Избранное в двух томах
Шрифт:
Буквально «на цыпочках» подкрадываюсь к аэродрому, стараясь не
побеспокоить машину случайным резким движением рулей.
89
Высота — двести метров.. сто.. пятьдесят. . Земля!
* * *
Осмотр самолета ничем нас не порадовал. Оказалось, что крылья были
полностью деформированы — как бы отогнуты вверх, их металлическая обшивка
потрескалась, смялась и пошла крупными волнами, болты крепления «зализов»
(специальных
вырваны. Без капитального ремонта летать на самолете было нельзя.
Легко понять, сколько горьких раздумий вызвала у меня эта первая большая
неудача, в которой винить никого, кроме себя самого, я не мог.
Не улучшало моего самочувствия и то, что ни коллеги, ни начальство не
стали прорабатывать меня. Более того, на кратком (очень кратком) разборе
полета Козлов отметил, как он выразился, самокритичность моего доклада и даже
оценил положительно мои действия начиная с момента выхода из облачности.
Когда ведущий инженер эксперимента, которого в данном случае легко понять, возжаждал крови и потребовал принятия по отношению к виновнику
происшествия, сиречь ко мне, мер административного воздействия, против этого
решительно возразил не кто иной, как профессор Келдыш, признанный глава
исследований флаттера в нашей стране.
Нашлись даже такие доброжелатели, которые пытались, разумеется из самых
лучших побуждений, вывернуть факты наизнанку и доказать, что все
случившееся только к лучшему. Опробовано, мол, поведение самолета на таких
скоростях и перегрузках, которые до этого на нем никому и не снились.
Объективная польза от этого, говорили они, значительно ценнее, чем какой-то
один экземпляр серийной машины, и, следовательно, летчика за все происшедшее
надо не ругать, а чуть ли не награждать.
Встать на подобную точку зрения было — чего грека таить! — весьма
соблазнительно. Ведь таким нехитрым способом я из растяпы сразу превращался
в героя. Но очень уж явно противоречила подобная приятная трансформация
всем моим представлениям об элементарной порядочности. Встать, даже наедине
с самим собой, на такой путь я не мог.
90
Нельзя, в самом деле, валить в одну кучу и одинаково расценивать действия
летчика в вынужденных и в преднамеренно созданных обстоятельствах. Умелые
и хладнокровные действия, направленные на благополучный выход из сложной
ситуации, возникшей по вине летчика, разумеется, в какой-то степени
уменьшают эту вину, но все же не превращают побежденного (хотя бы и
осуществившего блестящий отступательный маневр)
Я понял, что мало составить (или позаимствовать у своих предшественников) и принять к исполнению некую схему правильных действий летчика-испытателя
в различных случаях жизни. Надо эту схему применять на практике воистину
педантично, не отступая от нее ни ради «еще одного последнего режимчика», ни
ради «очень уж нужного и срочного полета», ни ради чего-либо другого. Теперь я
это понял не только умозрительно, но и на личном, и притом горьком, опыте.
— Каждый должен сделать свои собственные ошибки, — резюмировал
события Чернавский.
И я вопреки обыкновению на этот раз не поинтересовался личностью автора
очередного афоризма.
* * *
Продолжать испытания решено было на другом экземпляре СБ.
По этому поводу Костя Лопухов немедленно рассказал анекдот о новобранце, который, попав в кавалерию, на первом же занятии по практической езде
постепенно сполз со спины коня на холку, оттуда на шею и в конце концов
возопил: «Дайте следующую лошадь! Эта уже кончается!»
Рассказав этот изрядно бородатый анекдот, Костя долго и радостно хохотал, пока мельком не взглянул на меня. По выражению моего лица он, по-видимому, расценил успех своего выступления как несколько чрезмерный, вследствие чего
тут же перестроился:
— А в общем брось, Маркуша, огорчаться. С кем не бывает? И учти: вполне
могло кончиться гораздо хуже.
В этом он был, без сомнения, прав.
Кончиться гораздо хуже могло..
Вскоре к нам перегнали с завода с иголочки новый СБ. На него перенесли
аппаратуру, быстро отладили ее, — и вот мы уже снова летаем. Время за ра-91
бетой идет быстро, и, наконец, настает день, когда но первому этапу наших
испытаний делать больше нечего: аппаратура доведена и полностью
работоспособна. Самолет закатили в ангар, сняли с обоих крыльев элероны и
установили вместо них новые, специально изготовленные по нашему заказу — с
уменьшенной весовой балансировкой.
Внешне самолет по-прежнему ничем не отличался от серийного, но
обращаться с ним следовало теперь как с сильно взрывчатым веществом.
Один за другим пошли полеты, очень непродолжительные по времени, но
наполненные волнующим ощущением остроты эксперимента. После взлета мы
набирали четырехкилометровую высоту, включали аппаратуру и осторожно
выполняли медленный, плавный разгон до заданной скорости — можно сказать, подползали к ней, — после чего снова тормозили машину, снижались и