Избранная проза и переписка
Шрифт:
Июль 1934. Stadt-Selnitz Алла Головина
Вступление не написано, но должно было бы быть написанным в таком роде: в «то лето поэты широко оповещали смятенное мирное (коренное) население всех государств о своем голодном походе или марше. Поэты грозили настоящей войной, но правительства, уверенные в их безоружности, предлагают людям не волноваться и верить в благополучный исход неожиданного мятежа. И все же в провинции первых отрядов поджидали со страхом и неуверенностью». А. Г.
ПОСЛЕСЛОВИЕ. ПИСЬМА ИЗ БРЮССЕЛЯ
Письмо
Осенью 1961 года я, случайно, узнала, что в нашем «богоспасаемом граде» Брюсселе открылся Русский книжный магазин. В тот же день, после работы, поехала посмотреть на такое чудо! Захожу и вижу молодого человека, укладывающего книги в ящики.
«Здравствуйте — вы переезжаете?» «Нет — мы закрываемся». «Как?! Почему?!» Оказалось, что магазин открывался несколько месяцев тому назад, что открыла его русская дама, что он заведует магазином, что покупателей почти нет и вот — «мы закрываемся». Я прошла вдоль полок, на которых еще остались книги, — и отобрала несколько. Все унести я не могла и вернулась за оставшимися на другой день.
Когда заведующий заворачивал мне книги — он приложил к ним карточку с фамилией хозяйки и номером телефона и сказал, что она просила позвонить ей. В тот же вечер я позвонила Алле Сергеевне, и мы условились о встрече. Выяснилось, что живем мы в десяти минутах друг от друга.
Так началась наша дружба — продолжавшаяся более четверти века.
Оказалось, что кроме того, что мы обе русские, мы еще и однолетки, — поэтому понимали друг друга с полуслова… Россию покинули в те же годы, так же знали быт и бытие русской эмиграции и те же книги читали в детстве, юности и в зрелом возрасте. А главное, одинаково были привязаны душой к литературе русской, к истории, культуре…
Алла Сергеевна окончила в Праге университет по русской истории и филологии. Потом несколько лет жила в Париже, начиная с 1934 года, а я в 1934-м — вышла замуж и уехала из Парижа, прожив в нем восемь лет. Русский Париж жил своей жизнью вплоть до войны, которая все перевернула — кончилась эпоха! В Париже осели после бурь и скитаний русские люди — можно сказать, вся Россия была представлена!
Было 25 приходов, русская гимназия. Народный университет, театр, Опера. Многочисленные общества, землячества, содружества… Две ежедневные газеты, журнал «Современные записки», издательства, магазины, лавочки, стоянки такси, где все шоферы были русские (одну из них в шутку прозвали «Станица Тихорецкая», или просто — Тихорецкая…), многие из шоферов были родом оттуда…
Любимый брат Аллы Сергеевны Анатолий, рано умерший — брат и друг (что не всегда совпадает), ввел Аллу Сергеевну в круг поэтов и писателей: Бунин, Мережковский, Ходасевич, Цветаева…
Алла, урожденная Штейгер, по первому браку Головина, по второму — Gilles de Felichy, начала печататься, когда была еще Головиной, и потом сохранила это имя. Ее сын, Сергей, живет в Швейцарии, писатель — пишет по-немецки.
С Аллой Сергеевной, потом с Аллой (лет через 13 мм перешли на «ты»), провели мы сотни часов в ее маленьком кабинетике или у меня. Разговоры с ней никогда не были пустыми. Через несколько лет после знакомства Алла как-то сказала мне: «Я тебя «заказала», я хотела иметь подругу: русскую, однолетку, книгочейку, и чтобы близко жила». В Алле было что-то от ворожеи, от сказочницы — это и в ее стихах. Она любила сказки, любила Андерсена. Россия и ее родная Украина перекликались в ее стихах:
Это вам не Минин и Пожарский —
Это есть Аскольдова могила.
Не мясничий двор и не боярский.
Здесь легла подкиевская сила.
Город Канев. Эх, Тарас Шевченко,
Слышишь
И далее:
Перекликалась матушка Россия
С дремучей Русью. Даже не века
Прошли с тех пор — лишь четверть… а лихие
Года достались нам, тебе и мне.
Россию прошлую мы любили памятью детства, а из сегодняшней шли волны Ожидания, надежды и одновременно ужаса… Ведь мы задолго до Солженицына знали все о лагерях и терроре. Для нас «Архипелаг Гулаг» не был открытием. Открытием был писатель Солженицын. Он сам сказал: «До меня было написано 40 книг о лагерях, но те книги прошли незамеченными…» Только не для нас! Мы-то их читали, но знали, что до Запада это как-то не доходит, то есть до сознания не доходит, и понадобился Солженицын, чтобы эту броню пробить.
Мы с восторгом и благодарностью переживали эту славу — славу Солженицына! Мы часто говорили, что за полвека нашей жизни на Западе — ни один писатель так не прогремел, не пронесся такой грозой и отрезвил многих…
У Аллы была прекрасно подобранная библиотека. Русских книг было около семи тысяч, иностранных меньше, но тоже немало. Алла знала и любила Европу, особенно Италию и Скандинавские страны — (это «Снег»).
Алла хорошо знала Бунина. Он в жизни, в общении был также необыкновенен, как и в своем творчестве! Это тоже было творчество — его разговор, его игра — в устных рассказах о чем-нибудь, о ком-нибудь. Многие из тех, кто имел счастье бывать в его обществе, рассказали об этом в своих воспоминаниях. Бунин любил молодежь — Алла замечательно передавала его словечки, суждения… и заканчивала: «Но это же Иван Алексеевич!»
Когда она в первый раз пришла к Цветаевой — Марина (так мы ее называли, говоря о ней) варила кашу. И за разговором, за стихами — каша, конечно, пригорела. Марина годами, — да, до конца жизни, всегда должна была отрываться от стихов, от письменного стола («Мой письменный верный стол»), окунаться в ненавистный, неизбежный быт!
У Аллы есть стихи об этом:
М. Цветаевой
В Море — на корабле,
На потухшей золе,
На гранитной скале,
На магнитной скале,
Только не на земле.
Не в любви, не в тепле…
— Слышать, как журавли
Отлетят от земли,
— Чуять землю вдали…
Чтоб ее пожалеть,
Чтоб ее увидать —
Умереть,
Умирать —
На разбитом крыле,
Только не на земле.
В этих стихах вся Марина… вся трагедия, горечь ее жизни, ужасный конец!! «На разбитом крыле, Только не на земле…» «В небе, с ангелами я бы умела…» — это слова Марины.
Мы часто говорили о том, что даже из таких тяжких, трагических судеб, как судьбы наших поэтов, — даже из них — судьба Цветаевой поражает своей жестокостью!.. Конечно, была война, конечно, всем было трудно, но у нее, кроме детства и ранней молодости, вся жизнь была жестокой… и сквозь эту жизнь она должна была пробиваться — своим даром не жертвуя.
А вот стихи о Марине — Марине:
Как всегда, утверждение Ваше
Очень спорно, Марина, но Вы
Над горчайшей и полною чашей
Не склоняли своей головы…
Вам, Марина, мы тут не судьи,
Мы поклонники Ваши тут.
Мы свои подгоняем судьбы
Под такой же, как Ваш, уют.
Здесь вместо слова «уют» могло бы стоять «неуют» — ничего не было противоположнее Марине — чем «уют». Ей нужно было только время для стихов и «письменный верный стол» и чтобы забыть кастрюлях…