Избранная проза
Шрифт:
«Подумать, как все поворачивается, – думал Паперный, не забыв послать “к чёрту” милую Нину Каллистратовну, – бедная Лариса! Почему не написала, что одна? – я бы сразу… Сколько же это мы не виделись?»
– Всё в порядке – доложила главврачу Хронина и тихо вышла из кабинета. В коридоре она остановилась у окна и закурила длинную сигарету Данхилл, щёлкнув красивой импортной зажигалкой. По дорожке сада медленно, задумчиво шёл их новый пациент, бывший СНС НИИПРАХИМа Михаил Давидович Паперный. Он шёл по направлению к чугунным воротам, которые, этого он не знал, закроются
– А почему «медсестра-то»? Ты что, в медицинском училась? – сидящий в кресле бритоголовый «бык» с удовольствием разглядывал длинноногую, с роскошной грудью и прекрасной формы жопочкой красотку, наводившую макияж перед высоченным, в два человеческих роста, зеркалом.
– Какой там медицинский! В тюрьме кличку дали.
– Ты что, сидела? – в голосе «быка» проступило уважение.
– Да нет, – совершая какие-то действия кисточкой, отозвалась красотка, – только этого не хватало. Я тогда путанила в Европейской, ну, шеф и послал меня в Крестуху. К серьезным людям. У них там в камерах, вообще-то, всё было – кроме баб. Ну, меня и послали им помочь. Типа расслабиться и тэ-пэ. А мне что, работа есть работа. Там, конечно, бесплатно, но никогда не знаешь, что может пригодиться. А мужчины там действительно сидели серьезные. У них сам начальник корпуса, полковник, как мальчонка, шестерил. Так вот, там был один авторитет из Средней Азии, то ли узбек, то ли таджик, я в них не разбираюсь, в гостинице у меня только фирма, так он всем мужчинам говорил «брат», а женщинам – «сестра». И когда меня трахал, всё время говорил: «Ты как мэд, сестра. Ты как мэд, сестра». Вот они, остальные, и прозвали меня «мэдсестра». А оттуда на волю как-то передалось. Теперь уже все: «медсестра» да «медсестра». Так и пошло. Я привыкла.
– А спидович где приобрела? – поинтересовался второй, помельче и прыщавый, но тоже бритоголовый.
– Да уж не за партой, понятно, – ответила красотка, отойдя, наконец, от зеркала. И ведь никогда же не шла с азиатами, только с фирмой, а тут купилась. Красавчик, весь в золоте, одна булавка с брюликом чего стоит, да и подруги с опытом говорили: не пренебрегай арабами, у них миллионеров – каждый второй. По нефти. Вот и приобрела – на весь миллион.
– Кончили разговоры. К делу, – появившийся без стука молодой человек с дипломатом внимательно посмотрел на девушку. – Лариса, готова? Пошли, – уже вдвоём, без охраны, они подошли к маленькому смотровому окну, через которое был отлично виден отдельный кабинет ресторана ***. – Вот этот, в сером пиджаке и в очках. Посмотри хорошенько, не перепутай. А перепутаешь – поправим, – он хищно усмехнулся. – Считай, что тебе повезло: парень красивый, да и в постели, говорят, гигант – бабы от него без ума. Так что работа у тебя будет приятная. Вот ключ от номера на втором этаже – там всё: прикид, драгоценности, сумочка, туфли, всё, что надо, в лучшем качестве, без подделки. В сумочке штука баксов – твоя. Еще колечко с бриллиантиком. Значит так: твоя работа – две ночи. Это, чтобы с гарантией. И гуляй. Но две ночи надо работать хорошо. Через час жду тебя здесь. Знакомство и прочее – дело наше. Всё.
Утром следующего дня Лариса лежала на шикарной, громадной, как лётное поле, кровати, отдыхая от только что отбушевавшей любви, и удовлетворенно мурлыкала под восхищенным взглядом любовника.
– И откуда ты такая взялась? – в который раз говорил он. – Где я только ни был, чего только ни видал – и Бразилию, и Таиланд, в швейцарской Давосе был на симпозиуме, там элита со всего мира, а самое прекрасное, – его руки опять потянулись к её груди, – оказалось здесь, в своём городе. Под боком.
– Лара! – продолжил он, оторвавшись от ее губ. – У меня сейчас дел буквально на два-три дня. Потом – поедем… куда ты захочешь: Канары, Багамы, Амазонка, Ниагара – на неделю, вдвоём, Лариса, а?
– Ми-и-лый, милый мой, – говорила, она, перебирая пальцами его волосы, – какая неделя? – ты же знаешь, я замужем, через два дня муж приезжает, всё, что я могу – это остаться с тобой – боже, как я этого хочу – ещё на одну ночь. Еще на одну неземную, волшебную ночь. Поэтому распорядись сделать нам кофе, пей, одевайся – и поскорее возвращайся. Я буду тебя ждать здесь. Слышишь: я бу-ду тебя жда-а-ать.
– Жалко? – спросила себя Лариса, когда дверь спальни закрылась за мужчиной. – Жалко, жалко, жалко, да нет, не жалко. Все они дерьмо, и этот такой же – ласковый.
Она стояла у большого, «венецианского» окна, украшавшего шикарный трёхэтажный особняк, расположенный посреди огромного, обнесённого сплошной оградой, участка. Выйдя из дверей, Марат Дмитриевич Панов – так со временем будет высечено на могильной плите – подошёл к своему, уже выведенному телохранителем из гаража, Мерседесу и, послав воздушный поцелуй окну спальни, сел рядом с водителем. «Мерс» легко взял с места и тихо пошёл по направлению к уже начавшим открываться воротам.
Держа у распухших, нацелованных за ночь губ длинную сигарету Данхилл, только что прикуренную от красивой импортной зажигалки, «Медсестра» долго смотрела ему вслед…
6 августа 1998
Техника письма
Где-то в середине или даже ближе к концу 70-х ко мне в руки попал журнал «Аполлон», изданный в Париже незадолго перед тем эмигрировавшим Михаилом Шемякиным. Из всего журнала – особо полистать не случилось времени – запомнились мне стихи приятеля моего Вити Ширали, особенно первое, начинавшееся оптимистической строчкой «Ни х*я себе зима!» и ещё одна, тоже поэтическая, публикация: стихотворение также незадолго до того эмигрировавшего (и также, к слову сказать, художника, только уже москвича – бывшего, конечно, бывшего) – Вагрича Бахчаняна.
Конец ознакомительного фрагмента.