону ни с кем не разговаривал. За двадцать лет ссылки, по его собственным словам, он подходил к телефону только пять раз. Один раз такого разговора удостоился Борис Ельцин во время одного из своих приездов в США.
Заочные встречи с Солженицыным
Заочных «встреч» с Солженицыным, то есть контактов, а иногда и споров в западной прессе, было у меня несколько, некоторые из них растягивались надолго. Эмигрантская жизнь русских богата конфликтами, и почти все они между писателями, обычно на страницах русских эмигрантских газет и журналов. Обо всех писать было бы длинно и скучно. Упомяну только два случая, которые касались лично мне хорошо известных людей, незаурядных,
Михаил Якубович, до 1918 года крупный деятель меньшевистской фракции РСДРП, арестованный в 1930 году и находившийся в разных лагерях НКВД до 1956 года, является одной из жертв террора, которому посвящено около десяти страниц»
Архипелага». Владимир Лакшин, блестящий литературный критик и фактический заместитель Александра Твардовского в «Новом мире», стал одним из «героев» книги воспоминаний Солженицына «Бодался теленок с дубом», изданной в Париже в 1975 году. Лакшин и Якубович были также друзьями Солженицына. Среди множества добровольных помощников Солженицына, которые помогали ему создавать «Архипелаг ГУЛаг» своими устными и письменными рассказами, воспоминаниями и письмами, большинство из которых не были названы, «не настала та пора, когда я посмею их назвать», – писал Солженицын, начиная книгу, оставив чистое место для перечисления двухсот двадцати семи имен.
Михаил Якубович был назван с его собственного согласия. С ним Солженицын встречался много раз и записывал его рассказы. Уже в 1967 году Якубович передал Солженицыну собственную обширную «Записку» в Прокуратуру СССР о «Процессе Союзного Бюро меньшевиков» в 1931 году. С Якубовичем в то время были знакомы уже и мой брат Рой, и я. Он передал эту же «Записку» и моему брату. Она была поэтому полностью воспроизведена как документ в книге Роя «К суду истории», первое английское издание которой появилось в США в конце 1971 года и в Лондоне в начале 1972 года, почти за два года до «Архипелага», изданного в декабре 1973 года на русском языке. [55]
Эта же «Записка» ходила в Самиздате и стала известной и Солженицыну именно как документ. «…Я имею свежее свидетельство одного из главных подсудимых на том процессе – Михаила Петровича Якубовича, а сейчас его ходатайство о реабилитации, с изложением подтасовок просочилось в наш спаситель – Самиздат, и уже люди читают, как это было». [56]
Дело это формировалось, по документальному свидетельству Якубовича, по готовому сценарию, и показания арестованных добывались пытками. Это называлось «извлечением признаний». Тех, кто сопротивлялся, «вразумляли физическими методами, избивали, били по лицу, по половым органам, топтали ногами, держали без сна на “конвейере”, сажали в карцер…» «Больше всех упорствовали в сопротивлении А. М. Гинзбург и я». [57] Якубович пытался покончить жизнь самоубийством, вскрыв вены. Однако он не умер. После этого его в основном держали без сна. «Я дошел до такого состояния мозгового переутомления, что мне стало все на свете все равно, какой угодно позор, лишь бы уснуть». В этом состоянии Якубович начал давать ложные показания, оговаривая и себя и других, – это неизбежный финал следствия с применением длительных пыток.
Именно такого, сломленного пытками и бессонницей, Якубовича привели в кабинет прокурора Н. В. Крыленко, который стал вводить его в «сценарий» процесса. Крыленко хотел определенных показаний. «Договорились? – спросил Крыленко. Я что-то невнятно пробормотал, но в том смысле, что обещаю ему выполнить свой долг. Кажется, что на глазах у меня были слезы». [58]
В «Архипелаге», изданном в Париже в 1973 году, это же зверское начало процесса меньшевиков изложено несколько иначе:
«Якубович не меньшевиком, а большевиком был всю революцию, самым искренним и вполне бескорыстным… Когда же в 1930 году таких вот именно “пролезших” меньшевиков надо было набирать по плану ГПУ – его и арестовали. И тут его вызвал на допрос Крыленко. И вот что сказал теперь Крыленко:
– Михаил Петрович, скажу вам прямо: я считаю вас коммунистом! (Это очень подбодрило и выпрямило Якубовича.) Я не сомневаюсь в вашей невинности. Но наш с нами партийный долг – провести этот процесс.(Крыленке Сталин приказал, а Якубович трепещет для идеи, как рьяный конь, который сам спешит сунуть голову в хомут.) Прошу вас всячески помогать, идти навстречу следствию. А на суде в случае непредвиденного затруднения, в самую сложную минуту я попрошу председателя дать вам слово.