Избранное
Шрифт:
Трактирщик изумленно покачал головой. В дверном проеме показалась красная морщинистая физиономия младшего из братьев.
— Не вздумай навалить все на нас, Пир, — сказал он, — каждый платит за себя.
— Заткнись, — ответил трактирщик.
— Знаю я тебя, Пир, ты ведь меня и раньше подсаживал.
Мальчик становился совершенно невыносим, он снова прыснул в кулак.
— Я могу отдать сейчас лишь половину, — начал учитель, но младший Фермаст громко чертыхнулся и спросил, кто они, по его мнению, лопухи вонючие из города, что ли?
Здесь на лестнице становилось тяжело (вчера я видел это во сне, лестница гнулась, словно была из резины, ступенями служили людские руки и ноги, они источали влагу, мои штанины намокли, я закричал, Корнейл ударил меня и всадил мне укол).
— Я должен посмотреть, что у меня есть с собой, — сказал учитель.
— Сразу бы так, —
— Не дай наложить себе на голову, — заплетающимся языком пробормотал Фермаст.
Очутившись в своей комнате, путешественники некоторое время сидели в задумчивости.
— Я сыт этой деревней по горло, — сказал мальчик.
Они, не сговариваясь, собрали свои пожитки: мальчик сунул в карман брюк трусы, которые, по всей видимости, забыл надеть утром, а учитель собрал сигареты, носовой платок и авторучки и сложил все в портфель, где лежали непроверенные тетради. Потом они стали держать совет. Мальчик предлагал выбраться наружу через окно, но учитель знал, что не сумеет спрыгнуть вниз из-за своей лодыжки.
— Ладно, — с усмешкой сказал мальчик, и они с ботинками в руках спустились вниз по лестнице. Хотя ни одна половица не скрипнула, пока они крались, учитель трясся всем телом, но вот они добрались до двери мерного хода, которая вела во двор, потом на огород, потом на пашню, и тут возле самой двери их поджидал трактирщик, сказавший: «Что за манеры, господа». Учитель с трудом натянул ботинки, и они втроем — двое пленников и обнявший их за плечи трактирщик — вошли в пивной зал, который на удивление быстро заполнился посетителями. Их печальное положение было всем известно, это не оставляло сомнений, но все сразу уткнулись в карты — то ли из вежливости, то ли потому, что игра пошла, а может, они выполняли чье-то указание, — одним словом, общество повело себя вполне прилично. Поинтересовались, как учитель с мальчиком провели день, как им понравилась деревня и видели ли они бронзовую мемориальную доску, установленную в честь пребывания в деревне Вождя де Кёкелера восьмого мая — как раз накануне отъезда. Путешественники отвечали вяло, односложно, и вскоре крестьяне снова вернулись к своим разговорам и карточной игре. Однако недремлющее око деревни не выпускало их из виду, время от времени учитель ловил на себе полный ненависти, предостерегающий или любопытный взгляд, и ему стало ясно, что между игроками в вист и трактирщиком, который нес вахту за стойкой с частоколом шоколадных плиток и вафель, сваренными яйцами, колбасками и портретом служащего мессу патера, существует неразрывная связь. Учитель выпил стакан крепкого английского пива, а мальчик — лимонада. Потом мальчик встал — заклятый трактирщиком? — и, сунув по пути любопытный нос ко всем в карты, подошел к стойке и зашептал что-то хозяину на ухо. Тот отрицательно покачал головой. Тогда мальчик снова настойчиво зашелестел что-то в красный столб его шеи, и тот кивнул, жуя спичку, зажатую в правом уголке рта. Мальчик сказал учителю, что они могут остаться еще на одну ночь, а то и на две. Вслед за мальчиком, возбужденно выкрикивающим во все стороны «спокойной ночи», учитель, проклиная все на свете, поплелся к двери, снова, от стойки бара — откуда открывался путь к их комнате.
— Вы уж не обессудьте, — сказал трактирщик, стоя в проходе. В звенящей от мух конуре мальчик терпеливо наблюдал, как учитель отчаянно проклинает свою судьбу за все несчастья, стуча по тумбочке кулаком, а потом он помог затихающему наставнику расшнуровать ботинки и сообщил, что хозяин запретил ему ночевать в одной с ним комнате и велел ему спать в мансарде. Учитель пожал плечами. Мальчик сказал:
— Я был бы рад, если бы мы снова оказались в школе.
И когда он ушел, учитель подумал: «Наверное, мне нужно было сказать ему „спокойной ночи“ и перекрестить его, как поступают папаши, прощаясь со своими чадами на ночь?» — он почти валился с ног от усталости, Виктор Денейс де Рейкел, английский-немецкий, вяло соображал: «Неужели это сахарная болезнь? У меня больше нет сил». Пока он раздевался, ему пришло в голову, что он тоже хочет в школу, что он без всякого отвращения прогуливался бы завтра утром на игровой площадке или же травил анекдоты про Гёте, в основном им же самим и выдуманные, перед шумным, жизнерадостным классом.
Он уснул. Под утро ему приснился отец Алесандры Хармедам; он сидел в мокрых насквозь одеждах на вращающемся стуле и пытался взглянуть на свой собственный череп, так что глаза у него белыми шарами выкатились из орбит, а рядом, широко расставив ноги, стояла монахиня, которая судорожно дергала «молнию» у себя на спине, пытаясь ее застегнуть. Потом возле кровати появился мальчик, который, судя по всему, спал, не снимая одежды, неумытый и бледный как смерть.
— Я уже час как проснулся, — сказал он и присел на краешек кровати в ногах у учителя. Солнце бликами ложилось на его лицо, и он закрыл глаза, то ли задремал, то ли вообще заснул впервые, и тут учитель с удивившей его самого ненавистью пнул его в колени.
— Ты что, совсем не спал?
— Почему не спал? Может, вы сами не спали?
— Ты уже видел этого типа?
— Видел, он говорит, что мы можем здесь оставаться, сколько захотим, если нам тут нравится.
— И что же, тебе нравится?
— Мне — нет, — сказал мальчик. Он подошел к умывальнику, побрызгал себе в лицо водой и пятерней зачесал назад волосы.
Завтрак, бутерброды с сыром и кофе, растянулся у них надолго, трактирщик, уже занявший свой пост за стойкой, казалось, не имел ничего против. Учитель, после того как раздраженно приструнил уже совсем распоясавшегося мальчика, уткнулся в «Голоса Торхаута» и «Киноревю», мальчик же принялся складывать птичку из рекламного проспекта холодильников. Трактирщик кинул в музыкальный автомат монетку и объявил названия трех пластинок: «Heimatland», «Du bist meine Sonne» и «Heute wollen wir marschieren» [77] .
77
«Отечество», «Ты — мое солнце», «Сегодня мы хотим маршировать» (нем.).
Мальчик слушал музыку, подперев подбородок рукой, и, закрыв глаза, подпевал. Он коверкал немецкие слова и не попадал в ритм. Учитель попросил у трактирщика «Последние новости», но тот ответил, что у них имеется лишь «Народ», впрочем, учителю нечего беспокоиться: про них там ничего нет. По улице проехала тележка с мороженым, мальчик купил мороженое. Солнце припекало все сильнее, зал наполнялся звуками, доносившимися снаружи: кудахтаньем, рычанием машин, боем часов. В зале появились крестьяне. Внезапно трактирщик прочистил горло, насухо вытер руки, глядя куда-то на улицу, учитель проследил за его взглядом, и в тот миг, когда в распахнутой двери он увидел низкий спортивный автомобиль густофиолетового цвета, где за рулем сидела Сандра, раздался громкий звук клаксона. Трактирщик объявил:
— Молодая госпожа из замка.
Мальчик оторвал подбородок от ладони, крепко зажмурился и вскочил с места.
Увидев его, девушка лихорадочно захохотала. Он что же, ночевал в поле? Он скверно выглядит. Неужели он забыл про их уговор? Она лгала, и он лгал вместе с ней. Конечно, не забыл, я жду вас уже целых полчаса. Он шагнул к выходу. У меня потому такой вид, что я не был до конца уверен, появитесь вы или нет.
Учитель оглянулся на мальчика, стоявшего напротив открытой двери с граненым стаканом в руке, на котором косыми белыми буквами было выведено «Celta Pils», ему хотелось спросить: ты идешь со мной? (Ты бросаешь меня в беде, мой гид? Или это я оставляю тебя в залог, мой сонный паладин?) Но мальчик, накрытый исполинской тенью трактирщика, сказал:
— Мы скоро увидимся.
— Скоро?
— Я пойду следом за вами. А сейчас не могу.
Машина отъехала.
Она правила свободной, уверенной рукой, то и дело поглядывая в зеркальце над стеклом и облизывая сухие губы. Она давала пояснения, где они едут: вот они миновали монастырь, где живут исключительно богатые, молодые, остроумные и элегантные монахи; затем хутор, на котором сын зарезал своих родителей и никто никогда не узнает почему. Машина с урчанием катила мимо молодых людей в замшевых шортах, с вымпелами и рюкзаками, мимо семейств, раскинувших для завтрака на природе складные столы и стулья, мимо бензоколонок, вилл с замысловатыми названиями, и возле леса Сандра свернула на боковую дорогу и затормозила. Солнце светило в полную силу. Она повернулась к нему всем телом и, опершись на руль рукой с бесчисленными браслетами, цепочками, бряцающими монетами, произнесла:
— Ну?
Учитель подумал, что это похоже на американский «розовый» кинематограф, он глубоко вздохнул и стал смотреть прямо в ее лицо, как бы снятое крупным планом, измученное, но прекрасное.
— Я плохо спала, — сказала она, — а ты?
Это была всего лишь прелюдия.
— Разве мы о чем-то договаривались? — глупо спросил он.
— Конечно.
— Значит, я забыл.
Браслеты на ее руке забренчали, она прогнала муху.
— Я развелся с женой, — сказал он и подумал: «Кто меня тянет за язык? Что за школьные штучки?» Он шел по шатким мосткам над бушующим морем.