Из-за девченки

Зюзюкин Иван

Когда все материальные потребности были удовлетворены и настала очередь духовных, классная объявила:

— Поем по кругу! Я и Света Зарецкая — жюри. Кто ничего нам не споет, пойдет мыть посуду...

Валерий Коробкин, оказалось, ни одной песни, кроме «Жил-был у бабушки серенький козлик», не знал. Да и то не все куплеты помнил. Света, нарушая все правила, помогла ему допеть до конца. Братья Карамазовы, естественно, спели дуэтом. Эмма Гречкосей без борьбы пошла мыть посуду.

— Рублев, твоя очередь...

— А за репертуар не будете ругать? — потупив глаза, спросил Колюня.

— Смотря какой...— заерзала на рюкзаке классная.

— Песня про любовь.

Но не бойтесь — она на английском.

— Испугал. У меня про это уже сынишка поет...

Колюня хлебнул холодного зеленого чая, чтобы сделать связки влажными и певучими, провел пальцами сначала по своему сердцу, потом — по струнам гитары...

Конечно, он сам понимал, куда ему до Руссоса! Но если петь не в полный голос, гитаре давать звучать самую малость, получается ничего. В походах он пел и прежде, но всегда пародийно, лицом и голосом изображал роковые страсти и за свое исполнение получал только ругань и насмешки. А тут распелся…

— Кто бы мог подумать?! — первой оценила его исполнение классная, когда Колюня умолк.— Да ты же у нас соловей, Рублев!

Колюня а ответ сорвал с головы фуражечку и положил ее у своих ног. Каждый бросал в нее какую мог мзду: еловую шишечку, конфетку, копейку... Катина рука, он заметил, бросила похожую на крест латунную штуковину, которая неведомыми путями попала сюда, на берег озера.

Пришлось Колюне петь на «бис». На этот раз он спел ту же самую песню, но на русском языке.

Срок настал Петь «прощай» любви… Расстаться нам с тобою суждено... Ты не плачь, Сердце мне не рви — Тебя хранит оно... Прощай, любовь моя! Тобою полон я, И это будет так, пока ты будешь ждать меня... Прощай, моя любовь! Твой взгляд печальней слов, Но верь, моя любовь, Мы будем вместе вновь... Нам с тобой Светят две звезды— Они горят во мгле ночи, как две свечи… Две звезды — Это я и ты! Любовь — наш свет в ночи...

Все время, пока Колюня пел, он чувствовал, что Малышева смотрит на него. Она и в самом деле смотрела — сквозь кисть огненно-красной рябины. И еще ему чудилось, что взгляд ее горек и нежен, как эта лесная ягода в октябре...

В то самое время, когда Колюня своим голосом услаждал слух и сердца одноклассников, в мире резко потемнело. Никто, кроме Эммы Гречкосей, усердно драившей песком миски и ложки, не заметил, как темная туча, похожая на грандиозную, вполнеба амебу, тихо подползла к солнцу, сначала как бы принюхалась к нему, а затем обволокла и проглотила. В ее влажной утробе тотчас загромыхало, розовый свет молний еле пробивался сквозь густеющую черноту.

— Мама родная, что сейчас будет! — ужаснувшись, вскочила классная.— Все взяли плащи?.. Нет?.. Растяпы! Я же говорила: возьмите, обещали дождь...

Но восьмиклассники будто только и ждали дождя, чтобы в открытую заявить о своих симпатиях. Братья Карамазовы растянули над собой плащ-палатку и пригласили под нее Наташу Спринсян и Эмму Гречкосей. Пошла одна Наташа. Валерий Коробкин распростер свою куртку, как крыло, над Малышевой.

Колюня не взял с собой плаща. Но у него был выстреливающий зонт марки «Три слона». Нажмешь на кнопку — и над тобой вспухает черный купол, словно рассчитанный на то, чтобы под ним укрылись двое. По зонту даже капли дождя били с почтением — до того он был красивым... Пока дождь только расходился, Колюня стоял под зонтом один. Но когда на лес и озеро обрушился косой шрапнельный ливень, Колюня подошел к Малышевой, и потеснив Коробкина, отдал ей ползонта.

Дождь угрожал затопить весь мир. Деревья, белый пар от костра, фигурки мальчишек и девчонок, съежившихся под плащами, озеро, взрытое черной оспой ливня,— все плыло и колебалось... Душа Колюни ликовала. Сыпь, дождь, лей, хоть еще сутки, хоть еще двое! Пусть будут перекрыты дороги, размыты мосты! А мы будем стоять под «Тремя слонами» и молча слушать музыку дождя!..

Валерий Коробкин сказал:

— Шел бы ты отсюда, а?

— Хочется, иди сам,— ласково улыбнулся ему Колюня.

— Тебя же сюда никто не звал!

— Мальчишки, прекратите! — взмолилась Катя. Она потянула Колюню за руку и, чуть не плача, попросила его: — Встань поближе, ты же совсем мокрый...

Колюня в ответ отдал ей зонт, а сам запрокинул голову вверх и стал ртом ловить капли дождя. Они были холодными и сладкими. Но он этому ничуть не удивился...

Колюня, Колюня...

В электричку садились уже затемно. Вагон брали штурмом. Колюня ехал в тамбуре. Случайно или нет — кому какое дело? — рядом с ним оказалась Малышева. Они сидели на своих рюкзаках всю дорогу среди чьих-то корзин, сумок, велосипедов. Коробкина во время штурма затащило в середину вагона. Он стоял и, несмотря на все попытки Светы Зарецкой завладеть его вниманием, с потерянным видом вертел головой — искал Малышеву.

— Это правда, что ты уже почти три года живешь без родителей? — Из-за лязга колес Катя кричала Колюне в ухо.

— Правда,— кивнул он, отталкивая кого-то, кто пытался сесть ему на голову.— А что?..

— Тяжко?

— Мне? — уточняя, ткнул он пальцем в себя.— Не жизнь, а малина...

— А вот меня родители еще ни разу не оставляли одну... В гости идут — берут с собой, в отпуск едут — тоже...

— Боятся?

— Наверное.

— И правильно делают.

— В каком это смысле? — засмеялась она и занесла над ним кулак.

— В хорошем, хорошем! — поспешил заверить ее Колюня.

И в это самое время на него доверительно сел мужчина с корзиной яблок, судя по всему, садовод Подмосковья.

— Гражданин? — поинтересовался Колюня из-под него.— Вам так удобно?

Садовод в ответ недовольно приподнялся и корзину с яблоками поставил на Катю. Колюня боднул его в спину.

— Припадочный, что ли? — ругнулся садовод, но корзину с Кати все же убрал.

— Скажи, а почему ты тогда не пришел в кино? — спросила Катя.

Колюня достал из корзины яблоко, вытер и отдал Кате, а себе достал другое.

— Я же сказал ему, почему.

— Он не поверил. Я тоже...

— Ну и правильно сделали... Не пришел потому, что не мог выйти из дома. Вот и все.

— Ты не много потерял...

Колюня сморщился и бросил недоеденное яблоко.

— Кислое? — не поверила она.— А мое, попробуй, сладкое.

Он осторожно откусил.

— Действительно, сладкое,— признал.

— А ты ревнивый? — вдруг спросила она.