Избранное. Том 1
Шрифт:
О восстановительных работах говорить сложно. Это работа на износ, круглые сутки. Но трудность была не в этом. У меня не закрылась рана, из нее постоянно сочилась жидкость, и я оказался в непростом положении. Я не мог отказаться от назначения, потому что это было бы похоже на признание своей неспособности в необходимый момент сделать то, что нужно. Знал и понимал, что я один из тех, кто может успешно возглавить восстановление; несколько лет работал начальником этого цеха, знал технологию, людей.
Никому не сказав о своей проблеме, взялся за работу. Надо было перевязываться. Не стал ходить так часто к медсестре, как раньше. Задача состояла в том, чтобы не падала повязка с ноги. Время было спрессовано, много решений, масса народа, сотни монтажников. А у меня на ходу временами спадала повязка на ботинок и я ее подхватывал. Неудобно было…
В один из дней я решил съездить к медсестре и основательно поговорить с ней и врачом. Почему рана не зарастает, ведь после операции прошло более месяца? Доктор завел меня в процедурную, снял повязку, и тут я услышал ругань и проклятия. Все это наполовину с нецензурной бранью. Успокоившись, пояснил, что в мою рану после операции были вставлены три резиновые трубки, чтобы дренировалось все то, что скапливается в ране. Сестра, которая должна была в свой срок вынуть эти дренажи, вынула только два, а третий забыла или не увидела. Все тридцать дней в ране была четырехсантиметровая трубка из красной резины, которая не давала зарастать тканям. Когда он вынул эту злосчастную трубку и показал мне, то было чему удивиться. Она была практически изжевана, вся в дырочках, организм ее переваривал. Наверное, еще бы месяц и эта трубка рассосалась. После того, как вынули дренаж, через неделю рана затянулась и сразу зажила. Так что у меня появилась возможность благополучно восстановить цех…
И мы его восстановили. Хотя в отпуск я так и не сходил. И после этого еще четыре года подряд не отдыхал. О том, что восстанавливал я цех с повязкой, с незаживающей раной, до сих пор знает только жена, ну и теперь мой черный ящик.
Вспомнилась картинка из далекого детства. Я сильно болел, простудился. Который уж день лежу в постели, на день перебираясь в прохладную, выложенную из самана погребицу. Она на меня производит чарующее впечатление. За ларем я нашел почти новенькую книжку «Казаки» Льва Толстого и, потрясенный красотой и яркостью открывшейся мне жизни, забываю и про болезнь, и про то, что с ней связано. Вообще эта мазанка колдовская. Осенью, забравшись на верх ее, под крышу, за сушеной густерой я обнаружил под разным деревянным хламом неопределенной формы предмет, завернутый в изъеденный мышами мешок. Потянул на себя – боевая винтовка! Потом с дедом я имел разговор и пообещал, что трогать винтовку не буду. Но я уверен: ее там уже нет. Дед – человек мудрый, он обязательно сделает все правильно. В этом я убеждался не раз…
Вот послышались шаги во дворе, это идет бабушка, я это чувствую всегда, не понимая, как объяснить. Она входит с небольшой корзинкой, накрытой белой в горошек косынкой.
– На вот, выздоравливай быстрее, гостинец тебе.
Открываю корзинку, она полна яблок.
– Откуда, бабушка?
– Ешь, разве не все равно?
Она с напускным равнодушнием глядит на меня. А я сразу догадываюсь, откуда яблоки. Они – краденые! Если бы они были куплены, то их было бы два, ну три, не больше. Яблоки из Самары редко привозили, не на что было покупать. А здесь – целая корзина! Яблоки в нашем селе растут только у одного Светика – сына давно умершего бывшего земского врача. Но он скряга, никого никогда не угостит. Мы давно с другом Мишкой сговорились тайком от родителей забраться к нему в сад. И не столько от желания поесть яблок, сколько от нелюбви к их хозяину.
– Бабушка, они же…
У меня не поворачивается язык сказать главное слово.
– Сейчас не в этом дело. Ешь и поправляйся. Бог простит.
Она тоже не говорит главное слово. Я, боясь обидеть бабушку, беру антоновку и крепко впиваюсь в нее зубами.
– Вот так-то, – тихо заключает бабушка.
Я хрумкаю яблоко и чувствую, что нас с бабушкой теперь связывает что-то тайное, о чем я никогда не скажу никому, и за которое никогда не смогу плохо подумать о бабушке.
– Когда мой первый сыночек Петенька заболел сахарным диабетом, я его чем только не лечила, но не получилось тогда. Не стало Петеньки.
Помолчала. Потом сама себе сказала:
– Бог простит.
Она придвинулась ко мне и погладила мою голову своей большой шершавой ладонью. Это для меня было неожиданностью. Я не помню, чтобы кто-то нас в детстве гладил по голове или целовал. Такого не было. Но зато нас никто никогда и не бил.
…Я лежал на старом, самодельном диване в окружении ларей с мукой, пшеницей, в домовитом запахе луковых плетениц и овчин.
Свет пробивался в мазанку через крохотное оконце, которое я свободно мог закрыть своей фуражкой, что я иногда и делал, погружаясь в блаженный волнующий прохладный мрак и тишину. Правда, тишину иногда нарушали осмелевшие мыши, но шугать мне их не хотелось. Залетевшая большая и противная зеленая муха сходу запуталась в изголовье в паучьих сетях, и я с нетерпением ждал развязки события. Я мог бы предотвратить кровавый исход, тем более мне не очень приглянулся шустрый изобретательный умелец-паук. Но мне нравилась роль стороннего созерцателя – в том была своя прелесть. Не хотелось нарушать спокойствия царства, паучье-мышиного благополучия. А может, был я так сильно слаб от болезни…
Через неделю я выздоровел. Всю эту неделю дух антоновских яблок витал в мазанке вперемежку с бабушкиными рассказами из ее жизни, дедом Ерошкой, моим дедом, пахнувшим всегда сеном, сетями, передающим приветы от Карего – старого мерина, моего друга, оставшегося на далеком лесном кордоне в Моховом.
В одно из воскресений я упросил деда и бабушку взять меня с собой на Утевский базар. Я любил этот многошумный, разноцветный праздник. Там всегда происходили всякие неожиданные события. Случилось одно и в этот раз. На обратном пути уже, когда мы отъехали в своем гремящем фургоне от базара метров сто, дедушка, что-то приметив на обочине в пыли, остановил лошадь, слез с фургона. Через минуту он вернулся к нам, держа в руках огромную пачку денег, кое-как завязанную в пропылившийся серый платок.
– Ванечка, это ж беда какая, потеряли…
– То, что потеряли – это точно, только вот: кто?
– Много? – бабушка протянула руку к свертку. – Батюшки, да тут их ужас сколько! Убьются теперь до смерти от горя. Надо что-то делать.
– Кто сегодня коров да быков продавал, а? – дед начал вспоминать: – Горюшины корову яловую продали, они еще на базаре, Захар Гурьянов – быка полуторника приводил, но он сидит у сапожника Митяя разговоры разговаривает, было несколько зуевских, но они по другой дороге должны ехать.
– Лукьян Янин, а? – Бабка, удивившись своей догадливости, обрадованно смотрит на нас.
– Ну, точно же, Лукьян с Андреем быка продали. Вот неумехи. Поехали к ним.
Когда мы подъехали к Яниным, они оба, отец и сын, выезжали со двора.
– Здорово, Лукьян, – дед приподнял над головой картуз. – Далеко собрался?
– Сам не знаю куда, деньги Андрей обронил, а где, не ведает.
– На, возьми твои деньги, – дед протянул серый сверток.
Лукьян как-то даже внешне и не удивился. Взял сверток, задумался, внимательно посмотрел на нас всех поочередно, хмыкнул и молча пошел вглубь двора. Вскоре появился с черным вертлявым ягненком.
– На, Иван, от души, у меня еще есть.
Но бабка моя опередила:
– Ваня, не бери, не надо. Лукьян, спасибо тебе – хороший ты мужик, но нам чужого не надо.
– Ну раз так, то хоть с поллитровкой-то приду вечером. Не прогонишь?
– Не прогонит, не бойся, я вступлюсь, так и быть.
И наш фургон загромыхал от Яниных ворот под заливистый лай соседской собачонки. Дорогой мне вспомнились яблоки из чужого сада и писклявый ягненок Яниных. А ночью, когда я спал уже не в мазанке, а в избе, мне приснилось, будто этот ягненок ест антоновские яблоки и озорно мне подмигивает. А потом мы будто бы поехали на Самарку. На любимой мной больше всего в лесу песчаной отмели, знойно пахнущей смесью запахов краснотала, речных лопухов и янтарного цвета песка, на отмели с загадочным названием «Платово» дед Ерошка, давший мне пострелять из найденной мной винтовки, смеялся шумно, добродушно и заразительно…