Избранное. Том 1
Шрифт:
На прошлой неделе был на презентации книги самарского писателя Ивана Ефимовича Никульшина. Он выпустил пятый или шестой поэтический сборник «Лесной колодец». У него есть несколько прозаических книг, выпущенных местным издательством. Издавался он и в московском «Современнике». Проза очень хорошая, я бы сказал, насквозь пропитана русским духом, русским бытом. Я давно его знаю. Он начинал как поэт. Его первая книга «Семь цветов песни» вышла в 1967 году. Редактировал ее Владимир Шостко – поэт, живший в нашем городе, поэт совершенно урбанистического плана, парадоксального мышления.
В свое время я был влюблен в прозу Василия Макаровича Шукшина. Мне, родившемуся в селе, очень близко его творчество. И я полагал, пока не появился прозаик Никульшин, что так и надо писать о селе. Но с самых первых книг и рассказов Ивана Ефимовича во мне появилась какая-то раздвоенность. Я очень любил Шукшина, но не мог не любить и Никульшина. Мне кажется, что я знаю Заволжье, его быт. Конечно, мне трудно говорить, об укладе сел близ Барнаула, я не был в Сростках – родном селе Шукшина, но мне много слышится общего даже в звучании фамилий: Шукшин… Никульшин… Василий Макарович писал свои рассказы, как бы находясь в городской жизни и вглядываясь из нее в деревенскую. Никульшин – весь в российской деревне, посреди нее, и взгляд его – изнутри деревни на деревню. А оттуда – взгляд на себя, на всех и на весь мир. Ему пятьдесят восемь лет, но он до сих пор весь в деревенском быте. Это его позиция. Жизнь.
И еще. Многие из рассказов Василия Макаровича как бы основаны на анекдоте. Часто повествование идет о человеке-чудике. Я по своей деревне знаю: на каждой улице был свой блаженный, свой чудик. Без этого деревня как бы и не деревня. На каждой улице есть такой острослов, сев с которым за стол, обязательно поперхнешься от веселья и от горчинки.
Это все есть, но не на чудиках держится деревня. Деревня держалась и держится на людях степенных, немногословных, точных в своем поведении, в своем повседневном труде. Для них главное: создать семью, иметь детей, обеспечить нормальную жизнь, быть справедливыми и праведными в своем немногословии. Неистребимо желание в сельском укладе к упорядоченности, к порядку, к ясности отношений. А уж чудинка, скоморошество потом, в праздник, в потеху.
Или я чего-то пока не понял? Я дал себе обещание обязательно побывать в Сростках, а до этого прочесть всего Шукшина. У меня такое чувство, что я встретился с айсбергом…
Литература бедствует. За книгу стихов в 3,5 печатных листа издательство платит десять тысяч гонорара. Что такое десять тысяч рублей на нынешние деньги, если универсальный эквивалент наш – колбаса – стоит четыре тысячи? Сразу все становится понятным. Не скрашивают быта и те полставки, на которые можно устроиться в большой серьезной областной газете.
Я знаю многих писателей, которые, имея рукописи романов, сборников стихов, рассказов, не могут их издать. Чтобы выпустить поэтический сборник в тысячу экземпляров, надо иметь полмиллиона рублей.
Если сейчас не будем спасать наше искусство, какие книги мы будем читать лет через пятнадцать-двадцать, каких писателей будем иметь? И будем ли мы их иметь? Ведь, соблазненная когда-то отечественной государственностью и брошенная теперь, наша интеллигенция пребывает в растерянности. Социальная катастрофа ускорила физическое исчезновение ее.
– Виктор Сергеевич, установку по очистке спирта, которую мы сейчас строим, нам удастся эксплуатировать не более года.
– Почему? – спрашиваю почти машинально главного экономиста завода, хотя ответ давно ясен самому.
– Первые месяцы продукция этой установки даст чистой прибыли на каждой тонне до семидесяти долларов. Это замечательно. Но до конца года цены на пар так вырастут, что она может стать убыточной.
– Считали сами?
– Сам. Даст около десяти миллиардов прибыли, а там – в металлолом.
– А если возобладает разум и цены на энергетику заморозят?
В ответ – горестный вздох.
– Каков же выход?
– Найти более экономичную установку, чем эта, без затрат пара.
Только так.
– Так-то оно так, да только есть ли такая технология вообще в мире?
– Надо искать!
Да, надо искать, повторил я про себя. В энергосбережении – выход.
Частенько заглядываю в цеховые курилки. Нравится окунаться в атмосферу здорового юмора, попав под прицел крепкого вопроса, дать хлесткий ответ.
Я долго работал в цехах, меня не стесняются.
Вот и сегодня заглянул, и не зря. Попал в самый кон, а может чуть опоздал: Виктор Шарапов, его в этом цехе зовут «Шурупов», а чаще – «Шуруп», кажется подводил черту под серьезным разговором. Увидев меня, он на секунду запнулся, дружелюбно поприветствовал, закивали головами и остальные.
Упругая пружина разговора еще подпирала, и Шуруп продолжил:
– …что тут непонятного-то? Отчего народ на выборах прокатил демократов? Опыт у него есть. Народ за последние семьдесят лет до конца понял вранье существующей власти. Преданный своим государством, равнодушно взирал на развал бывшей империи. Повернулся к ней многомиллионной задницей. Вот вам. Нечто похожее случилось и теперь на выборах. Веры не стало. Устали.
– Что верно, то верно. Но подожди, Витек, маленько, дай мне сказануть о вещах попроще, раз директор у нас.
Я смотрю на бойкого мужичка – вроде не наш, не заводской. Либо из подрядчиков, либо новенький из сварщиков.
А тот бросил от азарта, не докурив, папиросу. Весь в себе, глаза раскосые, движения рысьи. Коготки спрятаны, но о них догадываешься сразу. Кажется, появился новый местный вожачок.
Я заметил: в углу сидит Скорпион, ухмыляется, довольный, мотает на ус. Кивнул мне одобрительно головой.
Между тем ниточка разговора уже потянулась:
– Товарищ директор, хочу заметить, что руководство не торопится проявить себя, облегчить жисть народу.
– То есть?
– Сегодня дефицит налички, так?
– Так, – отвечаю.
– А вот соседний нефтеперерабатывающий завод второй раз дает зарплату бензином, а трикотажная фабрика – майками и трусами. Доколе ждать нам? Коль на нас денег не напечатали?
– Чего ждать? – подыгрываю я. – Мы расплачиваемся одеждой, сахаром, маслом.