Избранное

Гитович Александр Ильич

«Прикажете держать себя в руках…»

Прикажете держать себя в руках, В работе находить свое спасенье, Слова искать в пустынных рудниках Под непрерывный гул землетрясенья И самому, о гибели трубя, Замучить ту, что все же не разлюбит?.. Стихи, стихи! Возьмут они тебя, На миг спасут — и навсегда погубят.

Память

Да

разве было это? Или снится Мне сон об этом? Горная река, Далекая китайская граница И песенка уйгура-старика. Да разве было это? На рассвете Труба и марш. Военный шаг коней. И с Балтики врывающийся ветер, И шум ручья, и влажный блеск камней. И веришь и не веришь... И с трудом Бредешь за памятью в ее туманы. ...Бревенчатый под тихим солнцем дом И вереском поросшие поляны. И то, чего забыть никак нельзя, Хотя бы вовсе память изменила: И труд, и вдохновенье, и друзья, И ты со мной. Все это было. Было.

«О, если мог бы я, хоть на мгновенье…»

О, если мог бы я, хоть на мгновенье, Поверить в то, что все вернется вдруг И я почувствую прикосновенье Таких далеких и желанных рук! За окнами, в сиянье зимней стужи, Лежит залив. Кругом — холмы, леса. А мне все кажется, что это хуже, Чем жить в аду — но верить в чудеса.

«Что мне теперь песок любой пустыни…»

Что мне теперь песок любой пустыни, Любого моря блещущий прибой, Мне, ясно понимающему ныне, Насколько я в долгу перед тобой. Я дешево плачу: смертельной мукой, Томительным сознанием вины, Отчаяньем, и горем, и разлукой — За ту любовь, которой нет цены.

«Ни судьбе, ни искусству, ни славе…»

Ни судьбе, ни искусству, ни славе, Никому я тебя не отдам. Не могу я болтать и лукавить, К тридцати приближаясь годам. Все уносят могучие реки. И, не слишком ценя бытие, Я тебе благодарен навеки За любовь, за неверье твое.

«Гляжу — не наглядеться никогда…»

Гляжу — не наглядеться никогда. О, как по-детски спишь ты, дорогая. Вот и глядел бы долгие года И сам не спал, твой сон оберегая. Но все, что так необходимо мне, По-нищенски судьба смогла отмерить. ...Как в детстве, что-нибудь скажи во сне, Чтоб я сумел словам твоим поверить.

Песцы

Октябрь, а снег уже лежит на ветках. Внизу холодный, чистый блеск реки. А тут живут за проволочной сеткой Хорошенькие быстрые зверьки. И в ноябре совсем похорошеют, Совсем готовы будут на убой, Чтоб кто-нибудь другой тебе на шею Накинул

мех туманно-голубой.

Лев в клетке за полярным кругом

Вагон стоял на ледяной равнине. Кругом — враги в одеждах меховых. Но о другой, сияющей пустыне Он размышлял и не глядел на них. Мне ремесло не лжет и не наскучит. Работник, а не праздный ротозей, Я спрашиваю: кто меня научит Держаться так среди своих друзей.

Борьба с воображением

Что, брат? Воображенье одолело? Под солнцем тесно стало вам двоим? А ну, скорей укройся, воин смелый, За пресловутым юмором твоим! Освободись от дружеских объятий! Попробовал? Не вышло ничего? Попробуй силою! Смелей, приятель! Дурак! Отелло! Задуши его.

«Ты скажешь: сам взгляни на это снова…»

Ты скажешь: сам взгляни на это снова — Да разве к счастью, славе и добру Быть мнительным и грустным до смешного? Пускай. И это на себя беру. И голову теряя, и приличье, Все револьверы в небо разрядив, Я вижу, как я все преувеличил И как я все же прав был и правдив.

«Однажды, когда я себе самому…»

Однажды, когда я себе самому Казался веселым и смелым, Спросил я судьбу свою: что и к чему Написано в книге ее и во тьму Нельзя ли взглянуть между делом? Какую награду сулит мне борьба, Какую придумала милость? И я увидал, что старуха судьба Ко мне хорошо относилась. Сказала она: «Александр Ильич, Дорогу твою мы отыщем. Прости и послушай: ты счастлив и нищ. Ты будешь несчастным и нищим».

«Да, это я сказал. Не будь упрямым…»

Да, это я сказал. Не будь упрямым И трубку телефонную сними, И позабудь, наедине с Хайямом, О том, как суетятся за дверьми. А стоит только вам разговориться — И ты увидишь мир с иных высот. Сам посуди: тебе, товарищ, тридцать, А старику, пожалуй, девятьсот.

Посвящение(«Недобрая была тогда погода…»)

Недобрая была тогда погода. И дождь, и снег. На сердце. На судьбе. И то, что я писал в теченье года. Все это — длинное письмо тебе. Поймешь ли ты? — Поймешь. (Разборчив почерк.) Открытым сердцем, милою душой. Заплачешь ли? — Заплачешь. Тихо. Ночью. Одна в постели, ставшей вдруг чужой. И все слова и все прикосновенья Забудешь? — Не забудешь ничего. Быть может, только на одно мгновенье... А я писал, безумец, для него.