Избранное в двух томах
Шрифт:
повидаться с родными, поговорить с друзьями юности, наконец просто побывать
в родном городе!
Коренных ленинградцев часто обвиняют в необъективно восторженном
отношении к своему городу (впрочем, те же обвинения принято предъявлять
киевлянам, одесситам и уроженцам многих других городов), но что же делать, если Ленинград действительно так хорош!
Хорош, если смотреть на него с земли, хорош с моря, хорош и с воздуха.
Строгие линии его магистралей,
морского канала — словно одна из прямых ленинградских улиц, разбежавшись, не сумела остановиться и продолжила свой стремительный бег по воде, — где
еще можно увидеть что-нибудь подобное!
С воздуха лучше, чем откуда-либо, видно, как
Мосты повисли над водами;
Темно-зелеными садами
Ее покрылись острова..
Будто Пушкин силой своего гения сумел подняться ввысь и с высоты
птичьего полета бросить восхищенный взгляд на столь близкий его сердцу
город!.
114 Быстро — хорошее всегда проходит быстро — промелькнули несколько дней
в Ленинграде, и вот мы снова в воздухе. Курс — на Москву.
Готовясь к полету по маршруту, летчики всегда наносят на карту заданную
линию пути. Маршрут Ленинград — Москва, если лететь кратчайшим путем по
соединяющей эти города прямой, представляет собой едва ли не единственное в
своем роде исключение: линию пути карандашом наносить не надо — она уже
нанесена на карте, нанесена и на самой местности рельсами прямой как стрела
Октябрьской железной дороги. Правда, юго-восточнее Малой Вишеры дорога
полукругом отходит от прямой линии, но тут же вновь вливается в нее. (По
преданию, это получилось потому, что карандаш царя Николая I, по линейке
проводившего на карте трассу будущей дороги, натолкнулся на палец
прижимавшей линейку руки и описал его контур.) Да уже вблизи Москвы еще в
одном месте дорога начинает немного извиваться. Но все эти отклонения
невелики и легко поддаются мысленному спрямлению, когда летишь над ними.
Мы прошли уже более половины пути, когда сидевший справа от меня
второй летчик Л. В. Чистяков показал рукой вперед:
— Смотри, Марк, там какая-то мура. Действительно, на горизонте собиралась
«мура» — что-то серое, мрачное, непрозрачное. В первый момент нас это никак
не смутило: не будет визуальной видимости — полетим вслепую, по приборам.
Но вскоре положение осложнилось. В темной облачной каше впереди нас одна за
другой замелькали зарницы. По курсу полета была гроза, а с грозой шутки плохи!
Не говоря уже о малоприятной перспективе прямого удара молнии в самолет
(вероятность
опасность представляют могучие воздушные потоки, всегда бушующие в толще
грозовых облаков. Они способны швырять тяжелую машину на тысячи метров
вверх и вниз, а то и вовсе разломать ее. Грозу следовало обойти, и я решительно
отвернул самолет в сторону, туда, где, как мне казалось, на горизонте было
немного светлее.
— Правильно, — одобрил мои действия Чистяков и, заменив в известном
«гимне альпинистов» слово «гора»
115
словом «гроза», добавил: — В грозу умный не пойдет, грозу умный обойдет!
Чувствовать себя умным было приятно, но быть им в действительности
оказалось далеко не просто. Обойти грозу не удавалось. Не одно грозовое облако, а целый протянувшийся, наверное, на сотни километров грозовой фронт стеной
встал перед нами. Началась резкая болтанка. Порывы ветра энергично бросали
машину с крыла на крыло, по обшивке фюзеляжа гулко забарабанил дождь, кругом потемнело, как в густые сумерки. Сколь ни досадно было поворачивать
назад, когда до своего аэродрома оставалось немногим больше сотни километров, но ничего не поделаешь! Пришлось развернуться на обратный курс и садиться на
запасном аэродроме, только что оставшемся было за хвостом нашего самолета.
Во время захода на посадку самолет бросало так, что полных отклонений
штурвала едва хватало, чтобы удержаться в пределах более или менее
допустимых положений в пространстве. Дождь стоял плотной стеной, за которой
посадочная полоса больше угадывалась, чем просматривалась.
Казалось, больших бесчинств со стороны природы невозможно и выдумать, но стоило этой мысли прийти мне в голову, как дождь усилился еще более, пошли почти не смолкающие раскаты грома, засверкали молнии. Подошла самая
ось грозового фронта. Но для нас это было уже безразлично: мы благополучно
сидели на земле.
Нельзя сказать, чтобы эта гроза была самой сильной из всех, которые мне
довелось видеть, или что положение, в которое мы попали, было таким уж
сложным.
Просто последующие события этого дня, как часто бывает, по-особому
осветили все хронологически случившееся в непосредственной близости к ним и
заставили навсегда запомнить и этот сам по себе ничем не примечательный
полет, и встречу с грозой, и вынужденную посадку на случайно оказавшемся
поблизости аэродроме.
Через час грозовой фронт, прокатившись через нас, ушел на север. Ветер