Избранник ворона
Шрифт:
– Т-с-с, – прошептала девушка, прикладывая к губам тонкий пальчик. – Здесь повсюду глаза и уши... Жди меня здесь!
И втолкнула его в неизвестно откуда появившуюся дверь.
Нил огляделся. Он был в пустом помещении без окон, все грани которого были покрыты ровными, чуть зеркальными металлическими пластинами, совершенно одинаковыми, только по одной из них наискосок шла кривая надпись, сделанная губной помадой: «Я ЛЮБЛЮ ЛУЯ!»
Идеальную кубичность помещения нарушало возвышение, вроде помоста, вдоль дальней стены. Нил сделал шаг, другой, остановился озадаченно и прошептал:
– Куда это я попал?
– Угадай с трех раз, – ответил кто-то знакомый, но очень в этой обстановке нежеланный.
– Не стану я угадывать! – Нил топнул ногой.
– Ну ладно, скажу. Ты, сладкий мой, оказался в приватном королевском нужнике города-героя Версаля. Вот послушай, какое чудное хокку я сложил в честь этого заведения. Называется «Утренние размышления наставника о слиянии Инь и Ян».
Опять сижу, как ян последний
В очке соседнем – инь.
В параше мы сольемся...
Нил прищурился и на самом краешке возвышения разглядел глумливую и синюю рожу Игоря Бергмана. Бергман подмигнул и явился в полный рост – в тельняшке, широченных галифе, похожий на Попандопуло из фильма «Свадьба в Малиновке».
– Что ты делаешь в моем сне? – спросил Нил, потирая глаза.
– А что ты делаешь в моей белой горячке?! – надрывно прохрипел Бергман, рванул тельняшку на груди, но тут же притих и, тупо качая налысо обритой головой, монотонно залепетал: – У тебя не сон, а глюк. У тебя не сон, а глюк... Если видишь в стенке люк... У тебя не сон, а глюк...
– Заткнись и чеши отсюда! – приказал Нил. – Шляешься тут с перепоя!
– У меня перепой, а у тебя недотрах! – отпечатал Бергман и с эротическим стоном растворился.
Что-то мягкое, сладко пахнущее коснулось щеки.
– Моя королева, наконец-то! – блаженно выдохнул Нил и дотронулся до нежной, прохладной руки, лежащей на его плече...
– Тс-с, – прошептала Лера, прикладывая к губам тонкий пальчик. – Тихонечко выходи за калитку и жди меня там.
Ждать пришлось недолго. Она выскользнула из сада, кутаясь в кружевную шаль, взяла его за руку и повлекла за собой к раскинувшемуся за дорогой широкому лугу. Посередине луга, она плавно, словно простыню, спустила шаль и притянула к себе остолбеневшего Нила.
– Лерочка, что?..
– Тс-с, – вновь прошептала она. – Ничего не говори. Не надо слов, глупенький.
Вместе с ней он опустился на расстеленную шаль...
– Тебе хорошо было? Он не ответил. Лежал, заложив руки за голову, созерцая звездный купол.
– Так хорошо?
– Мне сейчас хорошо... Посткоитальная релаксация...
– Чи-иво? – плебейским привизгом выразила свое непонимание Лера.
– Простонародно интонируете, княжна, – нарочито тихо пробормотал он.
– Что-что? – переспросила она, уже сравнительно комильфо.
– Расслабуха, родная. Как-никак, пару вагончиков мы разгрузили... Слушай, у тебя сигаретки нет?
Лера принялась сердито шарить вокруг себя, метнула ему на грудь мятую пачку «Золотого пляжа».
– Ох, это не Рио-де-Жанейро! – вздохнул он, затягиваясь сырым, припахивающим плесенью дымком.
– Нил?.. – спустя минуту-другую спросила она.
– Да, любимая?
– Нил, пообещай мне одну вещь...
– Для вас, сударыня, все, что угодно – в пределах разумного, конечно.
– Ты не мог бы завтра увезти ее куда-нибудь на весь день?
– Кого?
– Ну, Ирку... Понимаешь, завтра мой Ашотик приезжает. Нельзя, чтобы она нас вместе видела.
С папашей-то я как-нибудь разберусь, а вот Ирка... Она такая правильная, такая зануда. И стукачка. Маме наябедничает, Вадику...
– М-да, нескучно живете, гражданка Оболенская, – задумчиво проговорил он. – Вчера Назаров, сегодня я, завтра Ашотик.
– С Максом у меня ничего не было! – заявила Лера. – А Ашотик – это серьезно. – А Вадик? – ехидно осведомился Нил.
Насчет самого себя он решил не спрашивать. И так все более-менее ясно.
– Вадик – мой алма-атинский жених. Его это все совершенно не касается... Ну сделай, ну что тебе стоит...
– Ладно... Прокатимся, пожалуй, в Феодосию. Он замолчал, вслушиваясь в южную ночь.
– Нил?..
– А? – Он встрепенулся: как-то умудрился начисто забыть, что он здесь не один.
– Нил, а ты меня потом с мамой своей познакомишь?
– Да? – Ее наивная нахрапистость была даже забавна. – Думаешь, надо?
– Надо.
– Зачем?
– Ну... словом, я в аспирантуру хочу поступать. А в нашей консерватории с такой специальностью сложно...
– Какой специальностью? – безжалостно осведомился он. – Играть ты не можешь, петь вроде не поешь. Не иначе, дирижировать собралась? Тогда тебе в Москву надо, к профессору Веронике Дударовой.
– Да не дирижировать! Я теорией заниматься хочу.
– В таком случае на что тебе моя матушка сдалась? Она, видишь ли, отнюдь не теоретик.
– Но знакомства, связи...
– Послушай меня, лапушка. Ты об одной вещи просила, а получается две.
– Я отработаю. Честное слово... Нил ухмыльнулся, прикинул свои желания и возможности на данный момент, и, потянувшись, сказал:
– Вот прямо сейчас и отработаешь...
«Прогулка морем, – думал Нил, стоя на палубе, – это очень сильно в ощущениях, но банально в описании. Синее море, белый пароход, высветленные солнцем горы, две разбегающиеся пенные дорожки за кормой... Какой восторг – и какое убожество в мыслях и словах. Вот рядом со мной некое создание, априорно милое, трогательное и целомудренное, хотя об этом создании я знаю лишь то, что вот сейчас должен буду привлечь ее к себе, поцеловать ее шрам, ее облупившийся красный носик, ее сухие губы, соленые от морских брызг, – и тут же с тоской подумать, что все мосты сожжены...»