Избранное: Христианская философия
Шрифт:
Поэтому всякий божественный атрибут, позволяющий нам лучше почувствовать необъятность и бесконечность Бога, поможет нам лучше понять и природу Его свободы. Необъятный и бесконечный, содержащий в себе виртуально все творения, Бог, следовательно, не допускает никакого подчинения себя чему бы то ни было. Ведь никто не зависит от того, что ему подчиняется, и тот, кто ни от чего не зависит, очевидно, обладает совершенной свободой [339] . Точно так же все творения без исключения изменчивы: только Бог неизменен и независим. Он неизменен, потому что независим. Не подверженный влияниям творений; не претерпевающий никаких изменений вследствие того, что ничто не может воздействовать на Него или Его двигать, Бог неизменен в силу самого своего бесконечного превосходства над всеми вещами. Можно сказать, что его неизменность необходимо влечет его свободу [340] .
[339]
Ibid., II 1,4, p. 291.
[340]
Ibid., 5, p. 291–292.
Но среди всех атрибутов Бога есть один, лучше других позволяющий нам понять существо божественной свободы, ибо он является как бы корнем этой свободы: речь идет о единстве и простоте Бога. Все творения являются в той или иной мере сложными и потому все подвержены
[341]
«Deus autem plane unus est, imo Unum ipsum est, et tale Unum in quo ilia mirifice consentiunt quae in seipsis contraria sunt: Unum omnem omnino vel tenuem divisionis umbram eliminans, quod proinde cuiquam subjici omnino repugnat; quac est summa et perfecta libertas»[13*] (ibid., 3, p. 291).
В этом пункте Жибьёф всего лишь следует позиции де Берюлля, уточняя ее: преимущественный божественный атрибут есть единство, и из него вытекают все остальные, особенно плодотворность и свобода. Мы сказали, в самом деле, что Бог свободен, потому что Он бесконечно превосходит все вещи и потому что изобилие Его сущности освобождает Его от всякой зависимости. Если мы захотим описать одним словом природу этой свободы, мы скажем, что Бог свободен в силу своей Полноты. Ибо такая Полнота присуща только Единому, с которым она тесно связана; Полнота и Единство взаимно подразумевают друг друга. Прочие имена, которые можно использовать для характеристики этой свободы, просто отрицают то, что ей противоречит: изменчивость, ограниченность, присущность, зависимость, сложность и множественность. Полнота же, напротив, характеризует свободу саму по себе и в ее собственной сущности: она определяет, чем та является, а не только то, чем та не является. Ибо эта Полнота находит свое основание в Единстве и от Единства ведет свое происхождение. Чем более вещь полна, тем меньше в ней потенциального и тем ближе она к чистому акту. В самом деле, пассивная потенция, т. е. физическая или метафизическая материя, никогда не свободная от какого-либо несовершенства или отрицания более полного совершенства, всегда образует сужение и ограничение. Акт же, напротив, есть распространение и расширение. То, в чем нет и примеси потенции, но что является чистым актом, необходимо должно развиваться с бесконечной Полнотой; оно должно в своей Полноте быть всем, быть одновременно Единым, Всем и наисовершеннейшим благом, потому что заключает в себе все блага и в возможности, и в высшей явленности, подобно тому как Единое содержит их. Ибо быть Полнотой и быть Всем — одно и то же, поэтому Бог, который есть Единое, обладает в силу своего единства превосходнейшей и совершенной свободой.
Лепеча о божественной свободе — как только и могут люди, — мы ссылаемся на всемогущество, всеведение, неизменность, независимость, святость, бесконечность и как на аргументы апостериори и как на свойства, предполагающие свободу. Но Полнота выступает перед нами как конституирующая свободу формально и сама в себе; а Единство высшего блага представляется нам ближайшим основанием и истоком Полноты. Поэтому в конечном счете именно в единстве находятся основание и исток свободы [342] .
[342]
«Unitas denique (indicat libertatem); quia libertas nihil est nisi Amplitudo, quam ubique sectantur insani amatores saeculi, ac nullibi nisi in Uno reperiunt; quia inquam, libertas nihil est nisi Amplitudo quae in Unitate, in qua Unitas, quae Unitati conjunctissima. Et reliqua quidem nomina, removent a libertate quae illi repugnant: mutabilitatem, limitationem, inhaerentiam, admirationem, dependentiam, compositionem, ac multiplicitatem. Amplitudo autem significare aliquo modo videtur id quod ipsa est. At Ainplitudo ilia in Unitale fundamentum habet, et ab unitate ducit originem… Sic ergo de divina libertate balbutientes hominum more asserimus Omnipotentiam, Omniscientiam, Immutabilitatem, inde pendentiam, Sanctitatem, Infinitatem, et caeteras plerasque superexcellentissimas divinae majestatis perfectiones, quasi quaedam argumenta a posteriori et proprietates reciprocas, divinam indicare libertatem: Amplitudinem autem summi Boni, esse ipsamJormaliter libertatem; Unitatem tandem ejusdem summi et primi Boni esse illius fundamentum proximum et originem»[14*] (ibid., II 14, p. 297–298).
До сих пор мы не видели, чтобы Жибьёф что-либо добавил к учению кардинала де Берюлля, не считая кое-каких уточнений при анализе. Но новая проблема, не рассматривавшаяся в явном виде основателем Оратории, заставляет Жибьёфа развивать свое исследование дальше. Эта новая проблема играет в его концепции ту же роль, какую сыграла для концепции Декарта физика действующих причин, ибо из единства Бога выводилось утверждение о Его бесконечности, которое и заставило теолога отказаться от всяких телеологических рассмотрений. Книга Жибьёфа, в самом деле, воинственное сочинение. В нем Оратория заявила о своей позиции в совсем не беспристрастной борьбе вокруг учения о благодати. От общего замысла до малейших деталей в «De libertate» обнаруживается постоянная забота о том, чтобы настигнуть и сокрушить опасного противника — молинизм. Для более верного достижения этой цели Жибьёф присоединяет к учению о божественной природе, полученному от кардинала де Берюлля, решение проблемы человеческой свободы, которое он хочет противопоставить решению Молины. Не входя уже сейчас во все детали учения, к которому мы еще вернемся, напомним кратко, в чем состоит суть молинизма.
Это учение родилось из стремления примирить человеческую свободу и божественное предопределение. Согласно сторонникам молинизма, или, как предпочитает говорить Жибьёф, «средней науки», Бог может желать волей абсолютной и действенной, чтобы мы свободно осуществили некоторые действия, но этим ни в малейшей степени не ограничивается человеческая свобода. Это объясняется тем, что, прежде чем вынести решение своей воли, Бог знает, в каких условиях человек будет склонен свободно осуществить данные действия. Лишь предвидя, что человек в известный момент и в известных условиях воспримет исходящий от Бога импульс и будет соответствовать благодати, Бог решает пожелать, чтобы мы действовали таким-то и таким-то образом. Если мы оставим в стороне все следствия подобной концепции благодати для человеческой свободы, то мы легко увидим, что она подразумевает определенную концепцию божественной свободы, а именно ту, от которой стремится избавиться Жибьёф. Подобно тому, как Декарт, борясь с конечными причинами, считает необходимым устранить малейший намек на телеологичность даже в Боге, так Жибьёф считает необходимым разобраться с божественной свободой, чтобы полностью устранить и как бы перекрыть самый источник учения Молины.
В чем же специфика представления о Боге у сторонников «средней науки»? И какое странное представление они составили себе о Его могуществе! Если человек решает построить башню, он, очевидно, должен будет оценить требующиеся расходы и прикинуть, в состоянии ли он их предпринять. Аналогично, когда король хочет начать войну против другого короля, он спрашивает себя, смогут ли его десять тысяч человек выдержать удар двадцати тысяч, которых ему противопоставят. Но не означает ли это, что данный человек и данный король не всемогущи? Если бы у одного были неисчерпаемые богатства, а у другого — бесконечная мощь, нужно ли было им предвидеть последствия? Уверенные в своих силах, они спокойно принялись бы за свое дело и не занимались предварительным изучением условий. Но сторонники «средней науки» пытаются ограничить Бога именно такими, чисто человеческими, предусмотрительностью и тревожной озабоченностью. О Нем говорят так, словно Он не всемогущ и может сталкиваться с препятствиями при осуществлении своих замыслов; они будто бы боятся, что Бог не справится со сложной задачей склонить человеческую волю в желаемом для Него направлении, сохранив нашу свободу; в конце концов признают, что некоторые вещи выходят за пределы Его могущества и что, таким образом, Он на самом деле не всемогущ [343] .
[343]
Ibid., 23, p. 7.
Поэтому совершенно напрасно некоторые считают необходимым допустить в Боге подобное хлопотливое размышление и исследование, предшествующее его действиям; в таком случае говорят о Нем как о человеке, а не как об истинном Боге. В какой бы ситуации Бог нас ни застал, Он может получить от нас согласие на Его благодать, независимо от того, оставит ли он нас в прежнем состоянии и изменит склонность нашей воли или мгновенно переведет в более совершенное состояние. В этих различных действиях Бог использует только то знание, которым Он знает самого себя и посредством которого Он знает творение в своем собственном всемогуществе; а те, кто обязывает Его изучать изгибы человеческого сердца и ограничивать себя соображениями таких-то обстоятельств, хотят подчинить Его всемогущество условию человеческой слабости, как будто и Бог должен рассчитывать свои возможности, начиная войну или строительство башни. Но кто мы такие, чтобы пытаться ограничить таким образом могущество Бога? Кому же мы Его уподобляем? Или Он зависим, как творение, что мы заставляем Его рассуждать, подобно детям человеческим, обсуждать и искать, какими бы средствами осуществить свою волю? Не рассуждаем ли мы о Боге так, словно Он допустил нас к участию в своем совете [344] ? Кто из нас может проникнуть в Его знание? Кому из нас открыл Он пути своей мудрости? Склонимся же перед Ним, не пытаясь постичь Его, потому что тогда мы принизим Его до наших человеческих условий: будем судить о Боге более достойным образом и почитать Его всемогущую волю, не ограниченную никаким размышлением и не подчиняющуюся никаким целям [345] .
[344]
«Quis enim adjuvit spiritum Domini, aut quis consiliarius ejus fuit et ostendit illi? Cum quo iniit consilium, et instruxit eum et docuit eum semitam justitiae, et erudivit eum scientia et viam prudentiae ostendit illi?»[15*] (ibid., I, 23, 9). Ср. у Декарта: «…впадая в дерзкое предубеждение, притязаем на роль советников Бога, разделяющих с ним обязанность управлять миром…» (Письмо Елизавете от 15 сентября 1645 г. Ср. также: Princ. phil. I 28).
[345]
[Gibieuf.] Op. cit., I 23, 9.
Утверждая, что действие Бога независимо от преследования каких бы то ни было конечных целей, Жибьёф делает учение Молины неприемлемым. А основание, оправдывающее его утверждение, без труда находится в ранее принятом Жибьёфом определении свободы. Напомним это определение. Свобода состоит в Полноте, которая, в свою очередь, имеет основание в Единстве. Тот безгранично свободен, кто обладает высочайшей безграничностью и не имеет никакого предела. Но мы знаем, что Бог есть эта высочайшая безграничность, и поскольку Он есть все, то Он, действуя, не выходит из самого себя; короче, мы знаем, что Он не зависит ни от какого принципа и не подчиняется никакой цели. Бог в своем действии подчиняется лишь зову своей собственной благости. В самом деле, действие вытекает из бытия, и поскольку это действие не имеет никакого ограничения, ничему не подчиняется и является действием бесконечной сущности, распространяющейся и сообщающейся с самой собой, не истощаясь при этом, то это действие, по определению, является высочайшей свободой. Таким образом, свобода Бога подобна излиянию и общению с самим собой. Ибо совершенно очевидно, что в своем действии Бог не ограничен никакой целью и даже не склоняется ни к одной. Чтобы понять это, достаточно учесть различение Бога и Его творений, о котором никогда нельзя забывать.
Бог есть начало и цель своих произведений, каковы творения, но Он не есть начало самого себя: Бог не есть свое собственное начало, у Него нет начала; тем более Он в строгом смысле слова не является и собственной целью, ибо начало и цель вещи совпадают в силу того правила, что все естественно возвращается к своему началу [346] . По гораздо более сильным основаниям конечные творения не могут выступать целями для Бога, и очень важно не представлять себе Бога так, словно Он держит совет, размышляет о средствах, или что-либо подобное этому. Бог не имеет целей, которые бы Он себе ставил, к которым бы стремился и для реализации которых должен был бы подбирать те или другие средства. Видимый мир поэтому не был выбран Богом в результате размышлений, которые Ему обычно приписывают, или каких-то других. Одним фактом своего существования, одним лишь сверхизобилием своей сущности и благости Бог действует как богач, роняющий свои сокровища. Он действует, не преследуя никакой цели, которая была бы Ему внешней; напротив, Он для творений, выходящих из Него как из принципа, является целью, к которой они необходимым образом устремляются [347] .
[346]
Эта концепция тоже заимствована у кардинала де Берюлля, который, в свою очередь, позаимствовал ее у Плотина.
[347]
«Quod autem a fine ad agendum non determinetur пес impellatur ultro agnoscent quicumque adverterint, quid sit differentiae inter Deum et Dei opera: videbuntque Deum et principium et finem esse operibus suis; at non sibi. Neque enim vet consultat, vel quasi consultat, quibus mediis ad finem perveniat; necque finem ullum intendit sibi, seu ad quern ipse se referat, et ad cujus assecutionem mediis quibusdam opus habeat; nee tali vel intentioni vel deliberationi acceptum referre debemus mundum hunc adspectabilem, aut etiam invisibilem et Angelicum, quasi ipse inde auctior cumulatiorve ad seipsum rediturus esset, aut aliquid emolumenti et splendoris reportaturus»[16*] ([Gibieuf.] Op. cit., II 4, 4, p. 316). В кратком обзоре, предшествующем этой главе, Жибьёф сам резюмирует свою позицию по данному вопросу таким образом: «Deus non movetur ad agendum, a Fine; etiam Seipso. Deus non processit ad creandum mundum ex consultatione et electione»[17*] (loc. cit., резюме IV).