Избранное
Шрифт:
Они были правы, ибо, как я в глубине души не приказывал ей подняться и разогнать всю банду своей устрашающей улыбкой, ничто не помогало: она лежала так тихо, как может лежать только покойник. Все кончилось очень быстро, и ничто бы не изменилось, если бы я не присутствовал.
Я весь похолодел, когда женский хор начал плакать, а я не смог в этом участвовать.
И откуда у них только брались слезы, ведь это были уже не первые, как я мог судить по их лицам. К счастью, брат тоже не плакал. Но он врач, и все они знают, что он привык к таким
Я постарался исправить дело тем, что стал обнимать женщин и крепко жать им руки, а сам думал: просто невероятно, вот только что она была жива, а теперь ее нет.
Вдруг сестры перестали плакать, принесли воду, мыло и полотенца и начали обмывать ее.
Действие пива теперь совсем прекратилось, и это доказывает, пожалуй, что я переживал по крайней мере не меньше остальных.
Я ждал в кухне, пока ее оденут. Потом нас опять пригласили в спальню.
За короткий срок они много сделали, и дорогая покойница выглядела даже лучше, чем при жизни, когда улыбалась про себя, чистя картофель или расщипывая вату.
— А тетя и в самом деле красива, — сказала кузина-монахиня, удовлетворенно взглянув на кровать и маму.
А уж она-то знает в этом толк, ибо служит сиделкой, она всю жизнь имеет дело с больными, и видеть мертвецов ей тоже приходится очень часто.
Потом племянница сварила кофе (ведь женщины заслужили его), а Оскар получил разрешение поручить организацию похорон одному из своих друзей, который, по его мнению, был надежнее и дешевле других.
— Хорошо, Оскар, — устало махнув рукой, согласилась старшая сестра, словно вопрос о деньгах ее совсем не интересовал.
Я считал, что пора расходиться по домам, но не осмелился подать пример, так как пришел последним.
Одна из сестер зевала, роняя последние слезы, а брат надел шляпу, еще раз пожал всем руки и ушел.
— Я пойду вместе с Карелом, — сказал я. Кажется, это были первые слова, произнесенные мною. Они могли создать впечатление, что я ухожу ради Карела, так как даже врач может иногда нуждаться в утешении.
Таким образом я выбрался из дому.
Было три часа ночи, когда я снова оказался в своей спальне и стягивал первый носок, держась за ногу.
Сон валил меня с ног, и, чтобы мне не пришлось излагать все по порядку, я сказал, что с мамой все по-прежнему.
О похоронах рассказать почти нечего. Они прошли нормально, и я не стал бы писать о них, так же как и вообще о маминой смерти, если бы не то обстоятельство, что там я познакомился с господином Ван Схоонбеке.
Как заведено, мой брат, я, мужья сестер и четыре кузена стояли полукругом у гроба, пока его не вынесли. Тогда более дальние родственники, друзья и знакомые стали подходить и пожимать каждому из нас руки, шепча слова участия или глядя застывшим взором прямо мне в глаза. Их было много, даже слишком много, казалось мне, ибо это продолжалось очень долго.
Жена повязала мне на рукав траурную повязку, так как я договорился с братом не шить траурного костюма, потому что после похорон его почти не придется носить. Но злополучная повязка была слишком свободна и все время сползала. Через каждые три-четыре рукопожатия мне приходилось поправлять ее. Вот тогда-то и пришел господин Ван Схоонбеке, друг и пациент моего брата. Он проделал все то же, что и другие, но более тонко — и скромно. Светский человек — это я понял сразу.
Он сопровождал нас в церковь и на кладбище, а когда все было закончено, сел с моим братом в один из экипажей. Тут-то я и был ему представлен. Он пригласил меня зайти как-нибудь в гости, что я и сделал.
Господин Ван Схоонбеке принадлежит к богатому старинному роду. Он холостяк и живет в большом доме на одной из наших красивейших улиц.
Денег у него куры не клюют, и все его друзья тоже с деньгами. Это в основном судьи, адвокаты, коммерсанты или бывшие коммерсанты. У каждого из их компании не менее одной автомашины, за исключением самого Ван Схоонбеке, моего брата и меня. Но господин Ван Схоонбеке может купить машину, когда захочет, и его друзья прекрасно знают это. Они считают его чудаком и иногда говорят: «Сам черт не поймет этого Альберта».
С братом и со мной дело обстоит несколько иначе.
Как врач, он не имеет никаких веских оправданий для того, чтобы не завести себе машину, тем более, что он ездит на велосипеде, чем доказывает, что машина ему очень бы пригодилась. Но для нас, варваров, врач — нечто вроде святого и идет — непосредственно после священника. Уже только благодаря своей профессии мой брат более или менее презентабелен даже и без машины. В кругу господина Ван Схоонбеке человек, в сущности, просто не имеет права поддерживать дружеские отношения с людьми без денег и титулов.
Когда друзья собираются у него и встречают там незнакомого человека, он представляет новичка таким образом, что все оценивают его по крайней мере на сто процентов выше, чем он стоит. Заведующего отделом он именует директором, а полковника в штатском представляет как генерала.
Мой случай, однако, был трудным.
Ты ведь знаешь, что я клерк в «Дженерал Марин энд Шипбилдинг компани», и ему не за что было зацепиться. У клерка нет ничего за душой, он совершенно беззащитен на земле.
Ван Схоонбеке задумался на две секунды, не более, потом представил меня как господина Лаарманса с Корабельных верфей.
Английское название нашей фирмы показалось ему слишком длинным для запоминания, а также слишком точным. Ему хорошо известно, что во всем городе нет ни одной крупной фирмы, где бы у кого-то из его друзей не было знакомых в дирекции, которые могли бы немедленно информировать всех о моем социальном ничтожестве. Сказать «клерк» ему бы и в голову никогда не пришло, так как этим он подписал бы мой смертный приговор. А дальше мне надо было выкручиваться самому. Он снабдил меня кольчугой для битвы и большего сделать не мог.