Избранное в двух томах. Том 2
Шрифт:
подоспела помощь. Гриссом, Уайт и Чаффи стали первыми жертвами, которыми
человечество расплатилось за выход в космос. Расплатилось, как с почти не
знающей исключений печальной закономерностью всегда расплачивается за
проникновение в новое — и в медицине, и в географии, и в авиации, а теперь, в
наши дни, и в космонавтике. .
158 Острота споров о том, какой полет заслуживает наименования космического, была снята самой жизнью: какой критерий ни принимай (пусть
простой— «стокилометровый»), по любому из них первым человеком, полетевшим в космос, оказался Гагарин.
Но в марте 1961 года споры эти были в разгаре. Так что присутствие
наступающего на пятки соперника ощущалось, наверное, каждым из многих
сотен людей, работающих на космодроме, и накладывало свой отпечаток на всю
атмосферу их напряженного труда.
Да, мешкать с пуском первого пилотируемого космического корабля не
приходилось!
Но до этого нужно было еще многое сделать. Прежде всего — убедиться в
полной отработанности всего сложного ракетно-космического комплекса,
состоящего из ракеты-носителя, космического корабля, стартового хозяйства
космодрома, систем измерения и управления и многого, многого другого — всего
не перечислить.
Пускать в космос человека можно было только наверняка, с полной
уверенностью в том, что вся участвующая в этом деле техника в полном ажуре.
А как в этом убедиться?
Если верить известному положению материалистической диалектики о
практике как критерии истины, то только одним способом — отработочными
пусками тяжелых космических кораблей-спутников без человека на борту.
А надо сказать, результаты проведенных к этому времени запусков трех
тяжелых космических кораблей-спутников (наименование «Восток» им
присвоено еще не было) особой уверенности не вселяли: два из них — первый и
третий — прошли неудачно. Первый неверно сориентировался и по команде на
спуск пошел не вниз, к Земле, а вверх, в беспредельное космическое
пространство. Третий, напротив, пошел к Земле по чересчур крутой траектории и
сгорел, войдя в атмосферу. Статистика, скажем прямо, мало утешительная. .
Правда, причины обеих неудач были, как того всегда требовал Королев, однозначно установлены и приняты все меры, исключающие возможность их
повторения. Хорошо было, по крайней мере, и то, что причины неудач в обоих
случаях были разные — это означало, что создателей космической техники
преследует не какая-то одна принципиальная ошибка, а неизбежно
159
набегающие в таком сложном деле частные недоработки.
Это внушало оптимизм. Однако от общего оптимизма до вполне конкретной
уверенности в
преодолеть. А для этого — набирать благоприятную статистику, в которой
имеющаяся неблагоприятная растворилась бы. Иными словами — пуски
продолжать.
. .Очередной такой пуск состоялся девятого марта. К этому пуску я и
прилетел впервые на космодром. Впервые увидел все его своеобразие, в котором
вершины технического модерна неожиданно переплетались с чем-то от
затерявшегося в бескрайней степи полевого стана. Впервые увидел напряженную
круглосуточную работу людей космодрома — и тех, для которых здесь было так
называемое место основной службы, и тех, которые были тут в командировке.
Правда, командировка сотрудников различных конструкторских бюро на
космодроме нередко затягивалась на многие месяцы: едва завершалась одна
работа, как подоспевала следующая. Так что заметных различий в подходе к делу, обжитости своих рабочих мест, профессиональной психологии и даже во
внешнем виде между прикомандированными и штатными работниками
космодрома не обнаруживалось; разве что воротнички у аборигенов были, как
правило, чуть посвежее (налаженность быта — великое дело).
В отличие от трех предыдущих пусков тяжелых кораблей-спутников
отработочный полет девятого марта, как и последовавший за ним полет двадцать
пятого марта 1961 года, выполнялся по одновитковой программе, полностью
идентичной программе будущего полета с человеком: генеральная репетиция
потому и называется генеральной, что все в ней происходит точно так, как будет
на премьере. Идентичны были и конструкции ракеты-носителя и космического
корабля, за исключением, правда, двух пунктов.
Во-первых, и это было главное отличие, рабочее место космонавта занимал
не живой человек, а искусно сделанный манекен, у которого не только одеяние
(скафандр, герметический шлем), но даже вес и положение центра тяжести были
«человеческие». И второе: поскольку манекену, в отличие от человека, как
известно, ни пить, ни есть не требуется, небольшой контейнер, располагавшийся
в кабине «Востока» справа от кресла
160
космонавта и предназначенный для хранения еды и питья (космонавты, кажется, с легкой руки Быковского прозвали этот контейнер «гастрономом»), по прямому
назначению не использовался. Вместо продуктов в нем помещался станок с
подопытной собакой: Чернушкой в полете 9 марта и Звездочкой — 25-го.
Вообще, надо сказать, собаки в истории космических исследований занимают